И он бежал

Их было двое в комнате- полумрак спальной огибал все углы и затягивал темнотой резной деревянный потолок: узоры скрывались во тьме, и их невозможно было разглядеть из-за сгустившихся сумерек- и двое стояли тихо- один не шевелился, второй старался шуметь как можно меньше. Тихо, шурша складками одежды, он пытался не тревожить тишины, пришедшей с вечером и наступившей затем ночью- звон безмолвия оглушал- в ушах стоял шум, и любой шорох внутри комнаты или вне ее был слышен. Одежда шуршит, и стоящий неподвижно ранее теперь бьет второго по руке - он хочет тишины, он вправе требовать ее, а второй обязан подчиниться. Движения становятся аккуратнее, плавнее, и медленно кожа оголяется, ткань спадает вниз к ногам - человек переступает через одежду, что спала с его плеч. - Хозяин, еще минуту, - шелестит голос второго. - Кибом, молчи, -приказывает яростным шепотом хозяин. Это не в первый раз, и Кибом покорно умолкает: они не любят шум, и слуга должен подчиниться. Так происходит обычно - он приготовляет все ко сну - и кровать, и самого хозяина, поэтому есть то, что он делает всегда- в назначенное время он готовит постель, проветривает комнату, закрывает окно, чтобы, когда наступит утро, солнечные лучи, сверкающие, не могли нарушить сон того, кого будить должен только слуга. Так было не раз и не два - семья Ким служила дворянам Ким уже несколько поколений, и потому Кибом с раннего возраста знал, кем он будет и какие обязанности лежат на нем. Несмотря на это, юный хозяин, к которому он впоследствии был приставлен, относился к нему с пренебрежением, если не с презрение - его заботу он принимал словно нехотя, не замечая подчиненного, когда тот попадался ему на глаза в то время, когда не должен был ему помогать официально. Кибом и не так часто видел его: он знал, когда ему нужно быть рядом с хозяином, а в остальное время у него были и другие обязанности и дела. Вот только когда они случайно виделись в коридоре- а хозяевам не нравилось, когда слуги лишний раз ходят по господской половине, но дела есть дела- и ты вынужден проскальзывать в коридоры, которые ведут в парадные комнаты, и тихо, стараясь не спугнуть тишину, словно споря по скорости с ветерком, что беспрепятственно гуляет, где ему нужно, красться в комнаты- когда они виделись в такое время, юный хозяин чуть отворачивался, а слуга сгибался еще ниже, шел еще тише и старался слиться со стеной, но так или иначе он получал подзатыльник или подножку. Он не мог обижаться на это, так как знал свое место в этом доме и знал, что почитается, поэтому правила, которые существовали, обязаны были выполняться безукоризненно, а проход по коридорам не приветствовался, поэтому ясно, что вознагражден за такое нарушение правил он мог быть именно так- и это ведь было совсем нестрашно по сравнению с тем, как его могли бы наказать за более тяжелые провинности. Они знакомы уже давно - и молодой хозяин, будущий наследник, рос таким, каким его знал Кибом - или это ему так казалось? Рос он, росло презрение его. У него была и невеста - девушка из дворянского рода, с которой он был помолвлен, а через несколько лет будет свадьба - это знали все и все к этому готовились. Но как бы много Кибом ни знал, он не знал одного - кто она – невеста: она никогда не была в их доме, а в ее семье было много сестер, и имя той, на которой он женится, держалось в тайне. Наступили тревожные времена - княжества боролись за власть, право преобладания переходило из рук в руки князей и правителей, потому каждый стремился укрепить границы : мир наступит только тогда, когда его подпишут - но когда это будет... Требовались воины и - что было важно - лекари - как на поле битвы, так и в городах...