Упиваясь друг другом

      Лань Ван Цзи целует его, аккуратно и тихо закрывая за собой дверь цзинши. Целует его всего, утопая во всклоченных волосах и складках запылившихся одежд, послушно склоняется, когда Вэй Ин, обнимая за шею, тянет вниз и на себя, следует бездумно, не помышляя даже отстраниться. Тяжело думать о чем-то, когда проворные руки забираются под верхние одежды, легко скользнув за ворот, гладят по коже и царапают до мурашек, до легкой инстинктивной дрожи, пока юркий язык скользит бесстыже по кромке зубов.       Они не отрываются друг от друга подолгу, воздуха мало, а по подбородку Вэй Ина стекает слюна. Ван Цзи стирает ее большим пальцем небрежно, мажет по челюсти, чуть щурит глаза, чтобы посмотреть на любимое лицо, которое уже каждой черточкой выжжено в памяти. И Вэй Ин – это Вэй Ин, каким бы ни было его тело. Родной, дорогой, бесценный. Выгибает брови до мелких морщинок, и ресницы, длинные-длинные, подрагивают. Он довольно стонет в рот, вжимаясь так, будто хочет отдать то, что еще отдано не было, все-все без остатка, всего себя. И почувствовав то ли ресницы Лань Ван Цзи, щекотно скользнувшие по щеке, то ли взгляд его на себе, открывает глаза неторопливо, тягуче медленно обводит языком рот, взглядом будто проникая внутрь, и это столь же смущающе, сколько притягательно. Невозможно остановиться, остаться безучастным.       Но Вэй Ин улыбается в поцелуй, вибрация от его смеха передается Ван Цзи, прокатываясь по позвоночнику слабостью, от которой могли бы ноги подкоситься, и муж оставляет его губы, глядя на него довольно, будто оценивая результат трудов, небрежно утирает рот рукавом. Другой рукой все еще путается в волосах, почесывая корни у загривка приятно и ласково.       ― И кто из нас более бесстыжий, Хань Гуан Цзюнь? ― он кусает в широкой улыбке истерзанные раскрасневшиеся губы, налившиеся кровью, ярким пятном вырывавшиеся в темноте, и Ван Цзи не может оторваться, впившись взглядом. ― Никак на меня насмотреться не можешь, а? ― а у самого дыхание сбитое и скулы сияют румянцем, и смотрит он во все глаза, моргает часто, пытаясь отдышаться.       ― Не могу, ― честно соглашается Лань Ван Цзи, и Вэй Ин почти не меняется в лице, но уголки его губ дергаются и вдох он пропускает.       Потом роняет голову ему на грудь, шумно вдыхая и выдыхая, и бурчит что-то, обвив руками за талию и теребя в руках ткань. Ван Цзи не слышит, что он говорит, но у него сердце все замирает. Очень много чувств, которые невозможно будет описать простыми словами, будто ни одного правильного не найдется, лишнее и невпопад. У него на сердце – радость и самое настоящее счастье, которое переполняет, найдя выход спустя долгие годы теснения. Вэй Ин весь пронизан улыбкой и легкими смешками, а взгляд у него серьезный и таким он больше не шутит. Прошлое их никогда не оставит, но о нем больше не хочется горевать. Хочется только забыть о сожалениях, забыться друг в друге.       Совершив три поклона, они больше не расстаются надолго. Они остаются вместе навсегда.       ― Нам следует помыться, ― осторожно говорит Ван Цзи, пальцами разделяя спутанные пряди в хвосте. Пахнет придорожной пылью, травой и ветром.       ― Погоди, еще чуть-чуть, ― Вэй Ин цепляется за него крепче и трется лицом о его грудь, вертя головой. ― Я так соскучился по своему мужу, нам так много надо наверстать. Ты разве по мне не соскучился тоже? ― смотрит на него выжидающе, дергая играючи за кончик его налобной ленты.       ― Мгм, ― отвечает он только, но супруг уже достаточно наловчился в расшифровке его звуковых и невербальных сигналов, и потому по груди расползается тепло от смеха и чужой улыбки, проникая сквозь ткань одежд, когда тот распознает положительный ответ.       На людях они не позволяли себе таких откровенностей. Все же когда он на руках таскает мужа, а тот, не стесняясь, едва ли не на весь мир кричит, как сильно его любит, – это одно. А поцелуи, метки в скрытых одеждами местах, тихие вздохи, касания, чтобы близко-близко, глаза в глаза, пока у Вэй Ина ноги не подкосятся и он не повиснет на нем, – другое, только для них двоих. «Никому-никому не дозволено больше видеть тебя таким, ты только мой, эр-гэгэ» ― хриплым шепотом на ухо, забираясь под самую кожу.       Они много путешествовали, в последнее время все реже появляясь в Облачных Глубинах. Здесь их ждали всегда, но им казалось, что слишком уж много времени они уже упустили, чтобы отдавать другим. Поэтому они были вместе друг с другом, помогая людям, слушая легенды в деревнях, засыпая под открытым небом и в харчевнях в объятиях друг друга. Последняя пара дней, однако, выдалась трудной, изрядно их вымотав, так что они направились сюда, набраться сил и отдохнуть, тем более что все равно собирались в скором времени вернуться. Им было ни до чего и уж точно не до исполнения супружеского долга. Иногда следовать правилу «каждого дня» попросту не получалось, но им всегда удавалось находить способы это компенсировать в двукратном размере.       Вэй Ин осыпает его поцелуями над воротом и у края челюсти, часто-часто, и Ван Цзи его обхватывает тут же, реагируя молниеносно, покрепче да посильней к себе прижимая.       ― Лань Чжань, ― они меняются, и теперь он зацеловывает бледную шею мужа, оставляя след за следом, то и дело вырывая ахи из чужой груди, заставляя вдыхать сквозь зубы и стонать почти болезненно, шарит по всему телу, которое само к нему ластится, ― полегче, я же не сбегу никуда, не денусь.       