Открой ворота, которых нет Я верю в то, что ты где-то здесь Я бьюсь в молитве поздней весне Ища в рутине благую весть Тэм Гринхилл - Врата Готики
Он сам втянул себя в эту заведомо ненормальную авантюру и теперь не очень пытался искать объяснений необъяснимому. Агрест не пытался искать никаких объяснений с самого начала... Не думать, не спрашивать, не думать... Большой прямоугольный камень выплыл из тумана незаметно. На нем была красивая золотистая надпись: «Парк Андре Ситроена». Габриэль остановился перед ним. Камень был ему очень знаком... Его захлестнула волна воспоминаний. Сколько всего было связано с этим парком... Он помнил глаза Тары, когда они стояли рядом у озера. Солнце играло на его водной глади... Мужчина не мог забыть ее глаза – глубокие, как зеленое полотно травы, сияющие, как солнце... Он встрепенулся. Дымка воспоминаний отступила, и Агрест снова вернулся в реальность. Впрочем, за последние полчаса он уже не раз сомневался, насколько эта реальность настоящая... Осталось совсем немного. Агрест помнил парк наизусть, хотя кому-то его аллеи могли показаться даже запутанными. Но на самом деле он был совсем небольшим – в нем были только лавочки, маленькие газоны и парочка памятников. Пройдя прямо через парк, он вышел на набережную. Воды не было видно. Правда по карте она начиналась чуть дальше... Да еще и туман все застилал. Но впереди виднелась только голая земля и валявшиеся на ней бревна. Пляж? Ему казалось, что это место выглядело как-то по-другому три года назад... Агрест медленно шел по набережной. Вокруг не было ни души, лишь туман плыл все такими же густыми клочьями. И тут он увидел в дымке силуэт девушки, стоявшей, облокотившись об ограждение, и смотревшей вдаль, словно она могла что-то видеть сквозь эти непроницаемые для взгляда белые стены. Фигура такая знакомая, такая родная. Это просто… Фарс. На лице мужчины появляется горькая ухмылка. Почему-то люди любят во что-то верить, но вера слепа. Слепы и ожидания. Реальность проявляется в тот момент, когда ее меньше всего ждешь. Удивительно, сколь бы спокойным человеком он себя не считал, это не отменяло того факта, что последние несколько дней Габриэль с головой погрузился в собственные мысли. Не в работу, нет. Все проекты застыли в томительном ожидании. Он не хотел ничего делать. Дело шло через силу, с неприятием и нескрываемым раздражением. Все чаще и чаще он стал задаваться вопросом – а кому это все нужно? Какой смысл продолжать что-либо делать? Ведь после того, как человек умирает, его навряд ли вспомнят. И вспомнят ли? Жизнь, для Габриэля, сейчас просто не имела смысла. Сложно сказать, остался ли он наедине со своим горем. Да, у него были друзья. Да, были знакомые со скверными характерами, но все их слова и утешения звучали, как пустые отговорки и попросту раздражали. Сложно сказать, что сподвигло Агреста на то решение, которое сейчас казалось глупостью. Да, спустя время человек будет смотреть на все под иным углом, но подавленные эмоции никуда не исчезнут. Она пропала – звучит, как отговорка. Хоть у людей и сомкнуты уста, но злые помыслы не растворятся в воздухе. Порой, эмоции не скроешь, а их на похоронах было предостаточно. В тот день синоптики обещали прояснение, но наутро небо по-прежнему взирало на город громадами туч. Накрапывал мелкий дождь, гроб несли закрытым, закрытым и положили рядом со свежевыкопанной могилой. Красный атлас смотрелся приторно-ярким на фоне пожухшей кладбищенской зелени. На крышке гроба осели овальные капли дождя. – Мы собрались сегодня здесь, чтобы проводить в последний путь нашу подругу... Он стоял в переднем ряду, наблюдая за церемонией, но оставаясь при этом совершенно спокойным. Слова священника доносились гулко – если уж на то пошло, в его ушах дождь шумел гораздо сильнее. Людей было много. Это обнадеживало. Все пришли поглазеть на этот спектакль. Кто же знал, что в гробу лежит изуродованное тело. Изуродованный мотылек в коконе. Габриэлю казалось, что он умер в тот день, когда она пропала, а здесь стоит вовсе не он, а тень. И все, что происходит сейчас – это фильм, старая заезженная пленка. – Она прожила достойную жизнь, стойко перенося все тяготы, выпавшие на ее долю... Все время, что он провел здесь, ему не давало покоя ощущение, что он смотрит на работу хорошо отлаженного механизма, будучи не в силах что-то изменить. Он хорошо позаботился обо всем, что произойдет после похорон. Слишком хорошо. Но, не