Исповедь Габриэля Агреста.

Здравствуй, сынок. Если ты это читаешь, значит у меня всё получилось. И не получилось ничего одновременно.       Все дела фирмы я привел в порядок, завещание лежит у семейного нотариуса. Я дал распоряжение и он найдет тебя через два дня после моей смерти. Опекуна я доверяю тебе выбрать самостоятельно. Мои взгляды на жизнь отличаются от твоих и поэтому я хочу, чтобы с новыми людьми тебе было комфортно. Если не сможешь, то я договорился с мадам Цуруги насчет тебя. Я не уверен, но вроде бы с её дочерью тебя связывают теплые отношения.       Если ты еще не догадался после нашей последней битвы — Бражником всё это время был я. Талисманы Моли и Павлина лежат в сейфе за картиной Эмили. Аккуратнее с камнем Павлина, именно он сломал жизнь мне и женщинам, которых я любил.       Маюрой была Натали. И она медленно умирала с самого первого использования талисмана. Во время последней битвы её состояние резко ухудшилось. Я пытался помочь, искал лучших врачей, даже запрещал ей брать камень, но влюбленную женщину может остановить только смерть. Так и случилось. Я успел лишь донести её бессознательное тело до логова и принудительно снять трансформацию, когда она умерла у меня на руках. Я напрасно молил Дуусу, квами Павлина, погрузить её в вечный сон, как и твою мать, но при попытке сделать это я потерял обеих. Дуусу не справилась из-за повреждений талисмана и лишь Нууру не дал ей умереть.       Знаешь, я не был с Эмили в тот момент, когда она ушла. Моя маленькая, великодушная Эмили послала меня за водой, будто предчувствуя свою смерть. Мне казалось, что путь от нашей спальни до кухни занимает пару минут, но вернувшись, понял что эти мгновения вполне могут превратиться в вечность. Крича, воя как дикий зверь, с телом моей любимой на руках я благодарил бога за то, что отправил тебя с Натали и охранником к Буржуа. Я не хотел испугать тебя зрелищем человека, потерявшего свою жизнь. Тогда и сейчас я ненавижу себя за то, что не держал её за руку, не говорил слова любви и поддержки в тот момент. Она всегда боялась умереть в одиночестве и я подвел её даже в этой малости.       Дуусу оказала мне тогда невероятную помощь. Она погрузила Эмили в сон, похожий на стазис. Все эти годы моя маленькая жена и твоя мать лежала в подвале нашего дома. Если захочешь, можешь найти это помещение, я оставлю подробные инструкции на обороте. Там же я держал акум, точнее растения, которые нужны для их появления и размножения.       Первые месяцы я не хотел ничего. Я часто спускался в подвал, захватив с собой несколько бутылок крепкого алкоголя, желая набраться до такой степени, чтобы забыть весь этот кошмар. Я не хотел видеть тебя тогда. Да что скрывать, я буквально ненавидел тебя за то, что ты так похож на Эмили. Глаза, волосы, улыбка, привычка морщить нос и откидывать мешающую прядь. Я боялся, что сорвусь и напугаю тебя этим. Боялся потерять ореол сильного отца, который остается невозмутимым в любой ситуации. Когда мой страх перерос в паранойю я не помню. Возможно в этом виноват алкоголь. Но я дико боялся отпускать тебя за пределы дома. Боялся что потеряю еще и тебя, сын. Ты скорее всего не веришь, да и я себе тоже, но всё, что я делал, было ради нашей семьи. Я часто представлял себе, что мы будем жить как раньше.       Если ты не знаешь, талисманы мы нашли в одном из наших путешествий в Тибет. Эмили нашла, когда мы немного отстали от группы, чтобы поподробнее рассмотреть место исчезновения древнего храма. Там она и увидела вынесенные недавней лавиной лишь чуть присыпанные снегом две необычные шкатулки. Если бы я тогда мог знать, что они принесут в мою семью, я бы выкинул их вниз с обрыва, чтобы ни один несчастный не смог найти их. Книгу Эмили выкупила позже у одного странного старого коллекционера, увидев знакомый знак на обложке. Она была написана странными письменами, которые мы не стали тогда расшифровывать.       Первая же попытка использования талисманов обернулась катастрофой. О, как много бы я отдал, чтобы тогда самому использовать камень Павлина. Моя милая жизнерадостная Эмили точно бы смогла жить после моей смерти, не отказываясь от собственного сына. Но время невозможно повернуть вспять. Из пучины отчаяния меня вытащила Натали.       