"— Double mistake..."

Алая жидкость медленно капает на коврик перед сидением, пачкая и его тоже. Сейчас все задние сидения были в алой, отдающей железом, крови. Человек, лежавший на этом месте медленно умирал, смотря на своего напарника... Нет, все же бывший напарник, который нервно бил пальцами по рулю, держа в руках тлеющую, как его жизнь, сигарету. Хрип, а затем легкое копошение выводит эту тишину, выпроваживая ее в открытое окно. - Зря... Луна сегодня хороша, правда, Чуя? Лучше дня, для собственной смерти и не придумаешь, не правда ли? - - Хрипит в полушепоте Осаму, еле держа глаза открытыми. Все медленно темнеет, расплывается и даже краски полутьмы расплываются, медленно растворяются в этой непроглядной тьме разума. Ах, жизнь столь скоротечна. Буквально недавно он сидел здесь, готовясь к заданию, а теперь? А теперь он истекает кровью, теряет реальность, пропуская ее как песок через пальцы. Кровь дерет глотку. Ужасно хочется спать, всего лишь пару часов и.. он вновь "на ногах" даже несмотря, на то, что они уже никогда не будут целыми. Сломаны кости. Кажется, ему раздробило лодыжку, еще сломана рука и насквозь прострелен бок. Еще несколько пуль где-то в спине и плече. Скорая не успеет. Он потерял уже слишком много крови, а Чуя принял правильное решение, он не дал умереть ему на сырой, после дождя, земле. Где же справедливость? Он всегда ее высмеивал, но теперь хотел, чтобы хоть раз она взяла верх, выдернула его и объятий это склизкой, до жути неприятной тьмы. Она как болото, затягивает, поглощает, пожирает все его существо. В скором времени, он уйдет туда, куда стремился своими силами, но ему помог нелепый выстрел и череда "случайностей". - Заткнись.. - Чуть подрагивающим голосом цедит Накахара, выкидывая окурок в окно, напряженно смотря на окровавленный листок, на котором аккуратным почерком выведены его имя и фамилия, в котором те слова, что они никогда не сказали бы друг другу. Ни в жизнь, ни в этот век и даже ни в эту вечность. Это молчание, это тишина между ними, что шептала на ухо каждого что-то свое, непостижимое другим. Однако такое необходимое этим двоим, им обоим, это было тем, что было только их небольшим секретом, скрытым ото всех на большой кровати и в небольшой квартире. Впитано стенами, принято и нет одновременно. Об этом кричали лишь глупцы, но и глупцы молчали. Они были теми, кто относится ко вторым, но зачем слова? Они лишь рушили все. Всегда хватало легких касаний губами, не сильных, но теплых объятий, чашки кофе утром и ужином с фильмами, уютными вечерами. Редко, но метко, их поглощала страсть, когда они молчаливо целовали тела друг друга, поддаваясь желанию и Адамовскому греху, вкушая друг друга, испивая эту чашу до дна. Дрожащие губы, с которых срывались стоны, тепло сильного и горячего тела, руки в перчатках, что сжимали чужие ноги и ягодицы, хрипы и даже легкое похныкиванье, а еще, мольбы о продолжении. Они пожирали, поглощали друг друга взглядами, понимая все без слов. Они любили сильнее всех, ведь знали, что каждая их миссия – риск. Таковым было Их молчание. Никто никогда не сказал и слова, а стоило бы. Сейчас - поздно. Слабый огонек жизни покидает закрывающиеся глаза, теперь тьма полностью окутывала Дазая. Он выпускает из руки столь ненавистную шляпу, которая с тихим, еле слышимым звуком трения ткани о кожу падает на окровавленный коврик, а перебинтованная рука обессиленно оттопыривается, еле касается пальцами небольшой лужицы. - До конца мира...? Чу-я... - последние, самые тихие слова шатена бьют по ушам. И, казалось бы, глазам Чуи, который не выдерживает, кажется, что его пронизывают иголками насквозь. Гром оказывается подходящим к этому моменту, как и дождь, что заглушили крик, доносившийся из машины, стоявшие неподалеку от чернеющего моря. Его гладь была нарушена холодными каплями. Что, как будто, поглотило душу и жизнь Осаму, неся его куда-то в даль, за горизонт, а вместе с ним и пределы этого проклятого мира, забирающего у Чуи так много, чтобы с уверенностью теперь сказать - ему вырвали сердце, выкинули его и сожгли где-то очень близко. Мертвый напарник унес его с собой, в глубины тьмы и холода. В ту ночь лишь дождь и море слышали крики мафиози, смешивая его слезы с собою. А ветер теребил единственный листок, на котором аккуратным почерком было написано его имя и признание в любви, что осталось так и не принятым, не озвученным, унесенным в иной мир тем, кто хотел всем сердцем повторить эти слова, смотря в глаза цвета аквамарина..