учел одного; смерть дала начальный толчок неторопливой суете, начисто исключающей его присутствие и чувства. Куда бы он не пошел, что бы ни пытался сделать – везде все готово, везде вежливые улыбки: «Нам очень жаль», «Она была хорошим человеком». Слова, которые должны были утешить, не утешали, а вызывали раздражение до скрежета зубов. – ... и если спросят меня, когда я буду пролетать над долиной звездной тени... Он украдкой оглядел присутствующих, прикрываясь полами зонта. Рядом с ним, слева, стояла женщина в длинном черном платье и в темных очках. Натали редко одевала платья. В них ей было некомфортно. Справа группа из трех немолодых людей сосредоточенно молчала, вслушиваясь в слова священника. И там, сзади, еще несколько человек... Всего чуть больше десятка. Наверняка все знали Тару только по работе. Было в этом что-то удручающее. Нет слез горечи и потери, только эта тщательно выстроенная грусть. Священник закончил читать псалтырь и сошел с трибуны. Люди зашептались. Агрест понял – если кто-то хочет сказать теплые слова, то пришло время. Он оказалась не подготовлена к этому. Что он скажет? Как можно выразить все, что чувствуешь, этой кучке совершенно незнакомых людей?.. Зачем он решил участвовать в этом спектакле? Ради кого? Ради себя? Нет. Агрест смотрит на прямую спину сына. Адриан стоял рядом. Стоит только протянуть руку и… Его душа подобна выгоревшему полю без травы и деревьев. Изредка туда прилетали птицы, но их становилось все меньше. На мертвой земле ничего не прорастет. Как жить дальше, если внутри ничего не осталось? Он непроизвольно замечает, как подрагивают плечи сына. Ни от холода или дождя. Нет. Агрест сжимает и разжимает пальцы правой руки, борясь с собственными противоречивыми чувствами. Он готов пожалеть сына. Он вроде и должен хоть что-то чувствовать по отношению к последнему близкому человеку. Мужчина поднимает руку, но ладонь Натали бережно и ласково опускается на плечо юноши раньше. Люди слушали речь священника. Габриэль склонил голову, посмотрел на быстро мокнущий атлас. – Наверное, поэтому мы и дружили все десять лет. Пальцы сцепились. Женщина подняла голову к небу, обливающему людей холодными каплями. – Я не могла не приехать сегодня. Вдруг ему стало легко – спала тяжесть, которая давила на грудь все утро. Он понял, что нет никакой необходимости говорить длинные сбивчатые речи. Священник встал у крышки гроба, достал из рясы книгу и снова стал читать. Заработала лебедка – трос натянулся, гроб оторвался от газона. С поскрипыванием, качаясь из стороны в сторону, он завис над могилой. Мужчина затаил дыхание. Он наблюдал, как гроб опускается все ниже и ниже, и капли, осевшие на поверхности, раскидывает в стороны. Вспомнились слова мэра Буржуа: «Мне очень жаль, но поиски не дают никаких результатов». «Так ищите лучше!» Внутри словно оборвалась натянутая струна. Лебедка прекратила работу. Гроб плотно осел на глубине восьми футов. Монотонная речь священника прервалась, остался лишь чертов нескончаемый дождь. Позже придут могильщики и забросают гроб сырой землей, установят могильную плиту, которая сейчас скромно стоит в сторонке. Но здесь и сейчас все было кончено. В бескрайнем ряду кладбища добавилась еще одна могила. Женщина, слева, надевая черные очки, тихо спросила – до того тихо, что Агрест чуть не решил, что ему послышалось: – А она и вправду погибла в аварии или ее убили? – Разве такие вопросы задают на похоронах? – мужчина исподлобья взглянул на нее. Дамочка выдавила почти различимое: – Простите, – и поспешно удалилась. «Что в мыслях, то на языке», – подумал Агрест, но он прекрасно понимал откуда такой интерес к его семье. Джон Гальяно хорошо постарался, вешая лапшу людям на уши. Они и рады услышать. Поверить. Толпа понуро расходилась; над каждым раскрылся купол зонта. – Нам следует вернуться в особняк? – вопрос был адресован Габриэлю. Голос Санкер дрожал. Она словно боялась сказать что-то лишнее. Агрест сжал бескровные губы и взглянул прямо в лицо Натали, прожигая тонкую ширму вуали. Словно мог увидеть глаза. Затем его взгляд скользнул по рукам. Женщина держала зонт в правой руке, а левой слабо поглаживала плечо Адриана. Она ничего не говорила, поскольку прекрасно понимала своего друга детства. Не нужно ничего говорить. Слова не имеют значения. Легче от них не становится. Агрест знал это и ценил, но… – Через пятнадцать минут важная встреча, – голос не дрожит. Вроде бы звучит естественно. Он