и дворце. Начали собирать людей как образованных - тех, кто мог научиться быстро лекарскому делу, - так и челядь, которых должны были обучить те, кто уже приобрел нужные навыки и умения. Вышел приказ - никто не мог отказаться от этого - непослушание каралось, впрочем, многое каралось в те времена, иногда жестоко и глупо. Лекари - те, кто видел раненых и работал с ними постоянно, не выходя из душных помещений, где лежали прибывшие, кто должен был не испугаться и смотреть на них - на раны, полученные в бою, на лицо, в котором ты мог увидеть боль и страх, непонимание, а иногда увидеть не мог ничего - и глаза, в которых ты видел пламя, ничего не выражали... И почему в коридоре он выловил Кибома - увидев его, оттащил за шкирку от стены, к которой тот почти прилип, почти касаясь колен в поклоне: "Ты-то мне и нужен. За мной, молча." - и маршрут поменял не только хозяин, но и Кибом. С тех пор он был приставлен к старшему лекарю учиться. Новый поход - новые раненые - новые обязанности. Напряжение. Кибом вздрогнул. - Ты слыхал, что тут было? - У соседей с сыном? - Да. Подловили с кем-то, и кому-то не повезло. Знаешь, что по новым законам казнят? - Уже?! Когда успел выйти? Просто гнать таких, и все... - Гнать из армии?! Мы опять копим силы, армия на ушах - девку бы нашел, а тут - солдат... И это заразно, как болезнь же! - Так говорят только. Но да, и род знатный. Но у них есть другой наследник. А что, если бы это у нас... - Молчи ты! Не при всех... - Тогда и нашего казнят? Если что... - Дурак ты. Ну если и он влюблен, то да. - Ты спятил?! Какое влюблен?! Он и в него? Тоже скажешь… Это как же? - Сам спросил. Не просто же так... ну... ты же знаешь... того... - Не знаю. - голос резкий. - Хотя наш очень хорошо ведет бои, да и какой отец решится на такое? - Не знаю, но закон-то есть... - А чувства? Или это как болезнь? - Еще слово! - Но ты сам начал! Дальше Кибом не слушал - слуга ушел с тем, с кем беседовал, оставив его в одиночестве. Кибом думал. Они победили в бою, но закон стал строже, страх снова поселился в сердце - никто не мог нарушить правило, пусть и страшное было наказание, его нельзя отменить. Воровство каралось не меньше - кто знал, что было с теми ворами - не выдавали ли себя за них эти люди. Ведь если поймают на таком, то позор ляжет тяжким бременем на семьи, не только на виновных. В том, что такие люди виновны, никто не сомневался, - их осуждали сразу же, и потому наказание не казалось таким уж жестоким. - Джонгхен, ты слышал об ужесточении устава? - Да, отец. - Если такие случаи будут у тебя - казнь виновных. - Да, отец... - Мы не можем позволить себе такие нравы. Ты меня понял? - Да. - И посмотри, как лечат наших - ты знаешь. - Да. -И еще: закон касается военных, но если будут замешаны мирные - наказание то же. Ясно? - Да, отец. *** Раз - и кулак попадает прямо в скулу, затем - срывающийся шепот - чувства наружу - "Ты... Ты... Совсем не думаешь?! Сумасшедший?!" - он не договаривает, и чувства опять выходят на первый план - удар раздается глухо, и первый держит второго за грудки только когда хочет что-то сказать: "Ты о себе думал?! Какое наказание будет? Ты думал? Нет?! Новый закон выходит - тебе спуску не дадут! Прячь их, лучше - рви и жги! Они тебя приведут к краю - если обнаружат - ты знаешь, что будет? Знаешь?!". Шепот балансирует на грани - Джонгхен слишком зол, чтобы быть спокойным. Он надеется, что его никто не слышал - он и его солдат ушли в отдаленный уголок дома, за покои самого Джонгхена, и там он решил проучить глупого подчиненного. Солдат сползает на пол, больше не поддерживаемый руками, и закрывает лицо, сворачиваясь, подтягивая колени к себе. Сверху смотрит начальник, но как знать, кому больнее? - Вы просто меня не поймете... Глаза снова впились в сидящего - руки думают быстрее, чем голова - солдат снова поднят - и снова удар: - Запомни: еще одно письмо сейчас, и я собственноручно найду его. Джонгхен отпускает его и, мягко шагая, пошатываясь, выходит из комнаты. Но