Подчинить(ся).

Когда строгий взгляд промозглых глаз проходился по телу Рико, лейтенант до боли сжимал зубы, и желваки его становились готовыми вот-вот взорваться пульсарами. Это выше каких-то там мимолётных желаний, самая настоящая съедающая нутро потребность. Ковальски нуждался в том, чтобы заставить себя любить. Утопить в боли чужое отрицание, сцепить наручниками мощные запястья, завязать глаза и оседлать крепкие бёдра. Впиваться короткими ногтями в смуглую кожу, оставляя кровящие полумесяцы, добавляя мелкие шрамы к уже существующей росписи ран на вожделенном теле. Отчаянной просьбой в спрятанных за светлыми ресницами зрачках читалось «люби меня». Ровно в те моменты, когда подрывник был увлечён своей работой, не обращая внимания ни на что вокруг. Это жестокое «люби» срывалось с тонких губ каждый раз, когда Ковальски отчаянно дрочил, проталкивая в себя обтянутый презервативом дилдо. Когда Рико херачил заточенным мачете брызжущую кровью тушу дичи, на поимку коей тратил свой выходной в близлежащем мрачном лесу; что происходит в голове человека, отдыхающего от насилия над людьми насилием над животными? Лейтенанту в общем-то плевать, он как сучка тёк при виде больших сильных рук, обнимающих обескровленную оленью ногу, представляя, что эти руки могли бы так же обнимать его. Хотя и без объятий обойтись можно. Они всегда казались чем-то гораздо более интимным, чем секс. Трахаться можно с кем угодно, но обниматься хочется только с по-настоящему родными. Надежды стать таковым для подрывника у Ковальски не было даже в мечтах. Приобретённая немота Рико так же заводила скованное неврозами тело с пол-оборота. Не придётся затыкать рот, потому что подрывник только и может, что низко рычать или невнятно выдавать пару отдалённо похожих на человеческую речь звуков. Ковальски нестерпимо хотелось впиться в хрипящий рот зубами, обсосать длинный язык, прокусить до крови натянутые в оскале губы. И чтобы Рико принимал эту насильственную ласку, позволял управлять собой посредством боли. Выразить привязанность иначе лейтенант не умел. Добровольность - не его сфера отношений. А вот манипулятивно подавить сопротивление и заставить быть рядом он умел. Раньше срабатывало. Только к Рико ведь не подойдёшь в баре с коктейлем, не сманишь в пьяном бреду своими пороками, облачёнными в игровую форму, чтобы после услышать насмешливое согласие на встречу с затаившимся маньяком. Как давно это было… Рико – неприступная крепость. Пропитанная солнцем и живой незапёкшейся кровью статуя хаоса. Непокоряемая вершина, до которой и при двух метрах роста дотянуться не получится. Он просто, ну, не такой. Искренний, верный, открытый. И потому недосягаемый, как подробная схема создания машины времени для слепого изобретателя. Ковальски отточенным жестом поправляет очки и силой заставляет себя отвернуться. Глупому гению невдомёк, что подрывник цепко следит краем глаза за каждым движением. Просто чтобы удостовериться в бесспорной честности интуиции. В какой-то мере ему забавно наблюдать за ломающимися от жажды прикосновений руками, за хитрым прищуром, за маячащей неподалёку демонстративно подставленной светлой макушкой. Ничего, нужно просто выждать момент. Своеобразная охота, как всегда обещающая закончиться успешно. Случай подворачивается неожиданно, но Рико удивительным образом готов. Лейтенант посреди ночи плетётся на кухню за дозой кофеина, и само провидение дёргает подрывника проснуться в эту минуту, рывком подняться на ноги, бесшумно вытечь из комнаты и придавить к серому бетону стен вытянувшееся струной тощее тело. В колющей глаз темноте Рико различает, как напарнику сносит лавиной желания скрипящие на последнем издыхании ограничители. Ковальски целует сам: резко, мокро, лезет языком в чужой жаркий рот и кусает трескучие губы с присущей оголодавшим собакам остервенелостью. Но руками впивается в стену и от этой леденящей поверхности не отлипает. Они целуются снова и снова, так много, что у бледного лейтенанта краснеют щёки, раздражённые чужой жёсткой щетиной. На кухне, в машине, в лаборатории среди едких химикатов. Везде, где есть возможность остаться наедине, Ковальски норовит оттрахать языком оказавшийся вдруг доступным рот. Рико думает, что понимает, какой чёрт сидит на обоих плечах напарника, пока они не остаются вдвоём на базе. Лейтенант учитывает в расчётах каждый случай, перекручивает в голове стервозно-жадные поцелуи, довольствуясь фактом отсутствия сопротивления своему жёсткому напору. Он