ну и что тут непонятного?

— Я закончил, — Димочка смотрел на свой лист словно сам не верил в сказанное. — Ага. Подожди, — я давно приметила, что он скучает над своим рисунком и не знает, что ещё можно в него привнести. Недоумевающий взгляд прямо говорил, что ему необходима помощь, но молчание прямо намекало, что он почему-то стесняется за ней обратиться. Ну что ж, всегда уважала свободу выбора своих учеников. Обойдя все ряды, нескоро я дошла и до него. — А у Димы корова квадратная, — сообщила мне Лада, его соседка по парте, широко улыбаясь. Мальчик насупился, но отодвинул листок, чтобы мне было лучше видно. Лада хихикнула. — Нос в свой рисунок, — нараспев напомнила я. — У тебя корова вообще не раскрашена. Лишнего времени дорисовывать не дам. Угроза подействовала, и Лада, схватив карандаши, принялась вырисовывать пятна на своей рогатой, а я вернулась у диминому рисунку: — Какая милая коровка… Наверное она много ела… — вывод был обоснован: посреди листа, на карандашной полулысой лужайке стояла коричневая тумбочка с головой. Гипертрофированные рога показывали, что создание является коровой, а аккуратно вырисованные голубые глаза на вытянутой морде смотрели с грустью прямо в душу зрителя. — Она толстая, — внезапная самокритика заставила меня нахмуриться: — Ну да… Это же корова! Котлетки все любят, а делают их из как раз таких коров. Мясная корова — хорошая корова. — Ноги короткие. — Да. — не согласится было сложно. Ноги напоминали маленькие колёсики, потому что тоже были толстые, и почти достигли тех пропорций, когда прямоугольник превращается в квадрат. Я растеряно посмотрела на образец: корова, как корова, ничего общего со шкафом; ножки длинные, хвост кисточкой и даже расцветка максимально коровья — черно-белая; и вроде всё поэтапно прошли… — А ты зачем такую нарисовал? Это вопрос вырвался сам. Он из разряда вопросов, на которые нет и не будет ответа. Димочка тяжело вздохнул и уставился на карандаши. — Знаешь, — я присела рядом с ним на корточки, чтобы говорить тише. — Есть такое направление «Ку-бизм». От слова «кубик». Мне кажется, твоя корова оттуда. Художники специально учатся рисовать как ты. В институтах!.. Так что, твоя квадратная корова очень даже хороша, художники бы позавидовали. Не сказать, что Дима поверил, но призадумался. Пока завидовала только Лада. Она прекратила раскрашивать мотая на ус новую информацию, так что мне пришлось быстро объяснить, во избежание оквадрачивания ещё одной коровы: — У тебя крутая корова, но художники всегда совершенствуются и учатся. Эту корову ты уже умеешь рисовать. Мы не в институте, и мы пока рисуем обычных коров. Вот что мы сделаем, — я положила заготовленный чистый лист на стол. Чистых листов было больше, чем учеников, гарант права на ошибку. — Нарисуй корову по образцу. С чего мы начнём? Дима, не отвечая, взял простой карандаш и завис над бумагой, неуверенно его сжимая. Странная реакция для того, кто точно знает, что делать. А Дима знает, ведь мы вместе уже два года рисуем. Димочка ещё больше нахмурился, постарался поставить карандаш перпендикулярно, тот предсказуемо упал. — Конечно с тела! Давай вынянутое только. И здесь, — я пальцем нарисовала овал на середине листа. Он попытался его повторить. Неожиданно вышел прямоугольник, с немного сглаженными, но всё-таки, углами. Что вообще сродни чуду, поскольку углы моторно нарисовать сложнее. Я почувствовала, как мои брови поползли вверх. Интуиция подсказывала мне, что я нащупала что-то очень интересное, я ни за что не хотела это упустить. — Не, — я ластиком помогла стереть зарождающееся дитя кубизма. — Давай ещё раз. Плавнее, — сопроводила слова жестом дирижёра. Дима мой жест неохотно повторил. На листе появился вытянутый многоугольник. Семиугольник