Лучше, чем ничего

Саня Удивительно, как быстро летит время, когда ты постоянно чем-то занят. Я и не припомню, когда в моей жизни было столько движухи, сколько привнесла в нее подготовка к студзиме. Не зря люди, когда их жизнь летит в пизду, с головой уходят в работу. Бурная деятельность (особенно та, что доставляет удовольствие) нехило отвлекает от насущных проблем. Жаль, что не решает их, но и временной передышки от эмоционального раздрая вполне достаточно, чтобы поднабраться сил для нового прыжка в пропасть. Так что если сперва студзиму я всерьез не воспринимал, то теперь оценил ее по достоинству. У меня даже закрадываются мысли: не примкнуть ли к университетской команде и не участвовать ли в каждой студвесне? Чем черт не шутит, может, что-то путное из этого и выйдет. Она для меня — лучший антидепрессант, потому что я знаю, не было бы движа, и я либо ходил бы унылым говном из-за провалившегося плана с Шуриком, либо наматывал сопли на кулак из-за Дитриха, с которым мы с момента переписки во ВКонтакте больше ни разу (за три чертовых недели) нормально не поговорили. Но на грусть, к моему величайшему счастью, не остается ни времени, ни сил. Впрочем, сегодня мне неожиданно тоскливо. Студзима через пять дней. Времени все меньше, а дел становится только больше. Сотни неожиданных подготовительных моментов, которые следовало сделать еще «вчера», вылезают один за другим, и заканчиваться, кажется, не собираются. Но тоска меня накрывает не по этой причине, а потому что я знаю — как только все это закончится, игнорировать проблемы больше не выйдет. Игра в прятки с собственным подсознанием не может длиться вечно. И если с провалом в отношении Шурика я еще могу смириться, то смирение по поводу Дитриха не маячит даже на далеком горизонте. Я влюбился в него, и с этим уже ничего не поделать. Мои попытки найти адекватные причины неожиданно расцветшей (подобно герпесу на губе) симпатии к старосте успехом не увенчались. Не нахожу ни единой причины, по которой я мог бы так встрять. Но встрял — это факт. Дитрих, как обычно, вертится вокруг Бориса. Марина, как обычно, вертится вокруг Дитриха. Я, как обычно, ревную. Но ревную тихо, даже лениво. Это чувство в последнее время стало для меня почти родным. Я не бьюсь в истериках, не заламываю руки и не рыдаю в туалете, но каждый раз, когда вижу старосту рядом с Главным или моей соперницей, единственное желание, возникающее у меня в голове, взять старосту за руку и вывести из помещения. И больше никогда не позволять ему в него заходить. А еще лучше: встать посреди аудитории и громко и четко всех оповестить о том, что я, между прочим, его парень. Руки прочь от моего мужика и даже не дышите в его сторону! Детские эгоистичные фантазии, с возникновением которых я ничего поделать не могу. С реализацией оных — тем более. Никакой я ему не парень. Я ему никто. А нет ничего хуже, чем быть никем человеку, которого ты любишь. Изменить этого я пока не могу, так что утыкаюсь в очередной кусок фона и сосредоточенно над ним корплю, пытаясь выдворить из головы лишние мысли. — Саша, хочешь печенья? — Лариса, скромно подойдя ко мне ближе, ставит на стол пластиковую тарелку с выпечкой. — Да, спасибо! — улыбаюсь я ей, и девушка в ответ так искренне радуется моей благодарности, что мне становится не по себе. Симпатия рыжего солнышка очевидна даже мне. Но я ничего не делаю для того, чтобы дать ей понять: дело не выгорит. Не знаю, что следует сказать. Отвести в сторону и в лоб сообщить, что я люблю другого человека? Скверно выйдет, правда же? Как ей после такого заявления продолжать ходить со мной на подготовки к студзиме? Но и сжирать все ее запасы, как саранча, делая вид, будто не понимаю, почему она меня подкармливает, тоже стремно. Отказываться