В темноте

Раньше ему казалось, что самым трудным было признаться в этом самому себе. Тот самый момент, когда осознанное восхищение окончательно перерастает в полноценное обожание, заметить, на самом деле, достаточно сложно. На первый взгляд не меняется ровным счётом ничего, ты всё также продолжаешь тратить куда больше секунд на размышления в его присутствии, всё также боишься выпалить какую-нибудь глупость, просто теперь твоё сердце бьётся совсем немногим реже, просто теперь тебе совсем на капельку тяжелее удерживать своё внимание на вашем разговоре, когда он смотрит тебе прямо в глаза, стоит совсем рядом и ждёт, пока ты обязательно оправдаешь его ожидания. А может быть всё это было с самого начала, просто ты усиленно отказывался позволить себе в это поверить? Питер никогда не искал встречи с мистером Старком. Он довольствовался, все довольствовались содержанием экранов телевизоров, смартфонов, газет – абсолютно любых носителей информации, совсем недавно возникших или всё ещё продолжающих выживать в современном обществе. Искать встречи с человеком из будто бы совершенно иного мира достаточно глупо и попахивает клиническим фанатизмом, что определённо не может быть хорошо. Даже Человек-паук должен иметь понятие о дистанции. Нет, неправильно. Понятие о черте, которую невозможно перейти, заборе, который нет никакой возможности перелезть как ни старайся. Он всегда смотрел на него издалека, и это было приятно и правильно. Ровно до тех самых пор, пока мистер Старк однажды не оказался в его доме. Первым, что так быстро расцвело и укоренилось в его голове был неугасающий страх показаться в его глазах хуже, чем он есть на самом деле. Быть недостаточно хорошим для его внимания, недостаточно желающим следовать его принципам, что в душе Питера с самого первого дня заняли место нетерпящих нарушения заветов, требующих слепого подчинения любой ценой. Рядом с ним он обязательно должен быть лучше, чем есть на самом деле. Даже в моменты смертельной опасности не боязнь распрощаться с совсем ещё не прочувствованной жизнью двигало его тело и тормошило порой замиравший разум, а кристально чистый страх оказаться недостойным его покровительства, его заинтересованности, его нахождения рядом. Он должен был соответствовать тому образу, что столь радушно был предложен ему этим человеком. Он был уверен, что просто боится его подвести. В какой момент к нему пришло осознание чего-то-большего. Осознание того, что он словно сопливая девчонка втюрился, втрескался, вляпался, запал, начал сохнуть, упал с головой и, чёрт возьми, совсем без оглядки влюбился? Нет, такого момента однозначно не было. Никто не ударял его огромным молотком по голове и не шептал на ухо: «Хей, Питер, ты, кажется, совсем не о том задумался». Осознание проходило долго, мучительно, как застывающая смола растягивалось по его черепной коробке миллиметр за миллиметром, чтобы в какой-то момент — вот так просто и без лишних смущений пропустить такую будничную мысль: «Как же всё-таки рад я Вас сегодня видеть». Совершенно искренне. Немножечко безотчётно. Потому что это уже не казалось чем-то ужасно невероятным и никак не подходящем к его бесконечно сложной жизненной ситуации. Просто это уже стало совершенно естественным, как бы разумеющимся само собой. Если честно, научиться любить его вблизи оказалось достаточно просто – оказалось, это почти то же самое, что и восхищаться им издалека. Просто нужно научиться пропускать первые несколько секунд после встречи. Отпускать осознание того, что этот человек совсем близко и просто греться в его лучах. И это было приятно. Нет, правда приятно и достаточно хорошо, чтобы совсем случайно, будто бы ненароком искать с ним встречи, терпеть несколько первых секунд, а потом просто наслаждаться возможностью быть рядом. И на самом деле, большего Питеру было и не нужно. Вернее, этого было вполне достаточно. Даже в мгновения самого неподдельного счастья он не позволял себе забывать о том, что его тайная, как бы примитивно это не звучало, влюблённость заранее обречена на провал и просто обязана и дальше оставаться тайной, если действительно хочет продолжать существовать. Ему нравилось любить его вот так, будто бы подсматривая в дверную скважину для ключа какой-нибудь очень старой дверцы. Когда ты действительно любишь, твои собственные желания отходят как-то на задний план. Когда ты действительно любишь, ты желаешь этому человеку настоящего счастья и безмолвно просишь разрешение если не разделить это счастье вместе с ним, то хотя бы получить порванную обёртку, в которую оно было завёрнуто. А Питер, кажется, любил по-настоящему, на корню срезая все размышления о том, что мог бы