точнее. Я даже посчитала изломы, которые Димочка ввёл в линию, компенсируя изгиб окружности. Я молча смотрела на результат, перед тем как мальчик с надеждой поднял на меня глаза: — Нормально? — Не совсем… — врать не имело смысла. Он-то надеялся, что я его с этим отпущу, а сделать я этого, конечно, не могла. — Многоугольник лучше, чем квадрат, но хуже чем овал, — мои пространные объяснения ему ничего не дали, поэтому когда я выдала следующее задание: -Нарисуй-ка мне огурец, — Дима отвернулся. Неудачи — убийцы вдохновения и тренеры упорства. Димочка был тем ребёнком, у которого упорство проявлялось больше в избегании, нежели преодолении. Масла в огонь подлил рисунок просто идеальной коровы, который Лада положила поверх его стараний: — Я закончила! — Шикарно, положи ко мне на стол. Я сейчас занята, — я демонстративно отодвинула его в сторону, даже не взглянув, и вернула все внимание к Диме: — давай попробуем ещё раз. На сей раз просто овал. Ну это же легко. Хоп! Я нарисовала огурец в воздухе, Дима повторил карандашом на бумаге, и вышел очередной угольник. Двухугольник. Сдутый эллипс. Глаз Гора. Всё стало понятно: он просто брал резкий размах, а потом, так же резко возвращался обратно. — Давай-ка так, — я села позади него и положила руку поверх его пальцев на карандаше, чтобы регулировать скорость. — Сейчас медленно. Прорисовывание чужой рукой позволяет прочувствовать движение и, возможно, запомнить его. Верный приём, всегда выручает. — Теперь сам. Я обернулась на стол, закиданный готовыми рисунками, и скучающих детей, а когда повернулась, увидела на листе ещё один многоугольник. Инструкция была бескомпромиссной: — Ещё. Здесь же. Ещё. Весь листок покрылся угловатыми фигурами, как паутиной. Мальчик хмурился, но рисовал упрямо и без капли старания. Ему даже понравилось клепать их как из-под конвейера. Глядя на то как Дима ведёт карандашом, резко чиркает, чтобы закруглить и таким образом создаёт углы, я поняла, что рано или поздно настаёт такой момент, когда самые верные приёмы не срабатывают, приходиться откатываться назад, возвращаться к истокам. — Нарисуй-ка круг. Предсказуемо, круг вышел квадратным. Я сдержалась, чтобы не воскликнуть «да как так-то?!» На всякий случай пробежалась взглядом по руке кубиста, высматривая следы травмы, и их не обнаружилось, напрочь лишая логического объяснения этот феномен. Круг — одна из самых начальных фигур, фронтмен простоты исполнения, её практически невозможно потерять в навыках. Дима приуныл, а мне надо было подумать. — Тааак, ты летом чем занимался? — Рисовал. — Да? — вот это было неожиданно. Дима не отличался любовью к рисованию и делал это только из необходимости. Я и не могла заподозрить его в дополнительных занятиях, и, более того, дополнительные занятия не дали бы такой результат. Однако взаимосвязь проглядывалась. Ну не могут быть две необычности в один момент независимы друг от друга. — Димочка, а что ты рисовал? — Машину, цветы, человечка… в шапке. — Мальчик начал перечислять стандартный набор, отвлекаясь от вырисовывания теперь уже квадратов, и выдал последний пункт, который меня заинтересовал: — ракушки, косичку. — Ракушки? .Косичку? — Да. Такую, цветную. — Как у девочек что ль? — Косичка совсем не подходила под интересы. — Ну да, — Дима широко раскрыл глаза, объясняя мне, непонятливой, такие простые вещи. — А зачем ты рисовал косичку как у девочек, Дима? — Голос прозвучал холодно, но это только из-за того, что я пыталась удержать смех. А смеяться раньше времени нельзя, моветон, надо дождаться ответа. Мальчик по-взрослому взмахнул руками: — Ну так это,. меня брат научил! Красиво же. — Красиво, да… — я подхватила с соседнего стола всю пачку чистой бумаги, которую Лада принесла ко мне