делает все, чтобы не смотреть на Адриана, ведь тот так сильно похож на нее. Натали кивает и, без лишних слов, отходит от юноши. Но, перед тем, как убрать руку с плеча, она чуть сжимает его. Это действует. – Я бы хотел остаться с мамой, – Габриэль замечает, как сильно сжимает руки в кулаки Адриан. Эта маленькая деталь надолго засядет в его голове. – Исключено! Под дождем и без зонта ты не останешься! – он не кричит (или только ему так кажется?). – У меня… Мне даже не дали посмотреть на нее… – Адриан не плачет. Слез больше нет. – Там не на что было смотреть, – голосом, не терпящим возражений, отвечает отец. Ведь так проще, нацепить на лицо безмолвную маску, пока внутри тлеют угольки надежды. Сколь ущербно это чувство. Чувство для слабых людей. Агрест еще в молодости понял, что стоит полагаться исключительно на себя. В этом мире всем на тебя наплевать. Люди будут заинтересованы в твоем успехе, только если им самим есть в этом выгода. Никто не станет лезть к тебе в душу, пробираясь под кожу к ребрам, а потом к сердцу. Одиночки любят много говорить, пустозвоны, вроде мэра Буржуа, тоже. Он обнажил душу только перед одним человеком, но сама Тара не перед кем. Три года. Всего три года прошло с тех пор, как она уехала. Вроде бы, чтобы встретиться с одним человеком, но тут-то и начинаются странности. Все, кто был рядом с ней в том театре, в один голос, утверждали, что это он, но Габриэль не звонил своей жене. Тогда кто? – Хочешь ты того или нет, ты будешь делать то, что я тебе скажу? – он не любил перегибать палку. Нет. Это Тара порой перегибала палку, когда речь шла о безопасности людей. Сын обрывисто выдыхает. В тот день Габриэль очень долго объяснял ему ряд новых правил. Жаль, что в свое время он так не поступил с Тарой. Да, за несколько месяцев перед ее исчезновением они часто ссорились из-за Тибета. Для Агреста он был пустым звуком, и Габриэль не раз давал понять это жене. Для Тары все было иначе. Она с восторгом в глазах рассказывала о стенах старого храма и о том, что нельзя открывать какую-то дверь. Мужчина закрыл на увлечение жены глаза, стараясь лишний раз не перечить. Один раз совершил ошибку, другого не будет. И все же он часто стал вспоминать свои прошлые годы и анализировать их. Воспоминания затягивали его, подобно торфяному болоту. Под ногами почти не оставалось почвы. Агрест мог по часу сидеть в своем кабинете. Сидеть и рассматривать потолок, постукивая пальцами на столе мотив старой песни. Он все чаще стал винить Тару за беспечность и за то, что произошло с ней. Удивительно, но с каких бы ракурсов он не смотрел на эту ситуацию – всегда приходил к тому, что виноват сам. «В этом мире нет места Богу. Этот мир слишком неправильный.» Для Тары мир состоял из добра и света. Порой там мелькал расчет и самоотдача. В мире Габриэля было слишком много мрака. Его душа, как старая забытая шахта; стоит кинуть спичку и все загорится. «Люди неблагодарны. Впрочем, как и весь мир.» Прочь, прочь от этого невозможного города. Прочь от кипящих улиц, нагло контрастирующих с провинциальным умиротворением. Прочь от дождя, не прекращающегося ни на минуту. Он чувствовала, как задыхается в этом громадном вареве из чувств и противоречий, где он был лишь крохотной горошинкой. Прочь... За окном зашумел ветер. Мужчина повернулся и посмотрел в окно. Подошел к дубовому письменному столу и оглядел исписанные листы бумаги. Да, это писала его жена. Это ее почерк. Мужчина втянул носом воздух и пододвинул кресло к столу. Габриэлю было непривычно находиться в этой части дома. Дышать спертым воздухом. Сколько тут не убирались? Три года. Он и в комнату супруги запретил всем заходить, даже Адриану. Все здесь должно оставаться нетронутым для нее. Этот маленький остров связывал его с прошлым. Сейчас не имело абсолютно никакого смысла останутся вещи в этой комнате или нет, передвинут мебель или добавят что-то новое в интерьер. Это всего лишь кучка пыли и старого хлама. Хоть сейчас и полпятого дня, но за окном довольно темно. Свинцовые тучи уже давно не покидали небо. Казалось, скоро пойдет дождь, но дождя не было. За дверью, в коридоре, послышались шаги. Адриан. Только он мог ходить так медленно, почти бесшумно. У Натали был иной звук, но это не важно. Габриэль провел рукой по книгам и тетрадям, аккуратно сложенным у самого края стола. Тара всегда была педантичной и вряд ли бы одобрила то, что кто-то вторгается в ее личное пространство и тем