Моя верная стойкая Натали. Моя сильная птичка. Тогда она впервые за годы работы в нашем доме позволила себе повысить на меня голос и разбила все бутылки с алкоголем, что были у нас. Я даже хотел уволить её в первое мгновение, но осознание своего поступка в её испуганных глазах остановило меня.       Она стала для меня константой, точкой опоры, благодаря которой я смог немного изменить свой мир. Тогда я впервые вышел завтракать с тобой. Я помню твоё удивление и радостные искрящиеся глаза. Так похожие на глаза моей Эмили. Каюсь, тогда я чуть не повернул обратно. Только хрупкая женская ладонь на моей спине не дала мне это сделать.       Прости меня за это, сын. Прости за крохи внимания, за тотальный контроль и ограничения, за невозможность прикоснуться, за все ограничения и придирки. Прости за то, что никогда не видел в тебе свою силу. За то, что в моей жизни женщины значили больше тебя. За грубость и холодность. За годы недосыпа и нагрузок. За отнятое детство. За проблемы, которые я причинил будучи Бражником. За то, что я напишу ниже. И за то, что сделаю сегодня. Тебе будет сложно это простить, но попробуй хотя бы понять меня. И прочти до конца исповедь своего слабого малодушного отца.       Я не помню момента, когда впервые обратил внимание на Натали не только как на помощницу. Когда на моих эскизах появились её небесные глаза, узкие плечи и тонкие руки. Возможно тогда, когда она отстаивала твоё право учиться вместе с обычными детьми в колледже, рискуя должностью. Или когда второй раз орала на меня, после того как я чуть не убил тебя руками Горизиллы. А может когда она заставляла меня спускаться к приемам пищи с тобой. Когда приносила кофе. Напоминала, что помимо работы существуешь ты. Не замечала моих малодушных слез после очередной неудачи. Одно знаю, когда она впервые надела камень Павлина я понял, что она слишком прочно поселилась в моем сердце. Что еще одну потерю я не вынесу. Кажется, тогда я впервые повысил на неё голос из-за страха потерять, когда принес её, бледную, еле дышащую в кабинет и опустил на кресло. Именно её слова, её горящие одухотворенные глаза на бледном лице, холодные руки, которые я поспешил согреть, заставили меня испытать такой ужас, будто я уже потерял её.       Натали оказалась сильной. Я забирал у неё камень и строго выговаривал каждый раз, когда она очертя голову неслась спасать меня из самых сложных ситуаций, в которые я попадал благодаря моему очередному «гениальнейшему» плану. Уже в тот момент я знал о её чувствах, но осознанно запретил себе думать о них, специально держа её на расстоянии, насколько это было возможно. И с каждым моим поражением я чувствовал, что проигрываю самой цели заполучения камней чудес. Глядя как угасает Натали, с каждым днём теряя краску глаз цвета морозного неба, я уже не был уверен, что хочу продолжать. Что захочу вернуть Эмили, взамен убив её. Она напоминала мне птицу из прочитанного мной в юности романа. Есть такая легенда — о птице, что поет лишь один раз за всю свою жизнь, но зато прекраснее всех на свете. Однажды она покидает свое гнездо и летит искать куст терновника и не успокоится, пока не найдет. Среди колючих ветвей запевает она песню и бросается грудью на самый длинный, самый острый шип. И, возвышаясь над несказанной мукой, так поет, умирая, что этой ликующей песне позавидовали бы и жаворонок, и соловей. Единственная, несравненная песнь, и достается она ценою жизни. Но весь мир замирает, прислушиваясь, и сам Бог улыбается в небесах. Ибо все лучшее покупается лишь ценою великого страдания… По крайней мере, так говорит легенда.       А я наблюдал за её угасанием. И причинял ей боль, говоря об Эмили.       После провальной акуманизации мадемуазель Буржуа, которая должна была стать моей победной, я сорвался. Я поцеловал её. Сделал её своей во всех смыслах и одновременно стал вторым шипом, ускорившим её уход. Она была гордой, очень гордой, моя милая девочка, и не смогла поверить, что слова любви я шепчу ей, а не Эмили. Что вижу перед собой её, что счастлив с ней.       