поближе, чутьём отличницы определяя, что она мне понадобиться; положила рядом с Димой, улыбнулась: — Дим, а на чем, где ты рисовал? — В тетради, — он испугано притих. — В клеточку, да? — Ну да, — уже менее уверено сказал он, поглядывая на меня, явно не понимая в чем дело. Мне пришлось вкрадчиво уточнить: — Дим, ты издеваешься? Теперь я могу получить статуэтку за «самый непедагогичный вопрос», однако это того стоило. Я тихо смеясь посмотрела на растерянного мальчика: — Дим, ты старался, рисовал аккуратно по линии, да? — он кивнул, но осознание, ещё не проявилось. — Ты прямо каждый квадратик обводил? — Нет, вы что! Там не надо каждый обводить! Там сложно. Вот, — он взял карандаш, на чистом белом листе вырисовал ракушку с превосходными прямыми углами в девяносто градусов, словно в глаза у него встроен транспортир, и гордо показал мне: — Вы так умеете? — Нет. Зато я умею круги рисовать. — Вы шутите, — захихикала Лада, выдавая то, что подслушивает, а не просто крутится поблизости. — Что? Я правда умею круги рисовать! — вызвав ещё один смешок, отослала её: — Собери, пожалуйста, все карандаши. — Эти тоже? — она показала лежащие на нашем столе. Настало время завершать урок и отпускать всех домой, но я знала, что нам можно поработать, потому как димины родители традиционно задерживаются, а он так и не понял красоты окружностей. — Нет, они нужны. Лада вздохнула, оставила нас в покое. Собирая карандаши по коробкам у других столов, она ещё поглядывала, что мы делаем. Ничего, потерпит. От любопытства никто не умер. Через минуту за ней пришли родители и она ещё больше расстроилась, уходя. Я подняла рисунок, чтобы рассмотреть геометрическое совершенство. Он действительно был хорош, и сияющий Дима рядом забыл о неудачах с коровой. Действительно, ведь рисовать сложную геометрию круче, в его глазах. Ему есть чем гордиться, для него это реальное достижение. А для меня — загадка. Кажется, он этим навыком перебил другие. — Мне так нравится ракушка. Можно я оставлю её себе? Ты себе ещё нарисуешь. Подари5шь? Дима благосклонно согласился, пока я думала как подобраться к главной теме. — Ты понял, почему у тебя не получилось нарисовать круг? — Потому что я не умею. — Неправда, — я достала папку из шкафа с его творчеством годичной давности. Мы тогда многого достигли. Он уверенно пользовался красками, хорошо подбирал цвет, делал широкие мазки, часто вылезая за контур, но очертания предмета не менялись. Карандашные рисунки выглядели точнее, но штриховка всё равно страдала, хоть и не выходила за края. Меня интересовала форма и я остановилась на рисунке овощей, состоящим сплошь из кругов и овалов: — Это кто, я что ли, нарисовала? Всё ты умеешь. Это вызвало ступор у ребёнка. Он озадаченно уставился на рисунок, потом на меня, ожидая порицания. Одно дело думать, что ты не умеешь, а совсем другое уметь, но не понимать, почему не можешь. Кажется, ожидать, что он поймёт причины внезапной проблемы — значит переоценивать его. Я ласково улыбнулась, чтобы успокоить: — У меня тоже так бывает. Вот ты тренировался… Сколько? Сколько ты рисовал по клеточкам? — Ну к бабушке приехали… — Дооолго. Всё лето почти. Вот ты долго тренировался и научился. Посмотри! У тебя прекрасно получается!.. потому что ты проявил упорство. Но так хорошо научился, что забыл все остальное. Потому что в остальном не тренировался. Это легко исправить. Просто потренируемся и в этом. Нарисованные овощи остались на столе, прямо поверх рисунка его квадратной коровы, зацензуривая угловатость и мотивируя. Без энтузиазма Дима попробовал изобразить круг, и его успех отразился в том, теперь у круга было восемь углов, а не семь. Стоит признать, что увеличение количества углов сглаживает фигуру. Такими темпами мы и