от угощений — еще хуже. Следует это разрулить. Но уже после студзимы. И как-то… мягко. Не хочется мне ее обижать. Она ведь такая милая и однозначно заслуживает классного пацана, который будет таскать ее на руках! А я сгожусь и Дитриху. Он как раз то еще говно и идеала не заслужил. Он заслужил меня! Только боится это признавать. Не понимаю, как так можно жить? Сперва он пинает меня, как шавку подзаборную, вещая о «нормальной» жизни натурала, что грядет в его будущем. Затем засасывает меня в кабинете, почти умоляя не идти на встречу с парнем, к которому меня приревновал. А потом… потом делает вид, будто ничего и никогда между нами не было и быть не могло. Слишком сложный финт, который мой мозг обработать не может, сколько бы ни силился. Но я снова думаю о том, о чем думать не следует. Отрываю взгляд от фона и смотрю в окно. На улице давно стемнело. Небо заволокли ржавые тучи, которые сыплют на город хлопья снега. Абстрагируюсь от гама, стоящего в кабинете, от мыслей о Дитрихе, что не дают мне покоя, и просто смотрю в окно, почти физически ощущая свежесть морозного воздуха и слыша хруст снега под ботинками. Момент, который стоит запечатлеть в памяти. В последнее время я слишком гружусь, чтобы вот так, как раньше, ловить отголоски своей жизни, преображая в неповторимые воспоминания вещи, большинством считающиеся малозначимыми. Блеск снега в свете фонарей. Кошачьи следы, оставленные на промерзшей лавочке. Стук трамвайных колес, перемежающийся с воем ветра. И одинокие новогодние огоньки в единственном окне многоэтажного здания. Иногда эти яркие картинки куда важнее всего остального. Вот только ловить их сложно. Для этого нужна чистота разума. А когда ты загружен проблемами по самые яйца, тебе просто насрать и на кошачьи следы, и на блеск снега, и на фонарики. Тебе насрать на все, что происходит вокруг. Тебе насрать даже на себя самого, только бы жизненное дерьмо поскорее разрулилось, чтобы ты пришел домой и, наконец, выспался. Так работает адская машина под названием «взрослая жизнь». Проблемы, бытовуха, стресс — белый шум, лишающий нас возможности жить нормально. Белый шум, который никогда не закончится. Я боялся, что из-за разбитого сердца и вовсе потеряю способность видеть прекрасное в мелочах. Думал, что на этот раз меня таки добили. Но вот сейчас вселенная будто бы застывает. Момент пойман. И я вздыхаю с облегчением, осознавая, что еще не все потеряно и где-то в глубине души я остаюсь тем же самым распиздяйским Майским, просто пережившим еще одну ментальную смерть из-за очередной неудачной влюбленности. Не всё и не всегда в нашей жизни идет так, как нам хочется. Ломаться из-за этого — поступать по отношению к себе нечестно. Думать, что счастья никогда не испытаешь или и того хуже: не заслужил, словно ненавидеть себя за обстоятельства, на которые ты не можешь повлиять. Никто и никогда не поддержит тебя лучше тебя самого. Никто и никогда не полюбит тебя так, как ты способен любить себя сам. Как говорится, спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Почаще бы себе об этом напоминать… Вообще-то рановато ставить крест на Дитрихе. И в этом состоит моя главная проблема. В надежде. Казалось бы, мне популярно объяснили, в качестве кого меня воспринимают. Лучше, чем ничего. Так меня назвали, верно? Наше совместное будущее закопали живьем. А неожиданные целовальные порывы остаются порывами, но и только. Но я впервые не могу отделаться от мысли, что шанс еще есть. Вот только в чем он заключается и как его юзать, объяснить мне не торопятся. А жаль. Вселенная, я туповат, ты хоть намекни! По-братски! — Что-то мы сегодня засиделись, — оглашает Боря, всматриваясь в наручные часы на левом запястье. Я тут же невольно поглядываю на свои. Совсем старые и