попробовать получить капельку больше света от его собственного солнца. В тёплой постели он как-то по-осеннему ёжится, когда вспоминает, будто бы снова чувствует, как тело его распадается на миллиарды маленьких крупинок, как превращается в прах, что по чужой планете не разносит иноземный ветер. Они проиграли. В этот раз у них ничего не получилось. Но если так должно выглядеть горькое поражение, то он будто бы совсем не против, ведь последнее, что он видит – это его лицо. На нём ни капли разочарование – это их общий крах, в нём нет его личной вины. Только сожаление. Сожаление лично для него. Питер переворачивается на другой бок и устало открывает глаза – бессонница как ничто другое отлично выбивает из сил. По ощущениям сейчас часа два ночи, на сон у него осталось часов пять и от этого осознания легче не становится. Он скользит взглядом по потолку, стене, после чего наконец переводит его на лежащее совсем рядом тело. Тёплое, едва заметно дышащее, живое. И каждый раз ему так трудно поверить, что она действительно здесь. Действительно рядом, совершенно настоящая, и будто бы тоже его любящая – его Эм-Джей. Питер подвигается к ней чуточку ближе, аккуратно проводит пальцами по её волосам, затем по оставшейся над одеялом руке – он её чувствует, всё это взаправду и совсем не выдумка. Ещё немного ближе, чтобы поцеловать в оголённое плечо совсем не боясь разбудить. Потому что ему будить можно. Потому что в этом и есть прелесть отношений, тебе даже позволено разбудить кого-то посреди ночи без страха получить за то звонкую оплеуху или обиженный взгляд. Её тепло должно согреть его, отогнать прочь начинающие затираться в памяти воспоминания. От её тепла ему почему-то становится гадко. Чувство любого толка всегда должно иметь возможность выбраться наружу. Если оно сидит в человеке слишком долго, то обязательно начинает тухнуть. Не тухнуть от слова затухать, а гнить, разлагаться, а вместе с ним загнивать начинает и сам человек, бесшумно страдающий от невозможности сказать о чём-то вслух. Когда Питер окончательно принял и признал это слишком большое, определённо не умещающееся в нём чувство, он повержено и слишком поздно понял – теперь он болен, а сразивший наповал его вирус засел слишком глубоко и вряд ли самостоятельно соберётся выбраться наружу. Он носил с собой эту болезнь повсюду: дома, на улице, в школе, в погонях за злопакостными преступниками. Питер смирился с ним, заключил худой договор о капитуляции, но легче от того ему всё равно не становилось. Потребность рассказать о своей любви всему свету и молчать, как самый отчаянный партизан, одновременно распирала изнутри, от неё попросту некуда было деться. И в это тёмное время он нашёл столь необходимую ему сыворотку. Лекарство определённо точно не излечит, но хотя бы позволит заглушить симптомы. И это был самый омерзительный поступок в его жизни. Когда он касается её лица, называет своим спасением и коротко целует, его сердце бьётся ровно – в его словах нет ни капельки лжи. Обычно после этих слов Эм-Джей ему улыбается, говорит что-то такое же приторно-милое и ему кажется, что он тоже может быть счастливым. Она спасла его. Спасла от неминуемого падения в пропасть, на дне которой его ожидали бы самые острые камни – он застыл в нескольких сантиметрах от столкновения с ними. Его чувство к ней совершенно искусственное, взращённое специально, возведённое из предназначенного совсем для другого материла – просто того несвоевременно нашлось в избытке. В лабораторных условиях собственного сердца Питер начал взращивать его ещё до прибытия на Титан. Переполненный любовью, он видел в нём не самый простой, но всё-таки выход, и поначалу он виделся ему достаточно приемлемым вариантов. Ему казалось, что приложи он капельку рационального усилия и сердце согласится сменить свой истинный север. Всеми фибрами души он пытался заставить себя полюбить ту, что кажется и без того всегда была ему достаточно небезразлична и в какой-то момент будто бы почувствовал, что эта не самая честная по отношению к ней затея всё-таки увенчалась успехом. Что теперь он действительно любит только её и никого другого, но затем Паркер вернулся к жизни, а мистер Старк самоотверженно умер. Питер перекидывает через девушку руку, прижимается покрепче и снова закрывает глаза – в обниму спать совсем неудобно, но справляться с этой болью в одиночку у него никак не получается. Любовь из пробирки появилась очень вовремя. Любовь из пробирки позволила ему не пережить, уцелеть после смерти его собственного солнца. Когда его мир погрузился в непроглядную тьму, Эм-Джей стала слабым фонариком, что позволил ему не задохнуться в будто бы съедающем всё живое