завтра солдат отправится в лазарет - его побили в городе в драке - а после лазарета он будет извиняться перед начальством за провинность. Письма любовнику должна быть сожжены. Кибом не может не отметить смену настроения хозяина: он стал еще менее разговорчивым, еще более требовательным, и, когда у него есть время, он приходит проверять работу Кибома - так ли идет лечение. Вместе с тем, работы в лазарете меньше, и Кибом снова погружается в домашние заботы. Ночью он так же приходит к хозяину в спальню, так же уходит и так же будит его с утра. «Кто же она, твоя любовь?» - думает Кибом, помогая хозяину вечером и будя его утром - когда он спит еще, лицо повернуто от окна, мягкая ткань одеяла, закрывающего его с ног до головы, облегает и следует за изгибами юного и сильного тела. Ткань не скроет ни мускулов, ни ширину грудной клетки - он лежит на спине, и ткань смята, сжата в кулаке - одна рука высунута наружу. Кибом один видит хозяина таким, и иногда ему кажется это сном - через минуту он разбудит спящего, и перед ним будет уже совсем другой юноша: бесстрастный, высокомерный, грубый подчас, но такой родной, роднее, чем сейчас, когда он тихо спит и ждет Кибома, чтобы тот его разбудил. - Господин, время! - тихо, чуть улыбаясь, говорит слуга. - уже пора! Хозяин едва поворачивает голову, вбирает шумно свежий воздух и приоткрывает сонные глаза: свет яркий, к нему надо привыкнуть... - Ты почему открыл окно так? Ярко! - Но зато светло, и вы встанете бодрым. - Бодрым...- глаза еще приоткрываются, взгляд падает на Кибома, сразу становится резким - слуга может быть уверен, что он добудился: вот и пренебрежение засквозило во взгляде. *** Тишина коридора окутала юношу, он шел с одеждой, что необходимо стирать, мягкие шаги едва слышны, темные панели из дерева заглушали звуки, поглощали их, оставляли лишь немного слышный шелест. Навстречу идут другие слуги: - Ты знаешь о законе? - Да, теперь опять ужесточили дисциплину. Привет, Кибом! Тот склонился в ответ. - Да ты что! Это просто ужас! Теперь ведь не просто тебя наказывают, но и семьям тоже есть наказание... - Да уж, позор- худшее наказание... Кибом мрачно смотрит себе под ноги - он только недавно услышал про эти изменения, но каково было его удивление и испуг, когда он понял, что все это имеет к нему непосредственное отношение. *** - Кибом, ты что стоишь столбом?! - слуга будто просыпается ото сна, вздрагивает и поднимает голову.- Ты здесь? Оттого, что ты теперь работаешь в лечебнице, ты не можешь не делать остальное. - Можно я не буду? - Что ты сказал? - сталь в голосе едва ли нельзя не услышать. - Можно я не буду? - повторяет слуга. "Делать остальное"- договаривает про себя юноша. - Что ты сказал? - повышает тон хозяин. - Ты с ума сошел? Не смей такое говорить, ты мне тут нужен. Ты понял меня? Ты должен быть- я хочу, чтобы ты был здесь! Кибом старается не выдать свои эмоции, но что-то заставляет дернуться, и он склоняет голову. - Господин, просыпайтесь. Уже утро.- голос странный. Джонгхен подскакивает на кровати, оглядываясь вокруг: - Где Кибом? - Он не смог прийти... - Это как - не смог? - Он заболел и хотел выйти к вам, но мы не могли позволить, чтобы вы или кто-то из господ изволил заболеть. Потому Кибом сейчас лечится, я прошу прощения за него. - Но он вчера был тут и вполне здоров, что ты за отговорки придумываешь?! – управляющий дернул плечом - он начальствовал над слугами, и ему приходилось решать проблемы поважнее, а юного хозяина с тех пор, как ему исполнился год, так как в свое время не жил в доме несколько лет, за которые его хозяин женился и обзавелся сыном. - Господин, ему было плохо несколько дней, но не настолько, чтобы не выходить, но вчера он слег с жаром. Мы не могли его отпустить - так он бредить начнет. Его надо бы в деревню отвезти, чтобы он выздоровел... - Ты мне будешь давать