I'm.mortal

*** Что, в сущности, несколько мгновений для растворенной в целой вселенной вечности? Пустяк, длиной в секунду. Город вяло ворочался, успокаиваясь. (Лейла, маскируя волнение за дерзостью, призывно улыбалась возможным клиентам – у нее оставалось всего шесть часов, поэтому сейчас она готова была обслужить даже Джека Садиста, который славился неописуемой жестокостью, но хорошими чаевыми. Корс проклинал весь мир, когда его подрезала неизвестно откуда выскочившая тойота – из-за этого автомобиль выехал на встречную полосу, и он с трудом справлялся с управлением. Мишель Уайс смотрела в зеркало, запотевшее от наполненной ванны с душистой пенкой, и пыталась понять, что за безупречная кукла скалилась ей в ответ кроваво-красными мазками. Эдуарда, на днях получившая должность менеджера в одной из центральных гостиниц «Век», плакала над несобранном чемоданом – тест на беременность (минус двадцать три минуты из бюджета), оказался положительным). Уилл не успеет, как не старайся – слишком далеко, слишком медленно. Но он успеет, пять секунд, успеет, четыре секунды, успеет, три секунды. На циферблате уже 4: 27, и я лежу на не застеленной с прошлой ночи кровати, потому что запретил горничной появляться в комнате, и не могу понять – у меня бессонница или же мне снится, что я не сплю и страдаю бессонницей? Все выглядит реальным, и беспорядок в комнате, который лишь отражение беспорядка в жизни, и сбитые костяшки пальцев ноют, и галстук одиноко висит на люстре, куда я его забросил, и пятно от вина на одеяле похоже на настоящее. Но вместе с тем, за окном также расплывчато, размыто, когда не прокручиваешь колесико фокусировки в бинокле для нормального просмотра – железный аргумент в пользу неправдоподобия. Горло изнутри проржавело – крик кисловатый, надрывный, будто визг саксофона, забытого в сыром подвале и покрывшегося рыхло-бурой бахромой. Но во сне боль должна ощущаться приглушенно, словно бы сквозь трехэтажную кирпичную кладку – я же чувствую, как из меня словно бы вытягивают все жилы. В итоге, вопрос об иллюзорности мира, в котором я сейчас дышу, остается открытым. Маленькая, едва различимая точка в начале улицы - Уилл, он поспешил навстречу, едва поняв, что среди прибывших на вокзале ее нет. А разобраться необходимо, потому что в случае если я по-настоящему смотрю в потолок уже пятый час подряд, можно ненавидеть себя небезосновательно. То есть не подходить под строгий диагноз доктора Майлс «клиническая депрессия», по совету которого я даже пошел тест на степень выраженности депрессивных симптомов по шкале Ликерта. (Ваш аппетит ухудшился или усилился? Ничего подобного, по-прежнему готов выпить за троих. Были ли Вы заторможенным? Нет, конечно, ведь движение и есть жизнь. Радуют ли Вас повседневные дела? Как будто бесконечная возня с бумагами могла меня когда-либо радовать). Смогла бы она сама поделиться честно заработанным временем с незнакомцем? Их век практически не знает слов «сострадание», «отзывчивость» и «бескорыстие», а она – ребенок своей эпохи. То есть рационально объяснить собственную опустошенность из-за возможности не замечать цену бесполезно проведенных минут, и чувство вины, потому что в Дейтоне согласно криминальным сводкам из-за бессмертия избранных каждое утро из реки вылавливают около десяти трупов. Кто сказал, что зеленый - цвет надежды? Это цвет смерти, каждый вздох может стать последним, поэтому она кричит вслед грузовикам и стучится в закрывающиеся перед носом двери – неизвестно на что надеясь. Я говорю себе: постарайся отдохнуть, иначе на церемонии, произнося написанную заместителем речь, будешь выглядеть разбитым и больным – с осунувшимся лицом и в целом потрепанным видом, и каждый из гостей сочтет своим долгом перетереть тебе косточки за спиной, обсуждая, кто же измотал тебя в постели на этот раз. Как какой-то предсказатель, могу заранее детально описать завтрашний день: идеально приготовленное мясо с трюфелями на столе, идеально вышколенные официанты, парочка оскорбленных жен, застукавших своего мужа на измене с дочерьми, и отрепетированных скандалов, чтобы разжечь интерес публики. Зелень пронизывают насквозь, еще секунда – и капилляры в глазах полопаются. Лощеные лицемеры с начищенными ботинками будут выдавливать натужные, повторяющиеся раз за разом комплименты, женщины в дорогих платьях мило скалиться им и друг другу, и от каждого - вонять фальшью. После всего идеально