Вино закончилось

Когда, проламывая собой решетчатую ширму, в комнату влетает человек в черном, с обнаженным мечом, Сэгён даже не пугается. Взвизгивает больше для приличия и ныряет в угол, туда, где подушки: меньше шансов, что ее случайно заденут. Так говорит ее самый любимый гость. Она на всякий случай выставляет две подушки перед собой: если чей-то клинок сломается и осколок отлетит в ее сторону, это будет хорошей защитой. Этому тоже научил гость. Такое случается не впервые; привыкнуть нельзя, как к землетрясению, но можно перевести дыхание и смотреть, едва приподняв голову над подушками, как мечутся по комнате двое: этот в черном и ее гость, полуодетый, минуту назад бывший пьяным до изнеможения, а теперь — беркут, молния, дракон небесный. С хрустом ломается столик, рушится каркас кроватного балдахина, подсеченный мечом; это ничего, Сэгён знает: за все поломанное будет щедро уплачено. Хозяйка никогда не гневается на то, что к этому гостю то и дело являются убийцы и портят мебель. Что поделать, он — первый боец Корё. Такова плата за славу. Сэгён смотрит и невольно облизывает пересохшие губы. Гость ее немолод, некрасив, красится, как не всякая кисэн позволит себе, и хлещет вино, как распоследний пропойца. Поначалу он пугал и раздражал Сэгён — как может человек, чье имя гремит на всю страну, выглядеть и вести себя подобно состарившейся потаскухе?! Но она привыкла, как иные привыкают к дурманным травам, к его манерности, чуть дребезжащему голосу, косметике и ярким шелкам, — потому что все это неважно, когда его ладонь ложится на рукоять меча. Потому что зрелище того, как он сражается, — сродни молитвенному экстазу или рвущей сердце красоте заката над морем. Небо благословило Сэгён: она видела это уже четырежды. И когда резкий запах крови заполняет комнату, перешибая аромат благовоний, она отбрасывает подушки и встает. Гость обращает на нее жуткий взгляд, как еще один клинок, направленный в сердце, но Сэгён не боится. Это ее любимый гость, первый меч страны. Он никогда не ошибается, если речь идет об убийстве. Ее он не тронет. — Вина, — хрипло приказывает он и вытирает лезвие меча краем занавеси с упавшего балдахина. Сэгён косится туда, где был столик. — Молю о снисхождении, господин, — говорит она. — Вино закончилось. Она наклоняется и протягивает к нему руки: в ладонях донышко от винного кувшина, не разбитого — раскроенного наискось острой сталью. Миг тишины — и они смеются хором и падают вместе на кровать, ту ее часть, что свободна от обломков балдахина. Сэгён знает: сегодня ее наслаждение будет острее любого клинка. В комнате резко и сладко, восхитительно пахнет кровью.