более роется в вещах. Габриэль проводит ладонью по пыльной обложке. Вот оно, записи про храм. Тара давно упоминала, что из-за какой-то катастрофы ветхое здание было разрушено. Никто не уцелел. Из-за катастрофы появилось много монстров, но герои их остановили. Усмехнувшись, он продолжил листать страницы. Агрест не верил ни в Бога, ни в Дьявола. Зачем они нужны, когда на земле есть люди? Хуже людей в этом мире никого нет. Он забрал тетради и унес к себе в кабинет. Прошел мимо Натали, совершенно не замечая ее задумчивого и тревожного взгляда. Сейчас он думал только об одном. Надо вернуть ее. Постараться. Агрест заходит к себе в кабинет, оставляя выключатель нетронутым. Комната погружена во мрак. Свет бы резал глаза. Он подходит к столу, на автомате, берет в руки черную коробочку, как ему казалось, для ювелирных украшений. Роспись из спиральных квадратов вызывает ассоциации с Китаем. Открывает. Внутри толстое серебряное кольцо. Конструкция простовата; кольцо было с диском, установленном в верхней части и закрепленным четырьмя прочными шпильками. Полностью гладкими. На нем нет драгоценного камня. Безвкусица. Очень напоминает безделушку из прилавков дешевых магазинов для туристов. Ничего особенного. – С чего я решил, что «это» оно? – саркастично спрашивает Габриэль, обращаясь к пустоте. Во всей комнате не было слышно не звука. Давящая, шелестящая тишина вползала медленно, как гюрза, угрожая расправой. Мужчине казалось, что дверь резко откроется и в комнату кто-то войдет, но никого не было. Все будто вымерли. Он тяжело вздохнул и еще раз оглядел кабинет. Темнота вокруг продолжалась заунывными и однообразными мотивами, обходя душу, как пустую комнату. Нечеткий силуэт вазы стал похож на женское лицо. Пусть даже кто-то и войдет. Во всяком случае, ему больше нечего терять. Габриэль бережно надевает кольцо на безымянный палец. Удивительно комфортно, хотя по виду и не скажешь. Кольцо было маленькое и едва умещалось в руке. Он поднимает голову… Прямо на светящееся маленькое существо. – Этого просто… – мужчина смотрит на кольцо, удивляясь тому, что оно стало черным. Агрест моргает, отказываясь верить глазам. – Я го-ло-ден! – нараспев говорит маленькое существо.***
– Джон Гальяно, можете сказать несколько слов по поводу вашей новой коллекции, – до Габриэля долетают обрывки фраз. Почти. Облокотившись локтями о поверхность стола, он запускает руки в волосы, совершенно не заботясь о прическе и своей идеальной внешности. Надья Шамак снова пытается взять интервью у этого прохвоста. Снова тратит свое время впустую. Хоть она и среднего роста, но пиджак цвета индиго с фиолетовыми пуговицами и подкладкой, а также белые джинсы с красными туфлями делают ее звездой шоу на один вечер. Этот стиль у нее всегда, словно в шкафу каждый день выдают по паре одинаковых вещей. Агрест наблюдал за трансляцией с планшета. Плагг выглядывал из спины Габриэля и снова исчезал за спиной. – Я тут, просто смирись. Мужчина искоса, все еще не веря, покосился в сторону надоедливой мухи и снова отхлебнул из бокала. Необычное сочетание горечи, сладости аромата и привкуса виски легко ударило в голову, расслабило. – Я от этого не испарюсь. Джон Гальяно, останавливается. У него короткие светлые волосы и большие карие глаза, которые сейчас показывают крупным планом. – Жаль вас разочаровывать, но моя коллекция посвящена не моей жене и дочери. Той, кто меня вдохновил… – делает паузу. – Ее больше нет. Конечно, мы не должны осуждать Габриэля за его недостатки. Он сам виноват. – Но месье Гальяно, разве расследование не доказало, что Габриэль Агрест чист? – Чем? Совестью? Надья, вы в своем уме? У этого человека нет совести! Он садист! Он закрывает вкладку. – Так ты из-за него такой нервный? – с нескрываемой скукой спрашивает Плагг, когда Габриэль отодвигает планшет в сторону. Мужчина уткнулся носом в собственные ладони и стал тяжело дышать. Он мог быть кем угодно по отношению к иным людям, кроме нее. Почему другие этого не видят? Все все забыли. – Э-э-эй! – квами машет лапкой у самого лица, но ему плевать. Он не готов. Он не может! Если эта сила способна убивать людей, то плевать на бонус в виде маленькой надоедливой мухи под ухом. У Джона Гальяно была семья. У Габриэля Агреста тоже была, пока кто-то не убил его жену. Достать кольцо и надеть на палец было легче, чем представить, что он может кого-то убить. Он не такой, он не убийца! Резко сняв кольцо, бросает его на пол.