до круга дойдём, только не скоро. Посмотрев на часы, я приняла решение сдать ещё шаг назад в методике. — Сделай каляку-маляку. Воооот так, — в центре чистого листа я принялась водить карандашом, создавая воронку на бумаге. Ну проще уж быть не может, ошибиться нереально. Дима доказал обратное. Насколько же въелись прямые линии в его мышечную память, что его воронка превращалась в ломанную скрепку. Пытаясь исправить до окружности, он добавлял углы и вскоре на листе расползлась мандала из звёзд. — Стоп, стоп, стоп, — я остановила его руку и подняла в воздух, прочертила ею круг: — Вот так! Понял? — Да, — честно кивнул Дима, но что-то мне не очень верилось: — А здесь ты что рисуешь? Разницу видишь? — Да, — Дима кивнул ещё раз. — Ладно, — я потёрла лицо руками, мысленно соглашаясь на квадратную корову. Получив новый лист, Дима зарисовал его черным кругом из звёзд не отрывая руки: просто звёзд было так много, что их углы слились, и успехом это назвать нельзя. Потом следующий лист. И следующий. — Просто невероятно, — стол скрылся за ворохом черновиков, а папка бумаги опустела, но мы так и не сдвинулись с места. Я начала даже заподазривать Димочку в том, что он это делает нарочно. Тогда стоило позавидовать его терпению. — Вот так, — я изобразила круг в воздухе. Он повторил с углами. Да, надо было начинать рисовать в воздухе, он закончиться не может. — Ну круг же. Вот так. Он снова повторил и снова с углами. Опять и опять. — Ну что тут непонятного? — этим криком души я подписалась в бессилии, стало легче. Дима победно улыбнулся. — Не веселись! В следующий раз с этого же и начнём. И домашнее задание тебе тренироваться в кругах. В кругах! Родители уже пришли за Димой и терпеливо ожидали в коридоре. Я откопала его квадратную корову и поместила в общую папку с занятием. Она — лучшее, что у нас получилось за сегодня. Все черновики я выбросила в мусор, забив ведро, быстро оделась и покинула кабинет. Дальше меня ждала дождливая осень, долгая поездка в автобусе в толпе промокших пассажиров и бег по лужам, потому что опаздывала. К репетитору я буквально влетела, снимая пальто на ходу и доставая тетрадь с домашним заданием. Макс вручил мне гитару. Проверка домашнего задания занимает около трети урока, но в этот раз я зависла на слайдах: скольжение по струне под такт пришлось сыграть несколько раз на одной скорости, и при хорошем начале, конец всё равно выбивался. — Ты слышишь, что ты не попадаешь? — озадаченно спросил Макс. — Да, — кивнула я. При трёх ударах, я начинала с сильного, но потом почему-то подстраивала так, чтобы им заканчивать. Как-то он у меня ассоциировался со слайдом — крутой звук должен быть с сильным ударом, наверное. — Так исправь это. Я честно попыталась, но пальцы жили своей жизнью, сговорившись с моим подсознанием, которое шептало «так звучит круче». — Это неправильно, — Макс будто прочитал мои мысли. — Давай ещё раз. Десять кругов с одной и той же ошибкой и я не могла понять, кто кого предает: или моя рука меня, или я её. Я зло на неё уставилась, как на что-то неподконтрольное и враждебное. — Поставь медленнее. Сбавленная скорость метронома не улучшила ситуацию, и спустя пять попыток мы сдавили ещё. Бесплодный урок подходил к концу. Макс заставил меня считать вслух, заставил отбивать ритм на струнах — ни одной ошибки. Мы вернулись к скольжению, и снова такт смещался. Макс сыграл это упражнение на гитаре. — Ты слышишь разницу? — Да, — снова кивнула я, и даже раздраженно добавила: — Конечно, слышу. — И когда играешь, ты слышишь, что ты играешь? — Да. — Так, — Макс озадаченно потёр бороду. Я уже знала, что он хочет сказать: — Так что тут непонятного? Я не могла сдержаться. Губы растянулись в садисткой и одновременно понимающей улыбке.