постоянно отстающие на пару минут, сколько бы я их ни подкручивал. Батя уже несколько раз предлагал купить мне новые, но я отказываюсь. Часы эти мне подарила мама в мои тринадцать лет. По стеклу циферблата пошла трещина, а кожаный ремешок выглядит, мягко говоря, потрепанно. Но я ничего не хочу ни менять, ни чинить. Единственное исключение — батарейки. Все остальное в первозданном виде. Убитом, но первозданном. Удивительно, что часы прожили так долго даже у такого нерадивого хозяина, как я. — Давайте-ка все по домам. В выходные доделаете то, что не успели здесь. — Это уже не выходные, а сплошной рабский труд, — стонет девушка, играющая в главной сценке. — Мне еще к понедельнику надо подготовиться к двум зачетам, — жалуется она вяло. Очевидно, что она сделает все, что от нее требуется. Ей просто необходимо выговориться. — О нет, больше не произноси слово на букву «З»! — хватается за голову парень, варганящий из картона то ли башню, то ли танк, то ли хер пойми еще что. Действительно. Впереди не только студзима, но и зачетная неделя. Дитрих получил автоматы почти по всем предметам. Я не получил ни одного, но я на подарок судьбы и не рассчитывал. Ничего, где наша не пропадала. Зачеты меня не беспокоят. А вот студзима слегка расшатывает нервишки. Чем она ближе, тем больше я беспокоюсь. А мне, человеку, априори не привыкшему стрессовать, эти ощущения непонятны настолько, что кажется, будто я под какой-то тяжелой наркотой. Нервничаю я не просто так. На студзиму у меня большие надежды. Хотя мы же прекрасно знаем, в какую пизду летит все, что я посмел распланировать. И все же… Последняя попытка, так сказать. Спою как бог и обольщу этим добрую половину зрителей и… Дитриха. Наивно надеюсь, что это сработает. Не буду врать, уже не верю в это. И все равно надеюсь. Надо бы на досуге спросить у бати, как часто в детстве он ронял меня на голову, потому что я уже сам начинаю замечать свой идиотизм, но справиться с ним не могу. Не верю, что выгорит. Но надеюсь. Не верю, черт побери. И все равно… Надежда умирает последней. Я даже уверен, что откинусь раньше нее. От собственной тупости. Как обычно, собираюсь непозволительно медленно. Но в этот раз с ключами в руках меня ждет не Дитрих, а одна из участниц студзимы. Вместе выходим из кабинета и нагоняем остальных тружеников уже на крыльце главного здания университета. — Транспорт уже не ходит, слишком поздно, — оглашает Боря. — Давайте вызовем несколько такси вскладчину, — предлагает он. Людям нравится эта идея, и они начинают разбираться, кому с кем будет удобнее поехать. — Поедем вместе? — скромно спрашивает Лариса, касаясь рукава моей куртки. — Я живу неподалеку, но идти пешком все равно побаиваюсь, — тупит она взгляд. Блин. Почему я не мог влюбиться в нее? Оглядываюсь по сторонам и понимаю, что мне необходим отдых. Непрекращающаяся болтовня стоит в ушах и давит. Необходима музыкальная вакцина, которую не примешь, пока кто-то рядом. Слишком бестактно. — Нет, я попробую попытать удачу с транспортом, — кидаю я, широко улыбаясь Ларисе. Делаю все для того, чтобы никто не поймал моего реального настроения. — Так что всем до понедельника, — говорю я громче и машу компании рукой. — Уверен? — уточняет Боря с легким беспокойством. Хороший он все же парень. Любит всех контролировать, но если сперва он ассоциировался у меня с цербером, то теперь больше напоминает заботливого дедулю. — Конечно! — киваю я. — Напиши мне в вк, когда придешь домой, — хмурится парень. Говорю же. Дедуля. Может позвать тебя к себе, чтобы ты одеяло мне под бока подоткнул? Забавный. Но… Жаль, что говоришь все это ты. Не Дитрих. — И мне! И мне напиши… — бормочет Лариса, краснея явно не от мороза. — Окей, — соглашаюсь я и, еще раз махнув всей компании