Лань Ван Цзи это знает. Вот только поверить в это представляется сложным и по сей день, когда они вместе переживают уже вторую осень.       Все это кажется чудесным сном, который в любой момент может оборваться, и Ван Цзи умрет в тот же миг, потому что жить без Вэй Ина и так было хуже любого наказания, которому его могли подвергнуть за это, а теперь, когда он познал, каково не только любить его, но и быть им любимым в ответ так же безгранично и нескончаемо, – не сможет жить вовсе. Потому что это не жизнь. Это хуже смерти. Вэй Ин – вся его жизнь, все его существование. А иначе просто и быть не может.       И потому ему никогда не будет много.       Он останавливается только когда Вэй Ин удивленно-болезненно вскрикивает, и тут же замирает, встревожено вглядываясь в его лицо.       ― Что такое? ― он обхватывает лицо ладонями, словно выискивая в нем ответ. Вэй Ин улыбается ему, мягко и осторожно убирая его руки, мотает головой неторопливо.       ― Потрепало немного, ничего нового. Это тело до сих пор никак не привыкнет к хорошей трепке. ― Ван Цзи поджимает губы вместо того, чтобы сказать, что по-хорошему вообще бы на неприятности не нарываться, но разве ж его послушают? Кроме того, это ведь Вэй Ин, с ним иначе и не бывает. Тот быстро выученным движением развязывает пояс, целуя его, отвлекшегося, под ключицей сквозь ткань, заглядывает в глаза хитро и заискивающе, просяще. ― Будь со мной поласковей сегодня, гэгэ, раз уж я такой у тебя непутевый. Пожалей меня немножко, это тело однажды не выдержит такого напора, поумерь свой пыл маленько. Сделай милость, Хань Гуан Цзюнь, а? Ты ведь благородный муж, не будешь мучить своего бедного супруга?       ― Не могу обещать, ― опасливо предупреждает Ван Цзи. Он себя знает, знает, что может попросту не удержать себя в руках, тем более, когда дело касается Вэй Ина, который даже в постели ни на минуту не замолкает и дразнится, совсем выбивая из колеи. Когда доходит до дела, контроль он теряет на раз-два.       ― Но у меня опять вся попа в синяках будет, я потом сидеть на ней ровно не смогу, ну Лань Чжань, ― ноет и канючит он, не переставая, однако, распахивать его ханьфу, забираясь под ткань. ― Твои и так постоянно косо на меня посматривают, это будет неловко, ― дергает за одежды, словно капризный ребенок, а потом виснет на его шее. Пояс валяется у ног, позабытый.       ― Тебе разве бывает неловко? ― парирует Лань Ван Цзи, снимает его руки со своих плеч, выпутываясь из объятий, и наклоняется, чтобы поднять пояс. Его он перевешивает через руку и тянется к одеждам Вэй Ина.       ― А я и не говорил, что неловко будет мне, ― посмеивается тот, явно наслаждаясь тем, как лихо он его провел. Да-да, Лань Чжань занудный и покупается на его глупые шутки, как зануде и положено, это они уже проходили.       Ван Цзи смотрит на него, а потом подается вперед, быстро сцеловывая эту ухмылку. У Вэй Ина сами собой раскрываются губы, и он едва не падает грудью вперед, когда тянется вслед за Лань Ван Цзи. Недовольно цокает языком.       ― Помыться, ― напоминает Ван Цзи. Тон не меняется, но возражений не терпит. Вэй Ин под нос бурчит, но в итоге сам идет за водой, веля оставаться на месте.       Ван Цзи погружается первым. Аккуратно складывает стопкой одежду, собираясь постирать ее позднее, опускается в воду и смотрит выжидающе на супруга. Вэй Ин, видя, что ждут только его, быстро начинает выпутываться из ханьфу, едва не спотыкается о собственные грязные штаны. Ван Цзи не может оторвать взгляда. Он впивается глазами в каждое темное пятно, вырывающееся на бледном теле, смотрит на каждый болезненный ушиб, налившийся запекшейся кровью, где не успел подстраховать, уберечь…       Он смаргивает капли воды, брызнувшей на его лицо, даже не подумав утереть ладонью, и сквозь щипоть в глазах смотрит на Вэй Ина, расплывшегося в широкой лукавой и игривой улыбке, пока с ресниц капает.       ― Вода стынет, на меня ты еще насмотреться успеешь, ― он складывает ладони лодочкой, зачерпывая воду, приподнимается, чтобы намочить его голову. Капли струятся по волосам, лицу и шее, и Вэй Ин сам убирает лишнюю влагу с его глаз, большими пальцами огладив ресницы, глядит так, что сердце замирает, словно в первый раз. ― Глупенький эр-гэгэ, прикрой глаза.       ― Сильно болит? ― игнорирует его слова Ван Цзи, едва прикасаясь к ушибу под ребром, синеющему фиолетовым в слабом свете разожженных свечей. Вэй Ин сначала думает обидеться, что его опять не слушают – хотя и знает, что его слушают всегда-всегда, ни одного слова не пропуская, – а потом ловит взгляд, уткнувшийся почти в бок, и ухмыляется уголком губ, мотая головой.       ― Бывало и хуже, ты зря беспокоишься, ― он уходит от ответа по привычке, может, даже не специально, просто потому, что привык именно так вести разговоры, непринужденно и протаскивая за собой нить хитро, заставляя увиваться вслед, продолжать говорить, минуя неудобную тему. Но руку его он все же перехватывает, будто не желая, чтобы касались там, вместо этого тянет ее к лицу, целует пальцы, а потом смотрит на него потемневшими в полумраке глазами, когда зрачок почти затопил серую ясность радужки. ― Я в порядке. Или тебе нужны какие-то весомые доказательства? В таком случае, я могу их предоставить.       