Твой бог не слышит молитв

☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼ ☼

       — Твой бог не слышит молитв, — Минсок слышит это с детства.        Но тем не менее каждый день прежде чем уснуть он шепчет заклинание-молитву, которой в детстве научила мать. Ему плевать на смешки и подначки, он бросает в костёр несколько веток, специально припасённых, прикрывает глаза и произносит слова:        — Ты гори, но не сгорай, к ветробогу улетай, мечта ветром умывается, мечта за его крыло цепляется, закрой от невзгод весь наш хоровод, перьями белыми укрой, душу нашу успокой.        — Твой бог не слышит молитв, — кричат все, сгорая в пламени войны.        Минсок уже долгое время во снах ничего не видит, кроме темноты. Слышит лишь звуки прошлого: заразительный смех сестры, мягкую речь родителей, музыку, что льётся из-под чутких пальцев играющего на гитаре друга. А потом словно на заевшей пластинке вновь и вновь слышится звон стекла, вой падающего на их дом снаряда и какофония звуков, которая обрывается тишиной.        Он не видит, но чувствует, как солнце робко трогает его лицо лучами, словно пытаясь стереть пятна на чумазом лице, испещрённом потоками слёз и крови, перепачканного густой накипью гари и пепла. Каждый раз он выживает, долго копается в обломках, не видя, но зная, чьё тело нашёл.        А потом приходит боль. Жгучая, невыносимая. И боль утраты раз за разом съедает его, оттесняя физическую. Каждую ночь он снова сломан-переломан, снова проткнут и ранен. Но внутри вспыхивает сверхновая, а глаза всё так же слепы, как и каждую предыдущую ночь.        Он прокусывает губу и наконец вырывается из еженощного кошмара, медленно открывает глаза и смотрит в затянутое низкими тучами небо. Оно такое уже несколько лет — грозное, молчаливое, без солнца. Тот день начала войны и конца спокойной жизни был последним, когда солнце грело и светило с небес.        — Твой бог не слышит молитв, — криво усмехается такой же как и он брошенный и искалеченный жизнью и войной мальчишка.        Минсок трясёт головой, отгоняя отголоски липкого марева, моргает часто-часто и садится поближе к меркнущему костру, подбрасывая веток и повторяя молитву, отгораживаясь ею от страха за завтрашний день, от боли прошлого, от смутного настоящего. Он не уверен, что его слышит хоть кто-нибудь, но упорно повторяет строки, глядя в небо.        — Ты куда? — спрашивает дежурный, сонно щурясь на поднявшегося Минсока.        — Отлить, — фыркает Минсок и выходит из уютного грота, в котором не ощущаются буйные ветра, спустившиеся с небес в тот день, когда ушло солнце. Ветра должны выдуть, выстудить кошмар, и он каждый раз выходит под пронзительное дыхание, прикрывая глаза.        Минсок ёжится, обнимает себя руками и смотрит в небо долго и пристально. Всё же он верит, что там, среди плотных туч, а может быть, и вовсе верхом на одной из самых сварливых, вечно полных грома и молний туч сидит крылатый бог с перьями в белоснежных волосах.        Лучше верить хоть во что-то, иначе он попросту сойдёт с ума и в один из дней шагнёт с обрыва, чтобы больше никогда и никуда не стремиться. Но вопреки потерям ему хочется жить, хочется дышать тяжёлым пыльным и в то же время влажным воздухом, даже охотиться, только бы жить. Хотя зачастую смысла он и не видит.        Он словно пойманная в силки белка. Словно запертая в клетке птица. Словно задыхающаяся в сетях рыба.        Минсок сжимает зубы и молчаливо благодарит ребят, что ни один, ставший свидетелем его кошмара не говорит о том, как он звал своих умерших жалостливо, задыхаясь от слёз, помня всех и всё в мельчайших деталях. Он и так догадывается, потому что всегда после пробуждения во рту горечи и привкус крови, от которых не избавиться.        Ветром его подталкивает к краю, и Минсок застывает на краю бездны, вглядываясь в неё и размышляя, а не сделать ли последний шаг, чтобы наконец присоединиться к тем, кто ушёл. Он отходит от края, понимая, что не может. Не готов он расстаться с жизнью так легко, если судьба дала шанс выжить.        Надышавшись, Минсок разворачивается к гроту, где у мягкого и тёплого огня ждут его новые товарищи, сбившиеся в стайку, чтобы выжить. Ветер отталкивает его от грота, Минсок хмурится и сгибается, чтобы противостоять потокам воздуха и поскорее вернуться в тепло.        Но под ногами вспучивается земля, взрывом подбрасывает Минсока вверх, и он вхолостую машет руками в поисках малейшей опоры.        В горле стынет крик и шёпот, время растягивается в вечность, пальцы хватаются за пыль, за воздух, тщетно пытаясь уцепиться хоть за что-то и спастись. Бессмысленные попытки, вой ветра, от которого закладывает уши, чужие места. Пыль забивает глотку: ни вдохнуть, ни выдохнуть.        Минсок шепчет молитву, прощаясь с жизнью и улыбаясь.        Всё же он вскоре увидит родных.        Не о чем жалеть. Последний шаг сделал не он.        Но Минсок не чувствует удара. Он раскрывает глаза, пытаясь понять, умер ли он или всё ещё живёт, изломанным телом лёжа на острых клыках скал. Но видит лишь плотную завесу облаков, сквозь которую пробивается солнце. Он ошарашено поворачивает голову и открывает в удивлении рот.        Перекинув его руку через плечо и придерживая его за пояс, прямо в воздухе висит такой же как он мальчишка. Ветер ерошит белоснежные волосы и осторожно трогает вплетённые в них перья. Через лицо, подчёркивая линию отливающих золотом глаз, вьётся тонкая цепочка, уходя за ухо. За спиной распахнуты кипенно-белые крылья. Парень улыбается и подмигивает ошалевшему Минсоку:        — Твой бог слышал все твои молитвы.