пространство мраке. Мысли, воспоминания о нём не покидают его ни днём, ни ночью, уверенно следуют по пятам и никак не желают оставлять наедине с самим собой. Всё вокруг, каждая мелочь напоминает ему о нём – и Питер с тем практически смирился. В какой-то момент ты просто учишься жить с этой болью. Носить её как клеймо, что как ни старайся, а смыть всё равно не получится. В каком-то смысле это похоже на его прошлое состояние влюблённости, когда он находился в постоянном состоянии ожидания встречи, как бы в спешке проживая то время, когда его нет рядом – просто теперь следующая встреча будет совсем нескоро, скорее всего никогда. Просто всякий раз закрывая в ночи глаза его сердце сжимается от невыносимой тоски о человеке, которого у него столь безжалостно отобрала рука проведения, который, на самом-то деле, никогда ему и не принадлежал. А может быть в этом-то и заключается его главная проблема? Отследить момент, когда сознание твоё погружается в сон не менее трудно, чем отследить момент появления первых признаков влюблённости. Питер проваливается в сон неожиданно, вымученно – бессонница нехотя выпустила его из своих объятий. Он не знает, с чего конкретно началось его очередное сновидение, но сейчас он стоит на одном из венецианских мостов, видимых им во время тура по Европе. Осознание собственного нахождения во сне – это не загадка и не умение, это дар. Исключительная возможность отчётливо почти прожить то, чего никогда не было и не будет в реальности. Она приходит столь редко и неожиданно, а ты никогда не знаешь, в каком момент всё-таки вынырнешь из состояния осознанности. А значит, нельзя медлить ни секунды. Людей вокруг так много, даже слишком, восприятие такое мутное, но он старается изо всех сил и вот наконец-таки видит его. Живого. Совсем не настоящего. Но, кажется, такого обжигающе тёплого. Он несётся к нему, расталкивая прохожих, чувствуя ком в груди и подступающие слёзы. Здесь можно делать всё, что угодно – здесь он бросается ему на шею, обнимает как можно крепче и будто бы ощущает его присутствие. А он будто бы обнимает его в ответ. Мысли путаются, голос скрывается, но он раз за разом пытается сказать, что ему действительно жаль, что он во всём виноват, просит у него прощения и умоляет не оставлять его. Осознание безнаказанности позволяет слову «люблю» сорваться с его языка, и он повторяет его десять, сто, тысячу раз, будто бы одно это слово способно сбросить с его плеч оказавшейся слишком тяжёлой для него ношу. Будто бы рассказав посетителю его снов о своих чувствах он наконец сможет жить дальше. Он бессовестно опоздал со всеми признаниями и теперь так трепетно хочет всё исправить. Как и подобает пришельцу из сновидений, мистер Старк совершенно безволен. Его тело – кукла в руках раскаивающегося мальчишки, он сделает то, что велено, но этого будет совершенно недостаточно. Этот образ куда более настоящий, чем те, что застряли у Питера в голове, но куда более искусственный, нежели намеренно взращённая любовь к Эм-Джей. Даже во сне, в котором ты признаёшь себя определённо спящим, рано или поздно приходится столкнуться с тем, что оказывается тебе совершенно неподвластным. Просто в какой-то момент ты, как ни старайся, не можешь взлететь над крышами, не можешь прочесть номер телефона или вспомнить верное слово. И в какой-то момент мистер Старк уже почти скрывается из виду, теряется в толпе и никак не реагирует на собственное имя. Питер срывается с места, пытается бежать следом, но ноги, конечно же, не слушаются. Людское море обступает его со всех сторон, и он тонет, скрывается в пучине собственного отчаяния. В комнате определённо стало светлее, а его сердце колотится со скоростью работающего на полную мощность мотора. Его нос вроде бы заложен, а глаза всё-таки мокрые – не подобает юношам плакать, тем более во сне, но Эм-Джей спит ещё достаточно крепко, чтобы не видеть его слабости. Кажется, во сне у него онемела нога – он корчится, когда пытается ею пошевелить и только переворачивается на другой бок, ожидая пока эти тысячи иголок перестанут вонзаться в его тело. Боль физическая тоже хорошо разгоняет видения, она помогает выбраться из мира невозможного, что дымкой всё ещё стоит перед его глазами. Прямо сейчас, в это самое мгновение мимолётная грёза кажется ему куда более существующей, чем удручающая реальность. Несмотря на боль, несмотря на пробивающийся сквозь закрытые веки свет – там, во сне он оставил что-то куда более настоящее, чем то, что ожидает его снаружи. Раньше ему казалось, что самым трудным было признаться в этом самому себе. Теперь он знает наверняка – самым трудным оказалось жить, не имея возможности признаться в этом ему.