Кочерыжечка

      Впервые это происходит случайно — по крайней мере, Гэвин уверен, что это так. До ушей доносится до омерзительного нежное «солнышко», такое приторно-сладкое и аж липкое, но лицо покрывается предательским румянцем. В груди приятно ноет, словно ему только что признались в вечной любви и вместе с тем принесли в постель банку пива, того самого, которое ему больше всего нравится. В общем, мажет по полной. Гэвин тогда даже отвернуться не успевает, только бормочет в ответ какую-то хрень — какое он, мать вашу, солнышко, но цепкий взгляд Коннора уже уловил самое главное.       — Тебе нравится, — недоверчиво замечает тот.       Диод его пестрит несколько секунд жёлтым, а потом заполняется голубым — вместе с этим на лице расцветает улыбка.       Самая искренняя и дьявольская, на которую только способен пластиковый выходец из ада.       — Мне абсолютно точно не нравится. Проехали, — Гэвин машет рукой и поспешно меняет тему.       До самого конца дня он чувствует на себе пристальный и лукавый взгляд.       «Ты молодец», — звучит от Коннора в следующий раз. Гэвин только что закрыл важное дело, он стоит в кафетерии, хлебает кофе, и единственное, о чем мечтает — так это о кровати и о простом, человеческом сне длиною в восемь часов. Никак не об андроиде, который похлопывает его по плечу, который улыбается и хвалит его.       — Повтори, — на автомате просит Гэвин. Он уже чувствует предательский жар на щеках. И трепетное нежное чувство. И, черт возьми, ну какого хрена.       — Ты молодец, — медленно, словно по слогам повторяет Коннор. Доверительно заглядывает в глаза — точно использует свои штучки из программы для допросов, пластиковый гандон, — не убирает руку с плеча и кивает:       — Хорошая работа, ты просто умница…       Он говорит что-то ещё, о том, что если бы не Гэвин, вряд ли в участке кто-нибудь еще смог бы поймать этого преступника, что такая работа требует хорошего отдыха — в общем, льстит по-страшному. Заикается еще, что Фаулер подписал заявление об отгуле.       — Как ты меня назвал? — болванчиком переспрашивает Гэвин. Он уже весь красный, господи, он чувствует это, даже шея горит. С выпученными стеклянными глазами и красной рожей вряд ли Гэвин представляет собой милое или хотя бы адекватное зрелище, но Коннор не отстраняется.       — Я назвал тебя умницей, — повторяет он деловито, и интерес в его лице буквально впивается острыми иголками в существо Гэвина. Млеющее, глупое и готовое растечься по полу. Тупо-то как… — Могу себе позволить обращаться так к своему парню.       — Э-э-э, кх-х-ха! — он нервно кашляет, шумно вздыхает и сдавленно на выдохе шипит несколько любимых ругательств, хотя рожа хочет расплыться в широкой улыбке. — Черт, Коннор, не на работе же! Отстань, давай потом.       Со стыдом и смятением он отворачивается, комкает пустой стаканчик, забрасывает его в мусорку и почти бежит к своему столу. До конца рабочего дня остается не больше полутора часов, и все это время Гэвина не отпускает теплое победное чувство. И сладкая эйфория. И улыбка никак не сходит с потрескавшихся сухих губ.       Прежде чем поднять эту тему снова, уже серьезнее, Коннор выдерживает несколько дней перерыва. Они оба слишком сильно заняты, работа в полиции в городе, где только полгода назад численность населения прибавилась на несколько тысяч пластиковых жителей, оказывается сложнее и важнее любовных дел — да и Коннор, хитрая морда, постоянно отвлекается на Иерихон и политические дрязги. Когда это всё-таки случается, у Гэвина выходной. На самом деле у них обоих. Коннор заявляется утром, когда Гэвин с курчавыми и влажными после душа волосами еще только завтракает, и приносит вместе с собой кофе и сладкую выпечку из кофейни неподалеку.       — Стоит поговорить, — говорит он, сидя за столом, и улыбается.       Занимаясь потрошением коробки с выпечкой, Гэвин не чует подвоха.       — Ну, давай.       Он выуживает теплую мягкую плюшку, покрытую сахаром, и откусывает добрую половину. Щурится — нежная сдоба тает во рту. Гэвин не говорил никогда, что любит сладкое. Так, баловался порой пончиками в участке, но скажите, кто там только этого не делал, а жестянка углядел что-то, провел свой анализ или что-то в этом духе — и вот. Пользуется маленькой слабостью при любом удобном случае. Сахарный дилер.       Диод почему-то вдруг перетекает из голубого в желтый — это бросается в глаза. Коннор улыбается вежливо и слабо.       — Что-то случилось? — Гэвин слизывает липкую сладость с пальцев. Деловито он поглядывает на непроницаемое бледное лицо.       — Ничего, — поспешно отзывается тот и добавляет хитро. — Ничего, детка.       Дьявол.       Гэвин замирает. Так и останавливается с мокрым пальцем на языке, хмурит брови, сводит их к самой переносице, но даже сам себе не кажется угрожающим или злым.       — Блять, Коннор, — шумно выдыхает и вытирает палец о салфетку.       — Почему ты не говорил, что тебе нравится, солнце?       — Коннор, блять!       Щеки снова красные. Во рту сухо.       Они смотрят друг другу в глаза по меньшей мере с полминуты. Коннор улыбается и выглядит дьявольски расслабленным и довольным — Гэвин наоборот хищно раздувает ноздри и поднимает плечи. Внутри все ходит ходуном и становится так-то ясно, что упираться дальше не стоит.       — Зайка? — Коннор наклоняет голову, диод на его виске слабо мигает голубым. — Счастье мое? Драгоценность? Кочерыжечка?       Плотину пробивает. Гэвин отодвигает в сторону коробку — он едва сдерживается — и, как только освобождает себе место, буквально складывается на столешницу и хохочет. Бьёт ладонью по колену, трясется и никак не может остановиться. Кочерыжечка. Ну Коннор, сукин сын!       — Гэвин?       — Ой заткнись, — он хрюкает и украдкой вытирает выступившие на глаза слезы, — «Кочерыжечка»? Серьезно?       Когда Гэвин поднимает голову, он натыкается на широкую улыбку. Коннор держит руки на столе и не сводит внимательного взгляда с его лица, брови приподняты, сведены домиком, а скин настолько проработанный, что даже имитирует маленькие морщинки на лбу.       — Я пытался действовать по аналогии с другими милыми кличками, составляя это слово, — невинно поясняет он и хлопает ресницами, продолжая тем не менее довольно улыбаться.       — Пиздишь, ты специально.       Гэвин ухмыляется весело и подпирает ладонью щеку. Вальяжно растекается по столу, разглядывая Коннора снизу вверх. Тот делает неуловимое движение губами и кивает с ещё более невинным видом:       — Возможно. Котик.       Та самая нелепая нежность заливает Гэвина с головой. Хочется послать, сказать, что Коннор с такими приколами может катиться нахер, но вместо этого он вздыхает как-то особенно тяжело и ерошит подсохшие волосы у затылка.       — Иди уже сюда, засранец, — он приподнимается, вытягивается над столом и за галстук тянет Коннора к себе. Целует в жестковатые губы и ворчит. — Только попробуй кому-нибудь рассказать.       — Я могила.       Коннор подмигивает и сам тянется вперед.