главный, он авторитет, он подавляет чужую волю, контролирует движения. Как привык, как и должно быть. Поэтому когда Рико заходит в его спальню в своей примитивно-невероятной камуфляжной майке, пропитанной мускусным тестостероном, Ковальски достаёт наручники и пристёгивает его к кровати. Картина прямиком из мокрых фантазий: принимающий беспомощность подрывник ёрзает по сминающимся простыням и покорно ждёт, когда ему перепадёт. Лейтенант медлит, стягивая кипельно-белый халат, опаляющий радужку ярким пятном на фоне трупно-зелёных стен. Медлит ещё сильнее, освобождая себя от форменной чёрной одежды. Ему кажется, что нагота возбуждает. Он не может назвать своё несуразное тело хоть сколько-нибудь красивым, просто отчаянно верит в чудо и дурацкое «вдруг». Дотягиваясь рукой до шкафа с личными вещами, Ковальски достаёт блестящий чёрный стек и на пробу ударяет себя по ладони. Рико такой сильный и терпеливый, что его можно бить без опаски, вкладывая в каждый удар мстительное превосходство. Ковальски знает, чего хочет. Знает-знает-знает. Задирает на напарнике пресловутую майку и с размахом прикладывает к манящей коже сплюснутый кончик стека. Пока Рико испытывает боль, он не задумается, хочет ли вообще трахаться. С помощью боли лейтенант может сделать из человека податливую глину. Выдавив на руку достаточное количество смазки, Ковальски растягивает себя сам: спешно, механически двигает не приносящими удовольствия пальцами внутри, и как только ощущения становятся терпимыми, расстёгивает ширинку на чужих штанах, чтобы резко насадиться на твёрдый член подрывника. Колени сводит от слезоточивого чувства заполненности. Лейтенант закусывает губу, ломает брови, впивается дрожащими пальцами во вздымающуюся грудь, чтобы оставить борозды видимых царапин. Если Рико не хочет всего этого, он сможет отвлечься на жжение, подаренное короткими ногтями, чтобы забыть основной процесс. Долго пружинить на бёдрах было бы довольно сложно даже для тренированных ног, но на долго Ковальски и не хватает. Он сразу задаёт головокружительный темп, отвешивая тяжёлую пощёчину за попытку двинуться навстречу. Пусть Рико оставит жалкие подачки при себе, лейтенант в состоянии сам выебать себя чужим членом, и вполне успешно с этим справляется. С единственным за всё время тихим стоном он судорожно кончает, так и не прикоснувшись даже к изнывающей головке, стоит ему ощутить, как Рико изливается внутри пульсирующими толчками. Немного сумбурно, но для их первого раза хорошо. Очень хорошо. Ковальски отстёгивает наручники, выгоняет напарника из комнаты, а оставшись в одиночестве нервно закуривает, пока туманный взгляд воровато бегает по пропитанной сводящим с ума запахом постели. В следующий раз лейтенант подтвердит выведенные сегодня теории, а потом можно будет раскрыться полностью. Но простому как стекло Рико, не славящемуся интеллектом, для понимания внезапно хватило всего одного раза. Теперь-то встали на места все причины взглядов и действий. Подумалось даже, что соображалка и правда подвела, можно было догадаться куда раньше. Ни для кого уже не было удивительно, что Рико своим неосознаваемым звериным инстинктом чуял силу. И если он останавливался перед замухрыжным прыщавым барыгой, значит у пиздюка был ствол. В ремне за спиной, во внутреннем кармане, да хоть в дырявом на пальцах носке - но однозначно был, заряженный и готовый защищать трясущегося от страха перед скалящимся монстром владельца. Шкипер тогда командовал всем отступить, а сам до оцепенения запугивал угрозами случайную жертву обстоятельств. А вот у Ковальски по венам текла концентрированная слабость. Подрывник опешил, когда тот надрывно выцепил из воспалённого сознания инициативу, и херел всё сильнее при каждом поцелуе, не всекая, откуда берётся лихорадочное желание командовать в извечно сутулом, желающим спрятаться, невротичном напарнике. Ответ был до смешного поверхностным, и, наверное, потому сложным для поиска. Стокгольмский синдром знаком подрывнику не понаслышке. Сидя в клетке, поневоле начинаешь ластиться к кормящей руке, даже если потом эта же рука нажимает на пульте «разряд» или вкалывает в вену жгучую синтетику. С Ковальски происходило то же самое, только он сам был себе мучителем, и полюбил страшное самоистязание. Он не давал себя трогать, не смотрел в глаза, затыкал рот холодной ладонью. Словно считал всё перечисленное невозможными в отношении него действиями. Убедил себя, что касаться его неприятно, смотреть в глаза