Он дерзок и напорист, подается вперед, оттесняя к стенке деревянной бадьи, прижимается всем телом, целуя тут и там, словно пытаясь отвлечь. Ван Цзи покупается. Хватает его под бедрами, втаскивает к себе на колени, совсем как в первый раз, но они не в комнате постоялого двора, а в цзинши, куда он больше никого постороннего не приводил, и хмелит, дурманя голову, вовсе не вино, а чужие губы, припухшие от долгих поцелуев, раскрасневшиеся, словно налились, поспели, для него. И целуются они глубоко, с тем же рвением и огнем, что и тогда, нисколько не поутихнув, не успокоившись, не сгорев.       Вэй Ин упивается их близостью жадно, все никак не сумев насытиться, но смакует буквально все, будто боясь упустить хоть одну каплю. Каждое слово, каждое действие, каждый их поцелуй, любое касание, чужое тепло, все время, проведенное вместе. Он упивается, будто водой после долгого пути, до конца, пока не ощутит утоления собственной жажды, а потом проносит с собой сосуд с остатками, удерживая во рту ради постоянного этого ощущения, совсем уж мелкими глоточками, цедя сквозь плотно сжатые губы, несет всю дорогу, не отпуская, сберегая для себя.       Лань Ван Цзи, который большую часть жизни ощущал себя путником, идущим по засушливой местности с одним лишь сосудом, отпивая по маленькому глотку и не надеясь на что-то большее, чувствует себя так, будто в конце своего пути наткнулся на водоем с чистейшей водой, которой нет конца. И потому позволяет себе упиваться тоже, не сдерживая больше жажду, не сдерживая желание глотнуть немного больше, чем хотел изначально. Этим невозможно насытиться, и после долгих лет засухи это ощущается особенно сильно.       Вэй Ина он больше отпускать не намерен. Как и тот – его, убирая от лица волосы, чтобы не лезли в рот, не мешали поцелуям, пока Ван Цзи ощупывает каждый цунь уже в мельчайших деталях знакомого тела. Они промокли уже насквозь, напрочь забыв обо всех планах, не доведя до конца. И Вэй Ин в его руках стонет, не то от удовольствия, не то болезненно (но их удовольствие нередко было на грани с болью, которая сильнее всего ощущалась, которая заставляла поверить в реальность происходящего и которая легко забывалась в пылу любования и упоения друг другом).       Вэй Ин упирается руками в бортики бадьи, наваливаясь сильнее, и оба они замирают, когда та опасно трещит.       Пора выбираться, пока они не поломали ничего, залив все пространство вокруг водой. Снова. Доски наверняка едва только успели просохнуть с последнего раза. Помыться, как следует, они все равно уже не сумеют, только зря провозятся. Вэй Ин наматывает прядь его волос на палец, игриво-задумчиво, но когда смотрит на него, в глазах плещется через край так много.       ― Так что, все-таки вылезаем? ― Ван Цзи смотрит на него неоднозначно. Вэй Ин расшифровывает его взгляд, тут же цокая языком и деланно дуясь, пальцем кружа по его обнаженной груди, капли воды соединяя между собой. ― Не смотри на меня так, будто я один в этом виноват. Ты сам соблазнился, а я с самого начала говорил, что это пустая затея, не выйдет ничего. В следующий раз. Я даже спинку тебе потру, как следует, ну! Кто первый?       Вэй Ин поднимается на ноги и выжимает волосы, скрутив их узлом и склонившись над водой. Ван Цзи рассматривает его. Спина тоже в кровоподтеках, череда болезненных следов переходит на ягодицы и бедра, и ему даже прикоснуться к ним больно, тронуть боязно, хотя в остальном Вэй Ин выглядит хорошо и это действительно пустяки, тем более после всего, что уже было. Он ведь и так почти всегда в синяках весь после их сладострастных ночей и просто так, потому что это Вэй Ин. Но из головы почему-то не уходит. В этот раз ему видится все иначе.       Лань Чжань может потерять контроль – и синяков только прибавится. Он может перестараться – и в итоге причинит лишнюю боль. Он не хочет, но едва ли сможет что-то с этим сделать. Лань Ван Цзи слишком ведом импульсами и инстинктами в такие моменты. И даже если все будет так, как надо, он не сможет не думать об этом все то время, что они будут предаваться любви самозабвенно. Вэй Ин, теряя себя и забываясь, не умея себя контролировать, и так позволяет ему многое.       В голове щелкает.       Он тоже многое мог бы ему позволить.       Лань Чжань поднимается следом, вода стекает по телу, и Вэй Ин оборачивается через плечо. Когда он поворачивается передом, Лань Чжань оказывается к нему так близко, что супругу приходится задрать голову, чтобы посмотреть в его лицо. Он зовет по имени, и Лань Ван Цзи, чуть присев, быстро его хватает почти под коленями и дергает вверх и на себя, поднимая. Вэй Ин, вскрикнув от неожиданности, выученным движением чисто интуитивно запрыгивает на него, скрестив за спиной ноги и обняв за шею. И, опомнившись, напоминает:       ― Я сам могу ходить.       ― Можешь, ― соглашается Лань Ван Цзи, выбираясь из воды.       ― Так нечестно! ― возмущается Вэй Ин, обхватывая его покрепче всеми конечностями, когда начинает соскальзывать, мокрый от воды. Лань Ван Цзи понадежней перехватывает его под ягодицами. ― Ты меня всегда на руках таскаешь, я тоже тебя хочу! ― он капризно бодает его головой в висок и фыркает ему в ухо, заставляя против воли вздрогнуть.       ― В следующий раз, ― говорит ему Лань Ван Цзи, удерживая в себе тень улыбки, когда Вэй Ин недоволен тем, что ему ответили его же словами.       Тому нравится, на самом деле, когда его носят на руках, но иногда берет обида, что комплекция нового тела едва ли позволяет провернуть нечто подобное в обратную сторону. Хотя он уже делал успехи и сила его росла, и Вэй Ин все хвастался, что не за горами тот день, когда он с легкостью возьмет его на руки и возьмет у стены, удерживая на весу, потому что с первым он скоро будет справляться почти без особого напряга, только этим шутливым обещанием и ограничиваясь. Лань Чжань не отвечал ничего, но по спине от его слов пробегала неясная волнительная дрожь.       