советы, что делать с Кибомом? Где он? - У себя, господин. - Завтрак подан? - Да, господа изволят завтракать. - Хорошо, спасибо. *** - Джонгхен, мне сказали, что у нас пять слуг заболели. Там есть и твой - я считаю нужным увезти их подальше, не хватало и нам заразиться, так что посмотри себе другого. - Отец, я бы хотел просить оставить Кибома здесь. - Ты слышал? Я сказал, что они будут увезены. Что здесь неясно? - Да. Но Кибом - лекарь, тем более, что сейчас как раз надо опробовать лекарство. Оно новое, и никто пока не знает, как оно будет работать. Сегодня утром мне сказали, что он болен, но не настолько, чтобы быть заразным. Новое лекарство надо испытать - на ком, как не на нем? Его поместят в отдельную комнату в глубине, я не думаю, что он заразен. Я уверен в этом. Это мой слуга, а я думаю, что вы помните об обещании. - Да, твой слуга- делай с ним, что хочешь. Но если это не опасно для остальных. - Если вдруг окажется, что наши медики не смогут ему помочь, я велю увезти его, но пока что пускай его полечат здесь, я попрошу моего врача быть с ним. - Не слишком много чести? - Лекарство надо испробовать на ком-то, было бы жалко брать воинов, а слуга - в самый раз, он мой, так что ничего страшного. - Как хочешь. Но если заболеет кто-то еще... - Этого не случится! *** - Где он? - Он лежит у себя, за общими комнатами слуг, господин. - топот помешал разговору, и Джонгхен не смог задать вопрос - из двери, ведущей в это самое общее помещение, показались люди, которые несли носилки, где, завернутый в одеяло, лежал Кибом. - Что случилось? - Вчера послали в деревню к его родственникам, те готовы его принять... - Кибом останется здесь. - Но они волнуются, господин... - А мы, думаешь, нет?! - неожиданно резко для себя выдает Джонгхен и тут же умолкает: сказал слишком много, а это запрещено. - Ну что вы, господин, конечно, мы все волнуемся, но тут опасно ему быть - а вдруг что с господами? - Ты меня не так понял. - отступление- не лучший выход, но другого он просто не придумал.- на нем будет испробовано новое лекарство, поэтому он нужен здесь. Он остается здесь. Несите его обратно... Нет, в моих покоях есть комната - туда... Не хочу заставлять моего врача бегать сюда. - Но ведь это близко к ва... - Я неясно сказал? Он будет лечиться и будет лечиться здесь, а именно: на той половине. - Да, господин. Успел. ... И он нас остановил - несите его ко мне! Это как так, думаю?! Это такое невозможно! - Ну а тебе что? Хочет лечить там- ну и хорошо. Вы ведь его не в деревню везли? - Нет, конечно, кто там его ждет- его семья работает на полях, платит налоги, содержит себя- куда его? Кому он там нужен? - Да, и он наверняка сам отсылал деньги в деревню... - Ну вот! А тут вдруг им лечить - кому он в этой деревне нужен- еще один... - Да, но и больница вряд ли помогла бы, только если сам вылечится... - Странно все это! "Несите его в мои покои!". Ничего себе! - Успокойся, его слуга же он! Нам с тобой дела нет. *** Зеленоватая жидкость едва заметно блестела при тусклом свете лампы, лекарство уже дали больному, и теперь он спал, укутанный в одеяло. Лампа горела, чтобы осветить небольшое пространство вокруг кровати, свет попадал на кресло - совсем недавно в нем сидел врач и показывал Джонгхену, как надо смешивать лекарство. - У него может подняться температура, тогда давайте выпить его. Положение не самое легкое, температура уже два дня как, будьте внимательны. Мускус – это когда бред. Если что, зовите, но уверен, что он уже крепко спит. - Спасибо, я понял. Тихо шурша складками, врач удалился, прикрыв за собой дверь и оставив хозяина наедине с мыслями. - Брат! - подскочил Джонгхен на кровати: услышал сквозь сон - испугался, прислушался, отдышался - брат! Почему...