рукой, направляюсь к остановке. Воздух именно такой, каким я его и представлял. Морозный. Колкий. Ледяной. При каждом вдохе у меня немеют ноздри. Странное ощущение. — И куртку застегни. На улице не май месяц! — кидает Главный мне в спину. — Для меня Май двенадцать месяцев в году. Не зря же я Майский! — смеюсь я, но куртку застегиваю. Действительно слегка прохладно, а сколько еще придется пробыть на улице, я и сам не знаю. Хотя наш университет и находится в центре города, но по одну его сторону большой парк, по другую — территория, принадлежащая церкви, а впереди уходит вниз к набережной реки частный сектор. Это я к тому, что здесь куда тише, чем в любой другой части города. Особенно в столь позднее время. И оглушительная тишина после многочасового гула давит на уши. Вытаскиваю из кармана жёсткие от мороза наушники и вздыхаю с облегчением, когда слышатся первые аккорды песни, выбранной сегодня для репита. Раздается голос вокалиста, и я чувствую, как меня потихоньку отпускает. Счастливее я не становлюсь, но успокаиваюсь однозначно. …What is wrong, l can't figure out, but… …Что не так, я не могу понять, но… …I'll be all right, be all right. …Все будет хорошо, все будет хорошо. Сажусь на лавочку на остановке и пялюсь перед собой, то и дело ловя взглядом редкие машины, пролетающие мимо. Задница мерзнет. Щеки покалывает от мороза. Глаза слезятся. Автобусом и не пахнет. На маршрутку тоже надежды небольшие. Спрашивается, хер ли я делаю? …Yeah, yeah, breaking out, out from the boring days… …Да, да, вырваться из скучных дней… Вытаскиваю из пачки сигарету негнущимися от холода пальцами. Перчатки в рюкзаке. Надо бы их надеть, но лезть за ними лень. Закуриваю с третьей попытки. Вдыхаю дым и поднимаю глаза к извергающему белоснежные хлопья небу. На душе гаденько, но все равно момент хорош. Жаль, не могу его ни с кем разделить. …And I know my dreams won't go anywhere. …И я знаю, что мои мечты никуда не уйдут. …Let it be, but I won't deny myself. …Пусть будет так, но я не стану отрицать себя. …And I'll be all right, be all right, be all. …И буду в порядке, в порядке, в порядке. Буду в порядке, потому что других вариантов не существует. Засматриваюсь на небо, потому не сразу замечаю, что сижу на остановке уже не один. Чья-то фигура появляется будто из ниоткуда. Заметив движение боковым зрением, я вздрагиваю, резко поворачиваюсь к неожиданному соседу по лавочке и на миг замираю. Дитрих. Александр В последнее время Майский выглядит так, будто его пыльным мешком из-за угла приложили. Постоянно витает в облаках, но не как обычно. Раньше он походил на блаженного, а теперь выглядит так, будто в его жизни произошла катастрофа вселенского масштаба, и он всеми силами пытается это скрыть. Я даже знаю имя этой катастрофы. Моё имя. После срыва я не представлял, как смотреть ему в глаза. Думал, что он продолжит кидать свои двусмысленные шуточки, флиртовать с кем ни попадя, выводя меня на эмоции, или вытворять еще какую-нибудь дичь. Издеваться надо мной. Насмехаться над чувствами эмоционального инвалида, посмевшего его полюбить. Ждал, что он остынет. Добился своего, верно же? Интерес должен начать угасать. Должен, но ничего подобного. Ведет себя Майский как обычно. Разве что улыбается меньше. И взгляд тоскливый. Впечатление, будто он устал делать вид, будто бы все в его жизни в шоколаде. И довел его до этого состояния не кто-нибудь. Я. Эти три недели дались мне нелегко. Каждый чертов день я думал о том, что нужно к нему подойти и поговорить. Или хотя бы написать во ВКонтакте. Но гребаные сомнения не позволили мне кинуть даже лишнего взгляда в его сторону. Я так ничего и не предпринял. Таня права. Ссыкло. И уже порядком возненавидел себя за это. Но вот я стою в толпе галдящих студентов, вызывающих