От их тел постель становится влажной, тут же холодной, налипая к обнаженной коже и врезаясь складками, но им все равно, и они целуются голодно, едва только опустившись на кровать.       ― Ладно, ― говорит Вэй Ин почти ему в рот, путаясь языком, ― ладно. Давай тогда прежде я сделаю тебе приятно своим ртом. Ты знаешь, я это умею очень хорошо, ― и спускается поцелуями все ниже, сползая с его колен.       Лань Ван Цзи ловит его двумя пальцами за подбородок, заставляя отвлечься от исполнения задуманного и посмотреть на себя.       ― Тянешь время? ― спрашивает его в лоб.       Вэй Ин фыркает, пытаясь вырваться, мотнув головой.       ― Вот еще, нет, ― Ван Цзи его не отпускает, и он стонет протяжно. ― Лань Чжань, ну дай мне прежде закончить с тобой, ― Вэй Ин оглаживает его бока щекотно и нежно кончиками пальцев, соблазняя, иногда вминаясь ими в затвердевшие под его касаниями мышцы, чуть царапая короткими ногтями.       Вместо ответа Ван Цзи скользит рукой вверх по челюсти, берет его лицо в ладони и откидывается на кровать, утягивая за собой супруга, путаясь в ногах. Тот едва не ударяется подбородком в грудь, замерев меньше чем в цуне от нее. Медленно поднимает голову, чуть растерянный, а после ухмыляется, перехватив руки Лань Ван Цзи на запястьях и чуть обернувшись, чтобы оставить поцелуй на раскрытой правой ладони.       ― Так что… Хань Гуан Цзюнь сегодня хочет побыть моей лошадкой? ― Вэй Ин забирается повыше, приподнявшись на руках. Он нависает над ним и притирается своим обнаженным телом, посылая по коже дрожь, так что Ван Цзи ощутимо сжимает его бедра коленями, от чего муж ойкает и замирает. Тут уж сам виноват: знает, какая реакция последует за поддразниванием.       ― Хочу, ― говорит Ван Цзи негромко, но четко, глядя серьезно прямо в глаза, пытаясь не поплыть от настырных покачиваний Вэй Ина против него, ― чтобы сегодня ты меня любил, ― и легко закидывает ноги на него, скрещивая позади, подталкивая его чуть ближе.       Вэй Ин давится воздухом, оглядывая их, словно пытаясь осознать положение, в котором они оказались, чтобы убедиться в правильности своих догадок, и его лицо, когда он смотрит прямо на него, хлопая глазами, взмахивая изящными длинными ресницами, стоит… всего, на самом деле.       ― Что, так? ― Ван Цзи кивает, и он выругивается куда-то ему в подмышку, уронив голову, а потом осматривает его лицо еще тщательней, будто в поиске малейшего сомнения или намека на шутку, но какие уж тут шутки. Вэй Ин сглатывает и мажет языком по пересохшим губам взволнованно. ― Ты… Лань Чжань, я правильно тебя понял? Ты хочешь?.. Погоди, если это из-за этих пустяковых ушибов, то забудь, тебе не нужно… Делай все, как обычно. Я разве жаловался на то, что мне что-то не нравится?       За исключением просьб пощадить и быть понежнее, которые он и так слышал почти каждый день? Нет, не было такого. Напротив, ему пытались доказать, что все нормально и не стоит даже внимания. Когда Вэй Ину что-то действительно не нравилось, он говорил. Или же ныл после, едва ли не считая отметины прямо перед ним, будто специально испытывал выдержку Ван Цзи, у которого от одного вида этих следов в голове мутнело. Он, на самом деле, даже не знает, откуда это взялось, потому что никогда раньше и после не было такого желания всецело владеть единолично. Это, возможно, семейное, но за Си Чэнем тех же наклонностей не замечалось.       Ушибы Вэй Ина ложились едва ли не поверх следов, оставленных Ван Цзи, никак не отличаясь, и, наверное, именно поэтому его перемкнуло. Просто раньше слова о боли не воспринимались всерьез, потому что мужу просто нравилось ныть и канючить, прося внимания и ласки, до которых он был крайне капризным и жадным, и всегда ему было мало, что удивительным не казалось, вспоминая всю историю его первой жизни. А если это было взаправду? Вдруг Ван Цзи действительно перебарщивал и попросту отказывался брать ответственность за свои действия? От этих мыслей становилось нехорошо, как и от той, что Вэй Ин ему все это позволяет потому, что боится того, что Ван Цзи его оставит. Будто это было большой проблемой.       Проблемы не было. Ван Цзи все равно, как им быть, если они это делают вместе. Ему просто без разницы, как.       Но лежать под Вэй Ином вот так все равно волнительно.       ― Тебе так легче будет… контролировать процесс, ― выдавливает из себя Ван Цзи, подбирая нужные слова. Вэй Ин ведет ладонью по его щеке, удерживаясь на весу одной рукой, смотрит на него из-под ресниц, а глаза его почти полностью черные от расширившихся зрачков.       ― Нет никакой в этом необходимости, ― говорит ему Вэй Ин. ― Тебе нет нужды… ложиться под меня. Я ведь вовсе не это…       ― Знаю, ― обрывает его на полуслове, носом поводит по ладони, ласкавшей щеку, вздыхает глубоко, прикрыв глаза, а потом смотрит прямо на него, уверенно и непоколебимо, ― но я сам этого хочу.       И это правда. Все те месяцы, что они были вместе, Лань Чжань думал о том, что подобное должно произойти. У него волнительно спирало дыхание, когда Вэй Ин проявлял инициативу, брал все в свои руки, задавая направление и поджигая все своим неугасимым пламенем, вновь и вновь бередя только поутихшие угольки внутри.       