можно только с осуждением, а словами исключительно останавливать. Каким же нужно быть идиотом, чтобы вот так. Постучавшись, Рико заходит в тускло освещённую лабораторию и с лёгкой улыбкой энергично зовёт напарника за собой, недвусмысленно намекая, с какой целью. Лейтенант выглядит удивлённым, но не сопротивляется. Прошло несколько дней с прошлого раза, логично, что если Рико не испытал отвращения, он захочет ещё. Прихватив из шкафа плётку с наручниками, Ковальски чуть ли не строевым шагом направляется теперь в чужую комнату. Кто знает, почему подрывник позвал именно туда. Может там кровать покрепче или пружины не такие скрипучие. Спальня Рико одновременно более минималистичная и захламлённая. Кроме кровати, другая мебель отсутствует, зато по углам расставлены ящики, на стенах висят разномастные ножи и тесаки, а в углу покоится начищенный огнемёт. Осмотреться лейтенант успевает, а вот сделать хоть шаг ему не дают. Подозрительно скалящийся напарник подхватывает его на руки, скидывает на кровать, без усилий отбирает наручники и пристёгивает извивающиеся запястья к прутьям на изголовье. Неправильность сразу же перестаёт прижимать к полу давящим грузом. Ковальски не знает о себе ровным счётом ничего, зато подрывник однозначно в нём разобрался. - Ты совсем с катушек съехал? Отцепи меня. Сейчас же, - ядовитый шёпот звучит пугающе, и в иной ситуации Рико обязательно бы послушался, но сейчас это в какой-то мере добавляет азарта. Интересно, когда лейтенант поймёт, что у него на лбу написана потребность быть пристёгнутым и обласканным. Освободить от одежды полностью по очевидным причинам не получается - серая футболка остаётся висеть на запястьях, но в остальном проблем почти не возникает, разве что длинные ноги извиваются, не давая нормально стянуть форменные штаны. Подхватив с пола выпавший из рук Ковальски стек, подрывник примеряется и хлёстко на пробу бьёт по плечу, где играют под натянутой кожей сухие мышцы и топорщится канатным узлом сустав. - Если это месть, то даже не старайся, не подействует. Я тебя как гнойник из отряда выдавлю, сука. Мог просто ёбнуть мне в прошлый раз, а не морочить голову, я бы всё понял. Рико прикрывает глаза и медленно качает головой. Гений, блядь. Пентагон взламывает вместо завтрака, а простейших вещей не понимает. Словами объяснить подрывник не может, да ему и не нужно, куда лучше всегда говорят действия. Все эти плётки – сплошная глупость: какой смысл, если нельзя потрогать руками. Поэтому Рико теряет к стеку всякий интерес, лениво отбрасывая его за спину, как не оправдавшую себя детскую игрушку. Забравшись на кровать и расположившись между насильно разведённых тощих ног, Рико ловит пальцами острый подбородок и заглядывает в глаза. Гладит взглядом искажённое злостью и ужасом лицо, смотрит со всей возможной нежностью, будто хочет телепатически передать свой настрой и всю гамму чувств, которую вызывает в нём неразумный напарник. Но Ковальски нужна совсем не мягкость. Раз он категорично не верит в саму возможность его любить, заменяя эмоциональную сторону вопроса на чисто физическую, Рико должен дать ему понять, что хотя бы хотеть до умопомрачения его ещё как можно. А Рико хочет именно так. До скрежета, до тугой пружины внизу живота, до по-змеиному сворачивающихся внутренностей от одного воспоминания о великолепной заднице, обтянутой джинсами. - Что, думаешь, если я разок тебе дал, со мной теперь можно как с бабой обращаться?! Хер там, я тебе не слабак, чтобы меня заваливать. Я должен быть главным, я всё контролирую. И то, что я в себя твой хуй вставил, никаких прав тебе не даёт! Я не твоя кукла для дрочки, ты должен подчиняться мне! Пропуская мимо ушей поток бессмысленной ругани, Рико раздевается и возвращается на место, уже размазывая по пальцам какую-то мазь, которой в прошлый раз пользовался лейтенант. С этой штукой было куда приятнее, чем всухую или с быстро теряющей свойства слюной, и подрывник был не против снова её применить. Обтерев одну руку об бедро, Рико бесцеремонно затыкает ладонью рот напарника, чтобы прервать непрекращающиеся обвинения и угрозы. Да-да, говорить такую откровенную бредятину Ковальски мог сколько угодно, на реальность слова не влияли никоим образом. Свободную ладонь Рико тем временем запускает между ног лейтенанта и проводит скользкими пальцами по ложбинке, нащупывая вход, после чего вгоняет в обжигающее нутро сразу два, вызывая болезненный вскрик и нелепую попытку укусить зажимающую рот руку. В