your song

      — Ты исполнишь?       — Конечно.       Элтон садится за инструмент. Да, прямо так, в полосатом потрепанном халате, даже не позавтракав. Пальцы нежно проходятся по клавишам, и Берни наверху на момент замирает.       Он знает Элтона не первый день, но как вращаются гениальные шестеренки в его буйной голове — все еще хороший вопрос. Берни чувствует себя будто за мгновение от падения.       Сейчас ведь польется музыка.       Он без понятия, какая.       Он вцепляется в зубную щетку, а внутри все сжимается: ощутит ли? поймет? получится?       Берни немного ведет от эмоций и долгого, гулкого, скручивающего ожидания. У него так каждый раз, как Джон кладет на музыку его стихи. Они пишут их по отдельности, в закрытых наглухо комнатах или стараясь друг друга не видеть, а тут... Волнение бьется в глотке вместо испугавшегося сердца. Он рядом, всего через лестничный пролет, и любой звук минует это пространство без особых проблем.       Берни закрывает глаза, когда первые аккорды эхом отскакивают от стен.       Но заставляет себя слушать.       Под кожей торопливо стучит: "быть не может, он не может... не может так же, как я".       Но Элтон может, он доказывает это все новыми и новыми нажатиями клавиш. Он играет, дышит, живет — так, как сочиняет, живет и дышит этим сам Берни. В мире много чепухи ходит про родственные связи, но Топин на секунду позволяет себе подумать, что не все бредни лишены рационального зерна.       Он медленно смотрится в зеркало, вытирает пасту и следы пены с лица. И словно в тумане, больше похожем на сладкий и тягучий сон, спускается по лестнице.       — У меня нет большого состояния, — произносит Элтон, поправляя очки. — Но, боже, если бы было...       Его руки порхают над инструментом неспешно, но трепетно, и звучащая музыка выходит удивительно нежной. "Трогательной", — добавляет про себя Берни, прижимаясь к дверному косяку. Уголки губ сводит дрожью, и хочется улыбнуться, улыбнуться до хруста и боли. Ярко и солнечно, так, как никогда раньше.       Элтон скашивает на него глаза. И Берни, не до конца понимая внутреннего волнения, отводит взгляд. Они будто бы в другом мире оказались благодаря связавшей их песне, и в этом мире лишние движения не нужны.       Они могут ощущать друг друга и без них.       Это волнующе поразительно.       — Я бы купил большой дом, где мы смогли бы жить вдвоем.       — Вдвоем...       Берни шепчет следом абсолютно неосознанно и тут же сжимает кулаки. Он не сомневается теперь: Элтон здесь, Элтон тоже остро переживает их невидимую связь, связавшую их крепко-накрепко, но слова... вдруг, они тоже разрушительны для их хрупкого личного мира?       Элтон делает вид, что не заметил, и, наверное, это самое разумное решение. Он сосредотачивается на композиции, а Берни обхватывает ладонью деревянную створку, виснет на ней всем телом, словно бы сам не в состоянии устоять на ногах.       И слушает.       Слушает-слушает-слушает.       — Мой подарок — моя песня, и он только для тебя.       Написанные строки оживают благодаря голосу Джона, его доверительным интонациям, и нет, Берни не строит небывалых планов, но сейчас он точно осознает: эта песня могла бы звучать для миллионов, нет, миллиардов людей. То, как поет эту песню Элтон, безусловно, достойно быть услышанным во всем чертовом мире. Но в этой комнате только они двое — и почему-то этого количества вполне хватает.       Элтон в песне говорит про цвет глаз, и Берни невольно хмыкает. Это как-то интимно-ласково, то, как они говорят друг с другом при помощи музыки. Вряд ли любые другие друзья могут похвастаться подобными навыками.       А потом ловит себя: он верит.       Он кошмарно, он сильно, он дико верит в рассказанное музыкой и стихами.       И про глаза, и про любую возможную цену, чтобы остаться с родным человеком. Элтон поет про все это так, будто бы этим дышит, будто бы сам — не раз и не два — приходил к данным мыслям. От волнения сводит судорогой пальцы.       Берни уговаривает себя сглотнуть, выпрямить плечи.       Да-да, вот.       Ему лучше стоять ровно, тогда волшебство песни легче ляжет на вожу, опутает с головы до ног. Противиться ему он не планирует.       — Надеюсь, ты не против, — музыка постепенно затихает, и сердце Берни неожиданно делает кульбит, разбиваясь о ребра, — что я облек в слова, как прекрасна жизнь, когда есть ты...       Джон осторожно отпускает клавиши, но в воздухе еще звучат, не торопясь растворяться, последние ноты. И они замирают в этом мгновении, наедине друг с другом и магией песни. А потом Элтон поднимает глаза, и Берни заставляет себя улыбнуться, чувствуя, как теплом обжигает щеки.       — Надеюсь, ты правда не против.       — Эта песня — лучшее, что у нас есть, Берни.       Кивают почти что одновременно, и тремор сбегает по пальцам вниз, прячется в деревянных створках. Солнечный свет облизывает спину Элтона, и Берни хмыкает.       Нет, Джон.       Лучшее, что у нас есть — это мы двое.       А песня... лишь средство сказать тебе, как сильно я нами дорожу.