Вэй Ин однажды повязал ему запястья своей лентой, удерживая руки над головой, оседлал, устроившись поудобнее, запретил его касаться, и ослушаться было невозможно, можно было только дышать загнанно, повинуясь чужой воле и тону голоса, от которого тряслось под коленками. Лань Чжань был покорен им в этот момент и многие другие похожие. Он получал удовольствие уже только наблюдая за супругом, нашедшим идеальный темп и угол проникновения, ловившим все новые вспышки удовольствия, делая все так, как ему хотелось, не думая ни о чем, просто наслаждаясь. Вэй Ин рассыпался на части, и хотелось схватиться за него, сжать в своих ладонях тело, чтобы сохранить в целости, удержать и помочь, глядя на его вымученное лицо, но он все еще не мог сделать ничего, и ему оставалось лишь хвататься за простыни связанными на запястьях руками.       Лань Чжань множество раз ловил себя на мысли, что сам хочет так же потерять себя, что хочет снова оказаться под чужим напором и страстью, сгорев без остатка, и даже попытки какие-то были. Но вот так, до конца, они прежде не доходили, и просто как-то не пришлось к слову сказать, что ему хочется и вот так тоже. Ощутить то же, что и он ощущал каждый раз. Почувствовать, каково это. Оказаться на его месте. Может, тогда понять было бы проще. Может, тогда бы они лучше друг друга понимали, стали бы еще ближе, увидев друг друга такими разными.       ― Ты – нет? ― спрашивает он, и от повисшего молчания комок застревает в горле, заставляя сглотнуть тяжело.       Вэй Ин вдруг смеется бархатно, пальцами зарываясь в мокрые насквозь волосы у корней, помогая выправить и уложить на постели, деля на пряди, гладит бережно, проходясь ногтями, не отводя глаз, ведет по шее, и от его хриплых смешков с щекотными касаниями Лань Ван Цзи дуреет, заходясь мурашками:       ― Хань Гуан Цзюнь хочет, чтобы я, весь такой побитый, усталый и несчастный, еще и ублажил его, как следует? Ты и в самом деле безжалостен, гэ-гэ, ― он тянет последнее слово, ощутимо вычленяя слоги, стучит пальцем по груди рядом с ожогом тавра, глядя из-под тени ресниц. Лань Ван Цзи успевает всерьез задуматься о том, что, возможно, это все же была не лучшая идея, что Вэй Ин действительно мог слишком устать, что стоило просто с самого начала позволить ему сделать то, что он хочет, потому что нет никакой гарантии, что он не покалечит его, даже будучи снизу, будучи только ведомым. Но Вэй Ин наклоняется тут же, быстро врезаясь в едва задрожавшие приоткрытые губы, сцеловывая напряжение, и, так же быстро отрываясь, выдыхает горячо, почти бесшумно, будто боясь спугнуть. ― Я пошутил. Сколько раз тебе говорил не воспринимать мою болтовню всерьез, а? Конечно я хочу этого. Я всегда тебя хочу. Лань Чжань. Лань-гэгэ. Мне все равно, как. Это ведь с тобой, так какая разница? Ты единственный для меня. Я говорил тебе тогда, в храме, и повторю сейчас: я приму от тебя все, что ты можешь мне дать. Возьму тебя всего-всего. Лань Чжань. Мой милый Лань Чжань, ― и с каждым словом прижимается губами терпко к его лицу, взяв в ладони, осыпая лаской всего-всего, как и было обещано: пылающие огнем губы, шумно дышащий нос, дрожащие ресницы, очерченные рельефом скулы, предательски алеющие под сладкими словами щеки и уши, складки на лбу от сведенных к переносице бровей. Лань Чжань задыхается и лихорадочно шарит руками по телу, колени разводя все дальше, а пятками все сильней подталкивая ягодицы, вминая его в себя. Они скользят друг о друга так хорошо, забываясь, что хочется остаться вот так навсегда, в этой пучине блаженства и сладкой жадной пытки, но обозначено уже то, чего хочется друг от друга сегодня, и того, что сейчас, с каждым мгновением становится слишком мало.       Лань Чжань ослабляет хватку на спине, чтобы Вэй Ин мог спуститься ниже. Он ласкает его тело, и Ван Цзи млеет под пылом и страстью, с которыми на него набросились. Не получается сдержаться, и непристойные звуки вырываются из уст сами собой, а тело то и дело дергается, будто не может решить, хочет ли оно отстраниться или хочет продолжения под жаром этих потрясающих губ и прикосновениями этих чарующих рук. Оставив его ненадолго и сев на постель между его широко раздвинутых ног, Вэй Ин, с трудом уведя взгляд от открывшегося ему зрелища, рассеянно и потерянно шарит глазами по комнате в поисках чего-то. Лань Ван Цзи, который пользуется передышкой и рукой ощупывает горящую от оставленных меток грудь, требуется совсем немного времени, чтобы понять, что именно ищет его супруг, и от этой мысли он вдруг дергается.       Ему вспоминается темная в сумерках комната, тишина, жар и духота улицы, собственное сбитое дыхание и приглушенные в рукаве нижних одежд отчаянные стоны, пока внутри распирает жгучим огнем и болью, а затем легкой прохладой и незнакомым прежде ощущением удовольствия с примесью горечи. Первый раз, когда он узнал, как именно можно достигнуть блаженства и близости с мужчиной в такой позиции, опробовав на себе, испытав самому. Когда все казалось одновременно правильным и неправильным. Когда он ненавидел себя и его, не отступив назад и идя до конца, минуя болевые ощущения, заставляя себя расслабиться и продолжая настойчивые движения, мечтая о Вэй Ине в безмолвной ночи, что была единственной свидетельницей его бесстыдства и откровения, сдаваясь, впервые обнажая свои позорные желания и сокрытые чувства. Когда злился от невозможности прикоснуться вживую, открыто посмотреть, когда другие смотрят, и отталкивал от себя Вэй Ина снова и снова и снова, руша все надежды того на возможность быть хотя бы приятелями. Того Вэй Ина, которого всегда к нему тянуло и к которому тянуло его самого. Того Вэй Ина, который, по его собственному уверению спустя долгие годы, мог бы стать его еще тогда, прояви Ван Цзи чуть больше напора и будь он чуть более уверенным в своих действиях и намерениях, будь он хоть немного честнее с ним и самим собой. Но тогда, казалось, было слишком рано, а потом не за горами оказалось слишком поздно, и многое с тех пор уже забывалось. Однако все, что касалось Вэй Ина, оставалось в памяти навсегда. Прямо как те ощущения и запах сандала, затопивший комнату.       