быстрая и комфортная поездка в бронированном такси домой, когда водитель заботливо придерживает шатающегося клиента за плечо, не давая ему навернуться, если он вздумает проблеваться. Неудобство семисантиметровых каблуков меркнет по сравнению с множеством горящих нулей на левой руке, и страшно так, что ребенок внутри нее плачет навзрыд, но она все равно как мазохист смотрит на ускользающее время, и стук сердца отдается в ушах. Идеальность ровно настолько, что она перетекает в пустоту. Она бежит что есть сил, до колики в боку и нехватки воздуха – вперед, и если она спит, то желает проснуться, вырваться из кошмара, до дрожи похожего на реальность. Словно гостья в рожденной собственным разумом выдумке – незваная, нежеланная, слабая. Пытаюсь понять, что именно я находил в жизни, потому что до этого совершенно искренне считал себя баловнем судьбы, прихотью которой мне достались в родители владельцы корпорации с мировым именем? Ее мальчик сильный, без сомнения, но все-таки... Почему пятьдесят лет я провел в беззаботном веселье и наркотическом-алкогольном опьянении, с удовольствием посещая любое мероприятие, приглашенный шапочными знакомыми, и сам закатывал вечеринки, с обязательным гвоздем программы в виде стриптиза. И не понимаю. (Мишель Уайс полюбовалась лежащими на ладони драгоценностями - бриллиантовым колье, изумрудными сережками и обручальным кольцом из платины – и безжалостно смыла их в унитаз. Эдуарда гипнотизировала телефонный номер на замусоленный ею бумажке – надо позвонить и договориться о встрече. Корсу показалось, что обжигающие фары машин, летящих на него, слились в одно пятно. Лейла пыталась подавить рвотный позыв и отвернулась к стенке, чтобы не выдать, как ей больно и неприятно). Сейчас я устал так, словно пробежал весь город по периметру, всю страну по диагонали. Несколько веков назад, как сообщил мне преподаватель истории в мои давнишние двадцать, люди устраивали марафоны чисто из интереса и духа соперничества. Паника за себя и за него - она не сможет жить, если потеряет Уилла, но сможет ли жить Уилл, если потеряет ее? Чтобы не быть голословной, она даже демонстрировала копии бумажных фотографий, где спортсмены разных стран в майках с флагами родных стран на животе улыбались при беге прямо в камеру. Сомнительно, что каждый житель двенадцатого сектора улыбается, когда спешит по делам. Она замирает на несколько драгоценных секунд и срывается с места. В голове мешанина, словно щекой прижимаешься к металлической тарелке на ударной установке, и какой-то сумасшедший музыкант начинает отбивать ритм, вгрызающийся в барабанные перепонки. Кажется, я все-таки сплю, потому что меня начинает обволакивать пахнущий хлоркой туман, как первый признак, что ко мне пожаловал гость – как всегда перед пробуждением. Я не знаю, как его назвать – Оно нематериально, любая попытка облечь его в словесное описание смешна и нелепа. Бестелесное, в молчании разглядывает меня пустыми глазницами – или тем, что можно так назвать, высасывает из меня, как паук из мухи, жизненную энергию. Круговорот происходящего обволакивает ее с мерзким чпокающим звуком, который бывает, когда уходит вода в раковине после мытья посуды, и она пытается удержаться за решетку и не быть всосанной в трубу-кишку неосознанности - колени подгибаются, от волнения начинает тошнить, а лоб покрывается мерзким потом. Иногда я хочу спрятаться от этого, бегу по нескончаемому коридору с запертыми дверями, мимо кладбища с мертвыми младенцами в колясках, мимо повешенных на золотых цепочках детских игрушках с вспоротыми животами, из которых вываливается синтепон, и пытаюсь задержать дыхание, найдя укрытие в темном углу. Холодно-холодно-не трогайте-меня-спасите-меня. Оно ходит медленно, шаркающей походкой, останавливаясь, чтобы со свистом втянуть воздух, и всегда знает, где я прячусь. И все повторяется по кругу. Чертовы реформы, из-за которых канаты призрачного небытия, которое не такое уж призрачное, связывают ее с ног до головы – ни вдохнуть, ни выдохнуть. И жалко опущенные ресницы. Почему Вы не покончили жизнь самоубийством как Ваша жена, Генри Гамильтон? Наверное, я слишком труслив, хотя насколько легко спустить курок или обнулить самого себя, переведя все время на специальную капсулу, как сделала его маленькая Мелоди, метр шестьдесят семь в лакированных туфлях, эффектная блондинка с длинной шеей как у египтянок. Придумывающая нам обоим дела, сколько