- кинулся в комнату, опасаясь... Так и было: у Кибома начался бред - одеяло откинуто, сам он хмурится, руки беспокойно сжимают одеяло. Джонгхен поспешно подходит: лекарство на столике, но он, кажется, все забыл, а ведь ему всего пару часов назад объяснили, как и что нужно делать. Лекарство одно, но Кибому и это страшно дать: как на него оно подействует – оно проверенное временем, но вдруг? - Почемууу - тянет больной, и Джонгхен бросается к нему: - Что такое, Кибом?! - Я его... - отчего он хмурит брови? Страх сковывает хозяина - что такое он так скрывает, если и в бреду сдерживает слова, которые так и стремятся сорваться с языка - тогда они раскроют что-то, и уже нельзя будет ничего изменить- такая болтливость обойдется ему дорого: он знает цену этих слов. - так...люб... - Кибом! - чуть ли не взвизгивает Джонгхен - насколько он вслушивался, напрягаясь: но он свидетель того, что нельзя видеть и слышит то, что не предназначены ни для кого. Почему он думает, что знает, что Кибом силится сказать – не потому ли, что сам таков? Это очень глупо, но… - Кибом, очнись! - подхватив его за плечи, трясет больного, сам чуть ли не в припадке.- Ну же! Словно очнувшись, он кладет слугу обратно и тянется наконец в лекарству. Что на него нашло? Поспешно влив жидкость в рот больного, он вздыхает и снова укачивает его на руках. Но Кибом тоже упрям, мысли снова приходят, и он снова хмурится - Джонгхен обеспокоенно на него смотрит: что сейчас ждать? - Люб..- юноша прижимает слугу к себе, не дает договорить, когда больной снова утихает, отдаляется- его? Джонгхен в страхе смотрит в раскрытые глаза: словно найдя что-то, Кибом улыбается мягко: -... Тебя.- как будто совсем очнувшись, он осмысленно смотрит на хозяина, но в его глазах видит испуг и страх- видит ли?- слова сказаны, и силы не нужны, покидая его и подчиняя его действию лекарства, они исчезают, подобно ночи, уступающей место рассвету. Окаменевший Джонгхен сидит не шевелясь и, опомнившись, продолжает укачивать Кибома. Глубокая ночь и неяркий свет лампы не позволяют видеть все четко, но лицо заснувшего слуги он видит и при неровном свете- что он еще не видел? Теперь это лицо кажется таким незнакомым и бесконечно далеким от прежнего Кибома. Осторожно положив спящего обратно в кровать, Джонгхен подошел к двери и еще раз потрогал засов- все это время он был закрыт, двери тяжелые, в доме их никто не слышал, и теперь тяжесть признания нести им двоим. Облегченно вздохнув, он обернулся: окно приоткрыто, больной спит- лекарство не зря давали самому хозяину, и он был уверен в нем- можно спать самому. Пройдя в соседнюю комнату, Джонгхен повалился на кровать, ненадолго забывшись сном. - Как больной? Вижу, вы давали ему лекарство. - ему лучше. Да, пришлось: я думал, температура высокая, и он метался, мешал спать. - Ну что так... Но бреда не было? - Нет, он просто ерзал. Если бы еще и бредил, я бы вас позвал. - Да, наверно, так было бы лучше. Через несколько дней, можно думать, станет лучше- все же это была самая тяжелая ночь. Как только ему станет лучше, можно будет вернуться свою комнату. Так что не волнуйтесь, он недолго будет доставлять неудобства. - Я надеюсь. *** Солнечные лучи падали на лицо сидящего у окна человека, показывая бледность его кожи и синяки под глазами: Кибом был пока слаб, еще ему не давали работу, и он не мог вернуться к своим обязанностям, но уже сидел у приоткрытого окна, рассматривая сад, чтобы как-то развлечь себя. Несколько дней он думал об одном и том же: его пугали кошмары и те глаза, которые смотрели на него, будто пытаясь рассмотреть то, чего в нем не было, или то, что сам Кибом прятал в себе. Темные глаза, смотревшие пристально и с диким испугом, от чувства которого юноша просыпался несколько раз- днем не было страшно, но в темноте ночи он со страхом ждал их. Знакомые, но и настолько дикие, что он терялся, вспоминая этот взгляд. Не помня события нескольких ночей, он понимал, что что-то было, но не мог вспомнить. Мысли разлетались, стоило ему только сосредоточиться, и он сидел, напряженно вглядываясь в одну точку, думая, нервничая, чувствуя себя непонятно- как будто он был в темноте, связанный, не могущий распугать узлы, не видя ничего вокруг, не зная, откуда ждать нападения и к чему быть готовым. Ветер подул сильнее, Кибом поежился и закрыл окно, свернувшись калачиком, заснул, забывшись недолгим сном. *** - Хозяин, пора вставать. Уже утро. - звал слуга, робко улыбаясь. В ответ- улыбка. - Ты тут...