Ван Цзи чуть подается вперед и касается рукой его лица, достав до челюсти. Вэй Ин перестает оглядываться и тут же возвращает все свое внимание мужу, опустив голову и волнительно сглотнув, когда смотрит на него. Голос его чуть сипит и хрипит:       ― Не хочу делать тебе больно, ― говорит он, и Лань Чжань трогает большим пальцем его пересохшие губы, отчего Вэй Ин быстро мажет по ним языком, сглатывая снова, ― но и отрываться от тебя даже на мгновение тоже не желаю.       ― И не надо, ― отвечает Ван Цзи, расслабив руку и скользнув ей по шее и к плечу, все ниже и ниже касаясь локтя. Вэй Ин безотрывно и заворожено смотрит, заходясь мурашками, как он движется по пышущей влагой коже к локтю, ведет щекотно по запястью, царапнув приятно ногтем, посылая мурашки бегать по спине, и берет за руку, обхватывает обеими руками и тянет к лицу, глядя на него будто из-под толщи воды. Дыхание украли незаметно для него, и Лань Чжань питается воздухом через раз, совсем обо всем забыв, когда целует кончики пальцев трепетно, а после втягивает шершавые подушечки в рот, кладя себе на язык, влажно облизывая, глядя глаза в глаза. Масло для него не лучший вариант, но он не собирается говорить об этом сейчас, пока лишь предлагая альтернативу. Вэй Ин не возражает, только стонет и ахает тихо, алея скулами.       ― Какой же ты… ― шепчет он, прикрывая глаза. Лань Чжань держит его за руку некрепко, поэтому кисть легко выскальзывает из хватки. Вэй Ин смотрит на него, открыв глаза, а те – темнее ночи, и Ван Цзи оказывается прикован к постели одним только этим взглядом, не шевелясь и забывая дышать, от недостатка воздуха уже кружится голова, плывет потолок, расползаясь мутным пятном. Влажные пальцы скользят по подбородку, вниз, по беззащитно открытой шее и доверчиво открытой груди, спускаются, ведя дорожку, заставляя озябливо вздрогнуть. Трогает скользкую влагу на животе и ухмыляется, сощурив глаза. ― Раз уж сегодня ты весь целиком и полностью в моей власти… Не напрягайся. Я сам все сделаю. Сделаю, как надо. Ты не пожалеешь, ― и тянет эти самые пальцы, перепачканные в нем, ко рту, широко проходясь языком, не сводя глаз с Лань Ван Цзи. Лань Чжань чувствует, как собственное возбуждение твердеет и дергается в предвкушении, и Вэй Ин смеется, не выпуская изо рта пальцев, потому смех его приглушенный, слышится из самого горла.       ― Я не пожалею в любом случае, ― говорит Ван Цзи чуть погодя, когда находит слова и вспоминает, как говорить, наслаждаясь представленным ему видом. ― С тобой не может быть иначе.       Вэй Ин останавливается на пару мгновений, смотрит на него неясным взглядом, моргая беспомощно, будто уязвленный, слюна стекает по подбородку и вниз, к ладони, а потом выпускает пальцы с дрожащим вздохом, собирая влагу. Лицо у него такое, будто ему больно и грудь всю переполняет так, что вдохнуть-то и некуда. Он ложится на него сверху, целует, глубоко и мокро, не стесняясь стонать. Одной рукой держит себя, приподнявшись, согнув в локте, так, чтобы не упасть на него совсем, а другую опускает вниз. Лань Чжань сам разводит для него ноги пошире и подставляется под пальцы.       Это не так, как было в юности, и уж точно не так, как готовил Вэй Ина сам Ван Цзи в их самый первый раз, прекрасно помня об этих ощущениях, но совершенно потеряв голову от его действий и слов, забывшись от реальности близости, так давно и так сильно желанной. Вэй Ин готовит его основательно, явно учитывая все промахи и ошибки по неопытности Лань Чжаня. Поцелуями и разговорами отвлекает его, останавливаясь лишь для того, чтобы вновь увлажнить пальцы, поглаживая изнутри и расслабляя мышцы. Лань Чжаня всего распирает от нетерпения, и он просит поторопиться. Вэй Ин смеется, опаляя горячим дыханием его лицо:       ― Что я тебе говорил? Я сам все сделаю. Так, как посчитаю нужным. Сегодня я «контролирую процесс».       Лань Чжань чувствует, как разгораются уши и как по шее пятна цветут от его слов. И краска ползет только дальше, потому что Вэй Ин начинает дразниться, описывая свои ощущения внутри него, так смущающе и бесстыдно. Но движения пальцев выверенные, с каждым разом в него проникают все уверенней, и Лань Чжань стонет, позабыв о собственном стыде, когда Вэй Ин задевает нужную точку, усиливая напор, сам дышит шумно. Он толкает пальцы дальше, чуть согнув, под тем же самым углом, выравнивая темп, и Лань Чжань знает, что он только издевается над ним, что Вэй Ину просто доставляет удовольствие наблюдать за тем, как он корчится, когда разводит пальцы, растягивая. Но Вэй Ин смотрит с таким голодом и упоением, не отводит глаз от его лица, почти не моргая, будто боясь пропустить что-то, что Лань Чжаня размазывает по постели, и тот может только безостановочно и бездумно толкаться навстречу этим пальцам, так легко скользящим внутри него. Что еще он может сделать? Противиться его действиям не хочется, только расслабиться и получать удовольствие, чувствуя себя немного потерянно, чувствуя себя уязвимым и слабым, и оттого немного смущенным, но… В этом что-то есть. Его ли собственные это представления или же жажда познания чего-то нового? Это похоже на его подростковые фантазии лишь отчасти. Вживую оказывается стократ лучше.       