такси, смотрю вслед одинокой фигуре, бредущей в сторону остановки. И понимаю, что не могу я все так оставить. В конце концов, в нынешнем положении дел виноват я и только я. Так почему я не беру на себя ответственность? Почему я такой трус? Майский садится на остановке, не обращая внимания на ветер и снег. Ждет автобуса, который не приедет. Отвратительно точная аналогия наших отношений. — А у тебя какой адрес, Дитрих? — интересуется Марина, повиснув у меня на руке. — Извини, но думаю, я поеду своим ходом, — выдаю я неожиданно даже для себя самого. — Да ты что! — возмущается Марина. — На улице холодрыга! И ты уже начал синеть! Поедешь, как миленький! — шутливо возмущается она. Милая девушка. Постоянно пытается быть рядом. Постоянно старается быть полезной. Конечно, не просто так. Я ей нравлюсь. Из нас бы вышла неплохая пара. Родителям бы она однозначно понравилась. Но… Вновь кидаю взгляд на Майского. Вот оно мое здоровенное «Но», которое хрен обойдешь. — Нет, извини, но не сегодня, — устало улыбаюсь я, прощаюсь со всеми и торопливо иду к остановке. Понятия не имею, что я ему скажу. Но точно знаю, что хранить молчание сил у меня больше нет. Смотрю на одинокую фигуру впереди и внезапно очень четко понимаю, чего я хочу от этой жизни на самом деле. И было бы глупо это упускать. Саня Пялюсь на старосту с легким недоумением. Мое настроение тут же взлетает до небес и рикошетит от Луны, но я стараюсь этого не показывать. Нервничаю, как первоклассник первого сентября. …I never want to die anymore. …Я больше не хочу умирать. Жду, что он что-нибудь скажет, но он просто сидит рядом и смотрит на проезжающие мимо машины, как до того это делал я. …Woah, all the pain all along. …Уоу, вся эта боль все это время. …Woah, hold off the pain and come on! …О-о, останови боль и вперед! Появляется неожиданное желание начать подпевать вокалисту, голос которого раздается из наушников, но я усилием воли подавляю в себе это. Хватит. Напелся. — Чего это ты? — задаю я вопрос, прослушав трек два раза кряду, но так и не дождавшись какой-либо активности со стороны Дитриха. Староста в ответ медленно поворачивается ко мне, смотрит прямо в глаза и слегка постукивает пальцем по уху. Черт, точно! Ну и дурак же я. Иногда забываю, что музыка, которая играет у меня в ушах, не часть окружающей меня действительности, и слышат ее не все, а только я. Считаю, что это большой просчет вселенной. Ведь музыка даже самую убогую жизнь способна сделать чуточку ярче. С неохотой снимаю наушники, но музыку не вырубаю, так что отголоски песни доносятся из миниатюрных динамиков как до меня, так и до Дитриха. — Ты ведь в курсе, что автобус не приедет? — сухо задает он вопрос, вновь устремляя взгляд на дорогу. Слышу, как стучат от холода зубы старосты. — Я в курсе, — киваю я осторожно. — А ты? — Тогда чего ты ждешь? — проигнорировав мой вопрос, продолжает Дитрих. — Кто знает, — пожимаю я плечами, выуживая новую сигарету из пачки и закуривая. — Может, я жду тебя, — выдаю я, отворачиваясь от старосты и затягиваясь. Хера я сейчас ляпнул. Типа сделаю вид, что на это и рассчитывал (на самом деле нет). — А не устал? Ждать? — раздается глухое. Пара слов, а пульс заметно возрастает. Вопрос с подвохом? Я тщательно обдумываю ответ. Такое впечатление, что от него зависит вся моя жизнь. Сука, она и правда от него зависит! — Устаю потихоньку, — наконец, кидаю я. Надоело делать вид, будто происходящее меня не задевает. Да, я Саня Майский — само воплощение похуизма, который им больше не является. Довольны? — Но рассчитываю на второе дыхание, — добавляю тише. Действительно рассчитываю. Дитрих в ответ неожиданно вытаскивает из кармана куртки телефон и начинает в нем активно копаться. Тяжело вздыхаю. Почему так