глубине души подрывник предпочёл бы быть ласковым, не грубо трахать, а медленно любить Ковальски, но до такой роскоши было ещё далеко. Сейчас им обоим нужно спустить себя с поводка, дать волю запрятанным в самых дальних отсеках души желаниям и просто отдаться сметающему мысли порыву страсти. Поэтому Рико не церемонится - двигает рукой быстро, собственнически оглаживает мягкие стенки в поисках чего-то, от чего лейтенант тогда особенно сильно впивался ногтями в грудь, и довольно быстро находит, после чего вталкивает третий палец и целенаправленно давит на ту самую точку. Ковальски мечется по кровати, взбрыкивает ногами, упирается пятками в широкие плечи, кусается и мычит… И всё это настолько бесполезно, как будто он сам попросил не обращать внимания на сопротивление. Если задуматься, так оно и было: каждый раз, когда беззвучно шептал заветное «люби меня», он умолял именно об этом - чтобы Рико сам пришёл, сам показал, насколько хочет, сам лез руками куда вздумается. Так может сопротивление и правда бесполезно? Ведь сейчас всё происходило именно так, как в самых сокровенных мечтах. Однако вот так просто сдаться лейтенант не может, он убеждает себя, что должен олицетворять инициативу, потому что без его сподвижек ничего не случится, и не важно, что оно вот прямо сейчас уже происходит. Внимательно наблюдающий за выражением лица напарника Рико точно улавливает момент слома. Мимика всегда говорит гораздо больше, чем слова и даже остальные невербальные сигналы, и подрывник мастерски читает, как Ковальски разубеждается в своих выводах, как в его глазах появляется немая просьба, как он отчаянно цепляется за прежние аксиомы, однако лелея проросшее сомнение в собственной правоте. Это придаёт уверенности, и подрывник вынимает немеющие пальцы, чтобы тут же заменить их болезненно возбуждённым членом. Он врывается в раскинутое под ним тело слитным движением, снова задыхаясь от тугой узкости, обхватывающей плоть. Ладонь со рта лейтенанта перемещается ниже, на горло, но не сдавливает, а просто крепко держит, давая понять, кто сейчас и впредь здесь главный. Второй рукой Рико закидывает длинные ноги себе на плечи, чтобы войти ещё глубже и точно задевать то самое нечто внутри, от чего у Ковальски очаровательно краснеют скулы и туманится взгляд. Каждое движение – подавление в чистом виде, мощные толчки без проблем выбивают из зажатого горла громкие стоны, настолько красивые, что можно было кончить просто вслушиваясь в эти мелодичные всхлипы. Кровать начинает опасно шататься, но никто не обращает на это никакого внимания, им обоим теперь настолько хорошо и правильно, что какая-то мебель ни за что не заставит подрывника остановиться. Ковальски кричит развязно, как ни разу до этого дня, потому что раньше приходилось сосредотачиваться на ритме и движениях, а сейчас всё это было не его прерогативой, и организм будто сам решил одобрить чужие действия таким непривычным способом. Однако стоило партнёру попытаться насадиться самостоятельно, как Рико отпечатал на вздёрнутой заднице тут же загоревшийся шлепок. Подаваться навстречу будет, когда найдёт смелость признаться не только в желании, но и в чувствах, а пока пусть осознаёт всю глубину самообмана, не отвлекаясь на лишние действия. Лейтенанта в буквальном смысле трясёт: от самой груди, разрываемой недостатком кислорода в ставшем вдруг душным помещении, до поджатых от удовольствия пальцев ног. Рико чувствует этот предел, заставляет обнять себя ногами за поясницу, прижимается так близко, чтобы не осталось ни миллиметра свободного пространства между разгорячёнными телами, и в несколько ускоряющихся толчков доводит обоих до оргазма, во время которого ловит губами чужой срывающийся хриплый стон. Так как выгнать его теперь никто не вправе, Рико аккуратно отстёгивает наручники и любовно зацеловывает тонкие саднящие запястья напарника, не способного сейчас на какие-либо самостоятельные движения, после чего притягивает подрагивающее горячее тело к своей груди в жесте полного доверия. Пройдёт много времени, прежде чем Ковальски поймёт, что Рико действительно любит его со всеми мнимыми недостатками и пороками. Ещё больше до момента, когда сможет со всей ясностью принять взаимность этого чувства и признать свою слабость перед по-настоящему сильным человеком. А пока что он просто позволяет себе провести ночь в крепких объятьях, заставляющих замереть оленем в свете фар, и тёплой постели, ещё не зная, каким образом Рико собирается его разбудить.