Внутри резко пустеет, и Лань Чжань закусывает нижнюю губу, шипя и сжимаясь мышцами рефлекторно, но Вэй Ин этими же пальцами тут же накрывает его член, проходясь вверх и вниз раз-другой, и он только спустя не одно мгновение осознает собственный крик, вырвавшийся из глотки, и впору было бы устыдиться такой несдержанности, но…       ― Вот так, Лань Чжань, да, ― голос Вэй Ина глубокий и хриплый от возбуждения, какой-то темный, почти незнакомый, но смутно припоминаемый, будто из далеких времен, ― отпусти себя. Не сдерживайся.       Он трогает себя и пристраивается между ног, подыскивая позу получше, безостановочно жадно целуя в шею и грудь, цепляя затвердевшие соски зубами, оставляя все больше мелких отметин, словно уколы иголкой острые, но такие приятные, особенно когда Вэй Ин проходится по ним после языком. Лань Чжань дышит загнанно и сжимает губы, из последних сил пытаясь быть хоть немного тише.       Вэй Ин берет его рукой за лицо, придвигаясь лицом чуть ближе, коленями чуть приподнимает за бедра над матрацем, и на губах у него очень теплая, счастливая и нежная улыбка, и сам он будто светится изнутри:       ― Милостивые боги, чем я только мог заслужить такое сокровище? ― спрашивает он куда-то в пустоту, скользя по щеке ладонью так невесомо, целует в узкую полосу плотно сжатых губ, и Лань Чжань смотрит на него, безрезультатно пытаясь сморгнуть, различить пятна перед глазами. Вэй Ин пристраивает головку ко входу, и лицо его становится серьезным, взволнованным, едва не сожалеющим. ― Держись, ― предупреждает.       И, войдя внутрь едва ли на цунь, толкается глубже, явно сдерживаясь, выдыхая сквозь стиснутые зубы. Лань Чжань прикрывает глаза всего на мгновение, выгибая шею, проглотив вздох, свыкаясь с ощущением наполненности, а затем заставляет себя разомкнуть веки, потому что сильнее того, чтобы ощутить Вэй Ина внутри себя, ему хочется только видеть его лицо, когда он это сделает. Вэй Ин богатый на эмоции, от вырывающихся из него звуков до живой мимики, чувственный и искренний, честный и откровенный в своих желаниях и ощущениях до самого конца, и Лань Чжань тонет в этом бесконечном потоке сладких слов и признаний, умирает от тепла, что льется через край, тянется в ответ на каждое движение. Вэй Ин щурится, как он, и тоже глаз не сводит, и губы у него опухшие, и мышцы лица поджимаются. Он неторопливо продвигается, замерев, так и не дойдя до конца, они вместе переводят дыхание. Лицо Лань Чжаня тут же все оказывается зацелованным, а на пересохшие губы ложится чужое дыхание, тяжелое, жаркое и чуть влажное.       Лань Чжань сам толкается, прижимаясь всем телом, оплетая руками и подталкивая ступнями себе навстречу. Это больно и с непривычки не слишком приятно. Слюна не так хороша в качестве смазки, ее и немного, но Вэй Ин поработал над ним достаточно хорошо, чтобы зайти так далеко. Лань Чжань не контролирует дыхание, не контролирует свои голосовые связки, из груди то и дело вырываются звуки различной степени бесстыдности. От того, какой Вэй Ин горячий и распирает изнутри, от того, как скользят мокрые от воды и пота тела друг о друга, так хорошо, что бедра сами вскидываются, а глаза говорят красноречивей любых слов.       «Можешь»       «Можешь взять меня всего, давай»       «Я весь твой. Всегда, навеки твой»       «Хочу тебя всего»       И стоны, срывающиеся с губ, как прошение о большем. Их обоих словно лихорадит, и руки шарят по изгибу спины, цепляются за плечи в поисках опоры, потому что Вэй Ин двигается, и они качаются, словно в лодке на волнах, толкаются друг против друга, навстречу, надеясь придвинуться еще ближе, срастись кожей. Вэй Ин недолго медлит, наращивая темп, просит дышать, дышать вместе с ним, в унисон, чтобы дыхание одно на двоих, чтобы не задохнуться, ведя друг друга к краю.       И у обоих на лицах читается. Вот оно, оказывается, как. Вот, как чувствуется и ощущается. Вот почему каждый раз хочется толкаться все глубже, сильнее. Вот откуда такие крики и стоны, которые невозможно сдержать и сложно заглушить. Вот зачем все эти поддразнивания, полные пошлости фразы в запале. Лань Чжань чувствует себя беззащитным и открытым. Но беззащитным и открытым хорошо, как в падении с высоты. И оттого свободным. Чувствует себя так, будто нет больше ничего, будто можно совсем-совсем все. Все позволено. Целый мир у самых ног. Можно отпустить себя. Можно отдаться на волю чужих рук. Можно чувствовать. Не сдерживаться.       Не держать себя в руках.       Потому что Вэй Ин его держит и позволяет все.       Позволяет кричать и стонать громко, только подначивая, подбадривая, заставляя лишь на какие-то мгновения устыдиться, но все меркнет, становится ничтожным от его похвалы и силы, и властности. В голове проносятся кусочки из прошлого, когда от одного взгляда на него спирало дыхание, когда хотелось оказаться в плену его тела, раз уж душа и сердце уже были полностью в его власти, когда хотелось, чтобы взяли, вот так вжимая в матрац, заставляя забыться, заставляя забыть. Именно так, вбиваясь до конца, так глубоко и хорошо, как не могут пальцы, все в масле и слюне; заставляя глаза закатываться, вынуждая искать опору, чтобы не уплыть от проникновенных толчков. И боль, если и есть, существует где-то отдельно, тянется от крестца, перетекая тягучей, как мед, дрожью вверх по позвоночнику.       