сложно, блядь? Хер ли ты приперся, если то, что в телефоне, тебе интереснее, чем разговор со мной? Я тут, между прочим, душу перед тобой наизнанку выворачиваю. Делюсь чистосердечными, так сказать. Так хули ты, блядища, делаешь?! Заебал меня, сил нет. — Как у тебя это выходит? — наконец, отрывает он взгляд от экрана, который отражается в стеклах его очков. — Что? — отвечаю я рефлекторно, продолжая курить, но не чувствуя насыщения никотином. Пальцы, сжимающие сигарету, заметно дрожат. Дрожат не от холода, а от той бури эмоций, которая бушует во мне, пока я продолжаю стараться выглядеть беззаботным. Мне от этого разговора невыносимо плохо. Хочу уйти. И не хочу уходить. Вот такая, сука, дилемма. — Не мерзнуть. У Дитриха уже не просто зубы стучат. Он весь заметно дрожит. Мда, холод парень переносить совсем не умеет. — Я сам себе печь, — усмехаюсь я, делая очередную затяжку. — А что? Замерз? Хочешь, чтобы я тебя согрел? — кидаю я шутку едва ли шутливым тоном. Шутка, над которой только плакать. Дитрих на это протягивает ко мне руку, забирает у меня сигарету и затягивается, не отводя от меня взгляда. И как ты прикажешь мне это интерпретировать? — Не знаю, — выдыхает он сигаретный дым. — Может, и хочу. Как гром среди ясного неба. Мое и без того горячее тело накаляется. Еще немного, и лед вокруг начнет таять, гарантирую. Могу ли я рассчитывать на то, что это «намек» на его готовность дать мне шанс вклиниться в его жизнь? Если так, что сейчас от меня требуется? Встать на одно колено и предложить встречаться? Начать сыпать комплиментами? Что делать-то?! Меня сейчас инфаркт ебнет. Что делать, господи боже?! Хватаю Дитриха за шарф, резко притягиваю к себе и целую в холодные, шершавые губы. Когда же ты научишься пользоваться гигиенической помадой, сучара?! Поцелуй выходит робким. Пользоваться языком не рискую, потому что, во-первых, губы Дитриха обветрятся сильнее прежнего, а во-вторых… он не торопится мне отвечать и это слегка напрягает. Отстраняюсь. Староста продолжает смотреть на меня, шмыгая носом и стуча зубами. Наступает неловкое молчание. Но неловко, по ходу, только мне. — Пирог хочешь? — неожиданный вопрос застает меня врасплох. Охуенно изменил тему разговора. — Хочу, — выговариваю я, смотря на старосту с подозрением. Я, конечно, люблю пожрать, но сейчас предпочел бы продолжить беседу на другую тему. — Мама вчера испекла. Попробуешь? — сама невозмутимость. Я уже не знаю, что происходит, и даже не пытаюсь понять. — Твои родаки будут не в восторге, если я нагряну к вам жрать пирог на ночь глядя, — замечаю я мрачно. — А их нет. Они утром уехали на пару дней в другую страну, — кидает староста. Чего? Чего, прости? — А-а-а… — все, что я могу выдать в данной ситуации. Телефон Дитриха внезапно загорается из-за входящего звонка. Староста его скидывает, а затем продолжает взрывать мне мозг. — Такси приехало. — Когда ты успел его вызвать? — поражаюсь я. — Так после того, как мы оба пришли к выводу, что автобуса не будет, сразу и вызвал. Поехали, — он встает с лавочки и направляется к машине, что как раз останавливается чуть поодаль от остановки. — Ты даже адреса моего не спросил, — замечаю я. — А зачем мне твой адрес? — удивляется Дитрих. — В смысле? — Я думал, ты пирог хочешь. ТЫ ВЫЗВАЛ ТАКСИ ЕЩЕ ДО ТОГО КАК ПРЕДЛОЖИЛ МНЕ ВСЕ ЭТО. Что происходит? — Хочу. — Так поехали. — Так просто? — вырывается из меня изумленное. — Ну… хоть что-то у нас должно же быть просто, — кидает Дитрих, нервно постукивая ногой по промерзшему асфальту. Он и сам изрядно подмерз, и оставаться на улице для него явная мука. Но в машину староста не идет. Терпеливо ожидает, когда я оторву от лавочки пятую точку. Наверное, не стоит заставлять его ждать. Уж кому, как не мне знать, насколько это мучительно.