А у Богини Литературы

На Гуанъяо вместо золотых одежд с пионом сорта «Сияние средь снегов» темные невзрачные одежды из добротной ткани, бледные пальцы обеих рук в темных крапинках, даже на лице — короткие разводы застывших чернил. От мелких иероглифов, неровных строк и коротких символов в глазах Мэн Яо — подумать только, в глазах духа литературы, — рябит уже который час. Гуанъяо откладывает подсыхающий свиток в сторону, мотает головой, прогоняя мельтешащие перед глазами точки, и откидывается на твердую спинку кресла. — Устал? — с неискренней заботой спрашивает Лин Вэнь. — Еще немного. «Немного» — это две с человека ростом стопки бумаги на столе и еще четыре таких же в приемной. Наньгун Цзэ с закинутыми ногами на своем рабочем столе беззаботно качает головой, криво подписывая изящной кистью документы, ценность которой измерялась не одной тысячью живых душ. Гуанъяо сказал бы, что Верховная Богиня литературы недостаточно серьезная, но знал, что ее неоригинальное баловство не более чем нервный тик. — Дух литературы? Мэн Яо постоянно щупал свою руку — она на месте, двигается, а на плече ни единого шрама, совсем не так, как на теле Не Минцзюэ. Шею простреливают фантомные боли: закрой Гуанъяо глаза, он слышал, как хрупкие кости ломаются под натиском ладони старшего брата. — Ага, да. Вы, уважаемый Ляньфан-цзунь, теперь небожитель средних небес. Голос, в котором ни черта не понятно — тонкая ирония или грубая прямолинейность, осунувшееся от усталости прелестное лицо, темные круги под покрасневшими глазами и ведро грустных шуток. Наньгуан Цзэ, Верховная Богиня Литературы, лично пригласила Гуанъяо работать в свой дворец. У Мэн Яо много вопросов. У всех на самом деле много вопросов, но на Небесах принято вежливо молчать. — Для бессмертного у меня неправдоподобно много грехов, — замечает как-то Гуанъяо, и Лин Вэнь резко усмехается. У нее, быть может, этих грешков за спиной еще больше, чем у своего подчиненного. — Да вас за чтимую святость редко берут. Император с сюрпризом, один мой друг играет судьбами, второй на постоянном месте жительства оседает в борделях. Еще один вознесся за то, что напился, - отмахивается она. Наньгун Цзэ громко смеется, а Гуанъяо только качает головой. На небесах не осталось настоящих богов. — У тебя бывает отпуск? — Если я надолго пропаду, Небеса рухнут. Лин Вэнь говорит это без самоуверенности и хвастливости — просто константирует невеселый факт. Лин Вэнь почти не отдыхает, но зато когда Гуанъяо честно жалуется на усталость, без раздумий дает ему пару дней отдыха. В редкие дни, когда у Наньгун Цзэ выдается свободный вечер, они вдвоем играют в карты или маджонг. Или просто беседуют. Или находят запасы столетней выпивки и запивают своё молчаливое горе алкоголем. Они никогда не говорят о прошлом. Лин Вэнь и так знает о Гуанъяо непозволительно много, Мэн Яо же считал, что лезть в чужие лабиринты тайн попросту неэтично — в его прошлой людской жизни это кончилось совсем плохо. Пепел забивает легкие. Гуанъяо с другими небесными чиновниками беспомощно цеплялся за статую Мусорного Божества, с замершим сердцем смотря на столицу-голема. Ужасающее порождение настоящего чудовища, Небесного Императора. У Гуанъяо нет веры ни во что хорошее. Но Лин Вэнь он немного доверял. «Старина Пай, ты правда думал, что мы друзья?» Она обращалась не только к Мин Гуану. Когда Мэн Яо лежал на полу, обессиленный от атаки Цзюнь У, он не боялся. Смех застрял в его горле: вся эта сцена до ужаса напоминала его кончину. Добрая улыбка, жесткий взгляд глаз. Лживые слова, лживые поступки. Друг, который оказался врагом. Человек, которому кто-то даже верил больше собственного отражения в зеркале, скинул маску и предстал перед всеми злодеем. Мэн Яо пискнул бы, полумертвый, что Наньгуан Цзэ наступает на протоптанные грабли, но из горла кроме жалких хрипов ничего не вырывается. Лин Вэнь слышит это, оборачивается, кидает нечитаемый взгляд — и Мэн Яо на миг кажется, что улыбка богини литературы на короткие доли секунды становится настоящей, а не вымученной. И Мэн Яо не чувствует себя преданным. «Почтенная Лин Вэнь, да благословит тебя чудо выжить в этой заварухе», — вяло думает Гуанъяо перед тем, как на полу дворца Шэнь У теряет сознание.