И он видит мутно сквозь дымку слез, как Вэй Ин теряется в этом тоже всем своим существом, как он так же наслаждается с ним этими новыми для себя чувствами. Несмотря на то, что это их первый раз вот так, все ощущается как нельзя правильным, и двигаются они по наитию, так, будто всегда только этим и занимались, каждый день, ведут друг друга рука об руку. Вэй Ин придерживает его под бедра, приподнимая, приподнимаясь сам, чтобы толкнуться глубже, притянуть его ближе, и все спрашивает, хорошо ли Лань Чжаню, повторяет снова и снова, как хорошо ему самому. Глаза у него шальные, радужки почти не видно, а сам он в какие-то моменты все равно умудряется быть громче Лань Чжаня, для которого это все впервые и сдерживаться нет ни сил, ни желания.       В какой-то момент Вэй Ин толкается особенно правильно, выбивая из легких всякий воздух, и с губ срывается восклицание. Да. Да! Вот так, да, хорошо, да! Член скользит внутри него, растянутого, расслабленного и напряженного одновременно, так, как надо, легко и хорошо. Вэй Ин не сводит с его лица взгляда, и он бы отвернулся, но вместо этого смотрит в ответ, позволяет супругу воочию наблюдать, что он с ним делает.       «Да, смотри, смотри только на меня. Вот, что ты со мной делаешь. Все для тебя. Только из-за тебя. Никого больше. Не может быть никого кроме тебя. Ты. Только ты!»       Вэй Ин сжимает его в своей руке и позволяет кусать себе губы, пока Лань Чжань изливается в судорожно двигающуюся ладонь, не переставая двигаться. И все мышцы в теле расслабляются, как после хорошей тренировки, растянувшись, как надо. Приятная нега растекается по всему телу, и Лань Чжань смотрит вверх, неосознанно путаясь рукой во влажных волосах, безвольно сжимаясь на быстрые толчки, дрожа от влажного дыхания в свое ухо. Берет его лицо под челюстью, и Вэй Ин, вместо того, чтобы спрятаться у него в плече, ниспадает лбом в его лоб с мягким глухим стуком, согнувшись в три погибели, заставляя выгнуться Лань Чжаня, а затем кончает с громким стоном, все еще двигаясь чисто по инерции, по заполнившей изнутри склизкой влаге. Лань Чжань чувствует кожей его загнанное дыхание, смотрит, как дрожат ресницы, снимает со вспотевшего до капель лба взмокшие пряди, уводя, и его всего переполняет дрожь, особенная слабость и уязвимость.       Раньше Ван Цзи чувствовал лишь стыд и злость за то, что позволил себе даже просто подумать об этом. Все изменилось с тех пор, как Вэй Ин вернулся и Лань Чжань обрел его, остающегося рядом каждый день, навсегда, больше не собираясь исчезать. Слабость и уязвимость больше не кажутся чем-то плохим, недостойным. В конце концов, он все еще следует учениям основателя клана, забывая обо всех запретах вместе с человеком, предназначенным ему Небесами, так что…       Вэй Ин с трудом отлипает от него, до того распластавшись совершенно без сил, словно взмокший листок бумаги, приподнимается на локтях, и вид у него, наверное, не лучше, чем у самого Лань Чжаня. Дышат они оба кое-как, тяжело, Вэй Ин то и дело пытается промочить горло, чтобы что-то сказать, а Лань Чжаню хочется помочь: «Дыши, давай, вместе со мной, как делал сейчас», но вместо этого он кусает губу изнутри, когда Вэй Ин покидает его, заставляя сжаться судорожно. Его чмокают в уголок рта, и на поцелуй это даже не похоже, просто тычок губами почти в щеку и носом в скулу. По тому стекает капелька, и Лань Чжань, проследив завороженно взглядом, как она катится по спинке к кончику, утирает ее пальцем. Они смотрят друг на друга, не находя слов, не решаясь нарушить момент.       А потом Вэй Ин нависает над ним, оперевшись на руки, и, наконец прочистив горло, задает единственный волнующий его вопрос:       ― Ну как? Хорошо я все проконтролировал?       Лань Чжань моргает растерянно и вздыхает вымученно, пряча лицо в подушке. Вэй Ин смеется и поднимается, чтобы привести их обоих в порядок.       По телу гуляет усталость, будто воздух разом потяжелел, оседая сверху, вдавливая в промокший насквозь матрац, клонит в сон – ведь время давно перевалило за то, когда в Облачных Глубинах бьют отбой, – глаза сами собой закрываются. И только голос Вэй Ина, копошащегося в вещах и носящегося вокруг него, заботливо утирая от влаги и укладывая, удерживает его в сознании. Лань Чжань чувствует на своем лице тяжесть невольной улыбки. Вэй Ин сам, вымотанный, едва держится на ногах, но в его голосе слышится довольство. Ему хорошо, думает Лань Чжань с удовлетворением. И только после думает уже о том, что ему самому понравилось, а потому без сомнений можно позволить Вэй Ину сделать это с ним снова. В следующий раз.       Лань Чжань не дает ему подняться, вслепую перехватывая запястье и утаскивая мужа на себя, после чего легким движением руки тушит огоньки свеч. Где-то о пол шлепается тряпка, отброшенная Вэй Ином в дальний угол комнаты, когда супруг сдается, даже не попробовав сопротивляться, не став возражать, устраивая поудобней голову и потягиваясь за одеялом, чтобы укрыть их обоих.       Руки Вэй Ина обнимают по бокам.       Лань Чжань в его руках чувствует себя опустошенным и легким, до дна выпитым.       Но он знает, что не иссякнет никогда.