- вздох, будто он проснулся от кошмара и вздохнул полной грудью. - Хозяин?- не верит Кибом. - Да, я. «Хозяин» - передразнивает Джонгхен слугу. – Будто других слов не знаешь? – «Тогда ты был разговорчивее… Да что я сержусь?! Он ведь ни в чем не виноват… Совсем нет? Это я, что ли виноват?! Да что такое?!» - Кибом!!! - Да?.. - Где вода? -Вода? -Ты, что, издеваешься надо мной?! Почему не принес? – «Уходи, только уходи отсюда…» - Немедленно принеси! И не из того, что здесь, колодца, а дальнего – и не вздумай ослушаться! Я проверю! Он ушел, а сердце все так же гулко стучало: зачем оно так? Нет причины же... *** - Джонгхен. - Да, отец? - Нам нужен тот брак. Я не рассчитывал так скоро, но времени нет: мы слабы теперь, нам нужно больше войск. Ты знаешь, что рано или поздно мы должны заключить договор, и не думаю, что ты откажешь. - Нет, отец. Я сам знаю, сколько осталось, и я был готов к свадьбе уже давно. - Хорошо, сын. Ты знаешь, как это важно. Гонцы в пути, сосед согласен, свадьба состоится, как только невесту доставят к нам. Она приедет с приданым и слугами – часть наших можно отослать в деревню на работы. Там тоже нужны руки. Подумай об этом. - Да, отец. Я уже знаю, что делать. *** Дверь тихо скрипнула, и мягкие шаги прошелестели по коридору: слуга явно старался идти тише. - Я все равно тебя слышу, можешь не стараться! Мне нужно с тобой поговорить. – «Как все оказалось просто». Джонгхен не успел развернуться, как слуга уже сам оказался напротив него и начал развязывать тесемки на одежде, не дав хозяину сделать шаг назад: так Кибом оказался близко. -Позвольте…- «Что я не помню, что я сказал?» - Мне нужно поговорить с тобой. Я женюсь – «Руки дрожат, да? Ну ничего, теперь знай, как было мне с тобой» -Женюсь! – повторил он. – Свадьба в следующем месяце. Часть слуг должна переехать обратно в деревню, так как невеста приедет не одна – «Я тебя чувствую или сам дрожу?». – Ты уедешь. Безвольный вздох – выдал чувство? Нет, Кибом не таков, и он снова гордо берется за тесемки – что же он так их утром заплел? К вечеру совсем завязались. Нет, вот уже и воротничок – его только снять, и дальше уже легче. Останутся только рукава – ты их дернешь, и платье спадет вниз. Он наступит ногой, стягивая его и переступит, направляясь к кровати. Так было много лет. А пока что слуга проводит руками по ткани, чуть задевая кожу шеи, нежно проводя и по ней, отпуская деталь одежды, позволяя упасть вниз. Руки опускаются, проводя по шелку- нежно, неловко, он снимает одеяние, нежно, прощаясь словно. - Кибом, твои руки дрожат. - Нет. – шелестит голос – «Это я?». – Нет. Я почти все, хозяин. – но голос ведь тоже дрожит? Нет, это от болезни еще: он слаб, поэтому чувствителен. - Ты дверь закрыл? - Да. Ладони Кибома – в ладонях Джонгхена: «ты же знаешь, что у меня нет выбора. Ты сам мне его не дал». - Кибом, ты должен уехать, и это не обсуждается. Ты ведь понимаешь это? - Да. - Дальше я сам. Ты можешь идти. Ты уедешь сразу после моей свадьбы. Иди. Джонгхен смело наступает ногой на спавшее платье, переступает через него: так было много лет, и Кибом для этого не нужен. *** Темное небо смотрело на Кибома, лежавшего и смотревшего на него в ответ. «Я забыл важное, я не помнил важного, что я должен знать?» Ведь снова по коридорам бродил ветер и слухи…слухи, которые