себя помню – чтобы не покрыться плесенью и унынием. При словах «до Дейтона» - пуля-фраза в ответ, разрывающая спокойствие на кровавые ошметки: «два часа», и рука отдергивается сама собой, будто аппарат для считывания стоимости билета за проезд раскален до предела. Перед самым выходом она подошла к окну, глядя на панораму ночного Города. Он красив вечерами, знаете ли. Она процитировала – не для меня, скорее самой себе: «Огонь поднимается ввысь, с осужденным вместе. Одно преступление - быстро! - и пусть я рухну в небытие, именем человеческого закона». После этого Мелоди попросила у меня еще десять минут, чтобы «припудрить носик» и поцеловала в лоб как сына – спокойно, словно прощая за все. И я, занятый обсуждением с кем-то светских новостей по телефону не обратил внимания на ее слова, не попытался разгадать очередную загадку, которые она мне предлагала с самой первой встречи, моя любимая фея, отпустил. Она легко ступает на подножку автобуса, радуясь, что скоро будет дома. Кое-кто из пассажиров заинтересованно разглядывает ее - чужое внимание льстит. Хотели бы Вы умереть, Генри Гамильтон? Идти прямо не глядя на людей, не задерживаясь у витрин – хотя какие тут витрины, одно название по сравнению с тем же Нью-Гринвичем. Цок-цок-цок – каблучками идеально ровно по линии провода, если бы она, конечно, посмотрела вверх. Но зачем тратить время на это? Постоянно, пусть иногда я и сам об этом забываю или делаю вид, что забываю. Ремешок часов сдавливает руку так, что ею не пошевелить без гримасы боли, и она на глазах начинает раздуваться, словно принадлежит пролежавшему несколько дней в воде трупу – распухшая, обезображенная, синюшная, с расплывшимся серо-зеленым счетчиком. Неоновая вывеска «Weis» слабо мерцает, освещая шестнадцать шагов к автобусу, и гаснет, стоит ей зайти в салон. Мне хочется ампутировать ее, лишь бы не видеть, но на второй руке глубокий разрез, засохшая кровь что клей, поэтому я распят на пропитанной болью простыне. Оно шепчет отовсюду - освобождение тебя ждет, Генри Гамильтон, Оно знает всю подноготную, Оно всегда право. Часовщики, как акулы, молниеносно учуют, в каком клубе пьяный мультимиллионер, способный весь день рассматривать "Крик" Мунка, просиживает свои брендовые штаны на липком стуле у барной стойки. Правда, после этого женщине пришлось некоторое время поголодать, но все оценили широкий жест. Возможно, Уилл задумал какой-нибудь сюрприз, но к приятному размышлению на эту тему прибавляется толика беспокойства из-за мысли, как именно он оплатит этот самый сюрприз. Лишь за счет таймреслинга, отнявшего у нее мужа, поэтому она не хочет, чтобы Уилл лишний раз рисковал и в итоге повторил его судьбу. «И бледен был король, как будто от дремоты очнувшись, эшафот увидел пред собой». Мелодии очень любила древних авторов и научила меня ценить хорошую поэзию. Она часто говорила, что искусство в те времена было не таким ничтожным, как сейчас, и что люди жили по-настоящему лишь тогда. Меня всегда смешило это. Наверное, следовало отметить юбилей в компании лучших друзей – пятьдесят лет все-таки, но расходов за месяц вышло достаточно много, поэтому она обещает себе, что шестидесятый день рождение отпразднует пышно, как и Крисси, когда позвала в гости почти всех соседей. Я мертв в своем ненавистном бессмертии. Смерть моя будет безболезненной и быстрой: всего лишь надо вычесть сто шестнадцать лет. Она думает, что именно приготовить на ужин – пасту под сливочным соусом или же ограничиться фасолью с бифштексом, и улыбается, вспомнив, что в холодильнике ее ожидает купленное сыном шампанское. Посидят часа два перед сном, поделятся интересными историями и разойдутся по своим комнатам. Город неторопливо просыпался, дюйм за дюймом затягивая петли на шеях своих жителях. (Эдуарда, закрыв глаза, кивнула врачу, чтобы он начинал осмотр, хотя перед глазами все еще виделся мамин образ. Мишель Уайс, проверив замок в ванную комнату и придвинув шкафчик к двери для надежности, набрала горсть таблеток в ладонь и запила их металлической водой из-под крана. Корс почти потерял сознание от удара, врезавшись в столб - подушка безопасности спасла ему жизнь. Лейла радовалась, прикрывая зеленоватые цифры на коже рукавом – еще один бой на ринге с жестоким миром выигран). «Оплата кредита принята: два дня» – даже раздражающее отполированный голос автомата, который принимает валюту за аренду квартиры, не портит ей настроение.