настораживали, заставляли сжиматься сердце: они говорили о том, что нельзя было знать и слышать, то, что пытались спрятать в глубине души, но душа тоже не нема, и тайна обнаруживалась. То, что Кибом хранил в себе – это тоже тайна, но когда был обнародован указ, он ее осознал, это стало грузом, который он нес денно и нощно. Кому бы он ни улыбался, с кем бы ни говорил – он осознавал его и был придавлен им. Когда руки слуги касались его одежды, они подрагивали: уж не слишком ли тяжко становилось? Никто не знал, Кибом знал – только он, и тяжесть нес он один. Из дома снова слышен разговор слуг: - Ты слышал: опять наказали провинившегося? И позор семье! - Опять?! Да сколько можно? Недавно же ловили уже? - Ну вот еще нашли… Ужас, почему так неосторожно: два солдата, и в таком замешаны. Знают о наказании и все равно… встречаются? -Тише ты! Нашел, о чем говорить тут. – в доме нельзя было громко разговаривать о таких вещах, и слуги сами рисковали быть наказаны, говоря громко. Шепот, тихий шепот, шелестение слов – вот что сопровождало Кибома все время: говорить было нельзя, но шептать – можно. Нес ли он эту тяжесть один?.. Теперь он не был уверен: бред больного, бред больного… «Будто других слов не знаешь…» - осознание пронеслось в мозгу, и страх заставил задержать дыхание: все так логично и просто. Кибом уставился на звезды: что нужно делать ему? Кто он теперь? *** - Хозяин, пора. Уже утро. Странный голос: теперь где Кибом? - Где он? – зачем ему открывать глаза, он потребует к себе его : нельзя отлынивать. - Кибом? Хозяин, его не могут найти… Его ищут. - Давно? Позови ко мне начальника стражи. Немедленно. *** - Как давно он пропал? - Он убежал ночью, как мы думаем. - Кого вы ищете? - Кого? Начальник, Ким Кибома, вашего слугу? – начальник стражи был немного удивлен, хотя редко когда случалось подобное. - Нет. Вы никого не ищете. Это не просто утверждение, это приказ: не хватало искать слуг. Он не нужен ни мне, ни в деревне. Он слишком прост, чтобы быть шпионом, слишком предан, чтобы выдать что-то, если бы знал какую-то тайну. В этом я сомневаюсь, даже знаю, что это невозможно: он со мной с самого детства, я его знаю как облупленного. - Но это же побег, и нам необходимо быть осторожными, иначе… - Забудь это имя. Я поговорю с отцом. Я не думаю, что слуга опасен. Оставь это дело мне, можешь забыть о нем. *** - Ты слышал? Кибом сбежал? - Сбежал?! Как так? Отчего? - Кто знает? Говорят, украл фамильные драгоценности, говорят, украл карты… - Кибом? Да не может быть! - Ну вот и я так подумал. Его казнят? - Его? Ну раз украл, то да. Его ищут? - Не слышал, чтобы искали, но наверняка! Это всегда же так, куда ему теперь? В деревню нельзя, сюда не вернуться. Почему сбежал? Наверняка что-то такое там да есть... *** В комнате был один он, полумрак сумерек огибал резные углы, забираясь в трещинки и стелясь по полу. Джонгхен смотрел неотрывно в окно: туда, куда бежал он , поняв свою ошибку и решив убежать от груза, которым невольно поделился с ним, своим хозяином, не зная, что тот попал в ту же сеть и так же лихорадочно и яростно ищет выход. Но чувства растут, они ищут способ вырваться из клетки сердца, и их обладателям остается скрываться от себя, прячась, пряча эмоции. Приказ был отдан, но Кибома не искали: Джонгхен объяснил отцу, что тратить время не нужно, что слуга ничего не значит, а для деревни он был слаб, и тому оставалось лишь согласиться: раз сын ручается, значит, так и есть. Невеста была в пути и вскоре должна была приехать, так что было много забот и без сбежавшего. -Кто твоя любовь? – вопрошал Кибом сам себя, не зная, что не только в голове были эти мысли: в бреду сорвались они с языка. Не знал он ответа, потому что он был так очевиден: - Ты. – в окно дует ветер, и Джонгхен поспешно закрывает ставни, в комнате воцаряется тишина и темнота, отражаясь в его душе.