Я думаю, что если бы смог тогда остановиться, усмирить свою гордыню, то она прожила бы дольше. Где-то в глубине души я давно сменил цель получения камней. Я хотел попросить вылечить Натали. Возможно, это потребовало бы меньшей цены, чем воскрешение. Я готов был заплатить собственным здоровьем, если бы у меня был выбор. Однако всё решилось без моей воли. Она была со мной еще год. Целый год, когда я, почти счастливый, очень редко использовал талисман. То был твой предпоследний год в коллеже и ты со своей пятнистой напарницей смогли вздохнуть спокойно.        Последним, что сломало меня, стало осознание твоей скрытой хвостатой личности. Не удивляйся, chat Noir. Я знаю о твоей личности и догадываюсь по поводу твоей напарницы именно с той роковой битвы. Когда я понял весь отчаянно забавный трагизм ситуации, меня прошибло холодом. Я и подумать не мог, что мой сын подвергает себя опасности, рискует своей жизнью из-за алчности своего отца. Я перебирал фотографии тебя маленького и не мог сдержать слёз, вспоминая все удары, которые я обрушивал на тебя.       Знаешь, Эмили хорошо каталась на коньках и очень хотела поставить на них тебя. Ты бы видел всю защиту, которую я навешивал на тебя тогда. Я боялся, что ты упадешь и сделаешь себе больно. Боялся твоих слёз. Боялся травм. Но после каждого падения ты вставал, мой маленький храбрый сын, и ехал дальше. Я знаю, иногда тебе было больно, но ты не плакал и всегда с улыбкой отвечал мне, что всё хорошо.       А потом я вспоминал, как сбрасывал тебя с огромной высоты, как отбивал твои удары своей тростью, стремясь причинить вред, и задыхался. Сколько же боли я причинил тебе, мой единственный любимый сын, оправдываясь благом нашей семьи. А ты прощал меня, каждый раз радостно тянулся навстречу, льнул во время редких объятий, и не знал, какого чудовища касаешься.       Я всё же тешу себя надеждой, что во мне осталось что-то человеческое. Ведь, был бы я совсем чудовищем, я бы забрал талисман у беззащитного тебя, а после и у твоей леди. Но тогда я бы окончательно потерял тебя и предал бы память моих любимых женщин. Да и после смерти Натали я не хотел ничего. Мне незачем стало бороться. Вместе с ней я потерял остаток своей души.       Веришь, я не думал, что смогу полюбить кого-то после Эмили. Но моя птичка сумела разбить стены, возведенные мной.       Я очень часто жалею, что не оттолкнул её с самого начала. Что поддался своим желаниям. Что посвятил в тайну, что дал талисман, что из раза в раз подвергал опасности. И, с другой стороны, благодарю себя, за ответные чувства.       Я часто думаю наших с ней минутах, часах, днях, когда мы были вместе. Именно мы, без всяких целей и жертв, без людей между нами. В такие минуты я любил рисовать её. Спящую, сонную, смеющуюся, смущающуюся, строгую, милую, недовольную и сердитую. Я даже не могу сказать, что именно я в ней любил. Глаза или шелковистые волосы, которые так удобно ложились в руку. Тонкую шею или выступающие позвонки. Ямочки на пояснице или родинку под правой лопаткой. Нахмуренные брови или лучики у глаз от смеха. То, как краснели её ушки, когда я шептал ей разные непотребства, отвлекая от работы, или высунутый кончик языка, когда она слишком увлекалась. Всё это зарисовано, всё я бережно храню в памяти, перебирая ежедневно, как самый драгоценный клад.       Когда умерла Эмили, умерло моё сердце. Когда умерла Натали — умерла душа.       Прости, сын, что даже сейчас, прощаясь, я пишу тебе не о тебе. Я дико боюсь, поэтому руки сами пишут все приходящие мысли, а я позволяю этой маленькой исповеди ложиться на страницы.       Если ты прочитал всё это, то большое тебе спасибо. Мне будет легче умирать, зная что ты, может быть, поймешь мои мотивы. Я действовал ради семьи и ради тебя меньше, чем должен был бы.       Когда у тебя появится любимая женщина и мои внуки пожалуйста, расскажи им обо мне что-нибудь хорошее, если вспомнишь. Или не рассказывай вовсе.       Надеюсь это письмо не попадет в руки никому, кроме тебя. Я вовсе не хочу, чтобы тебя считали сыном врага Франции.       Пожалуйста, положи мои скетчбуки и две фотографии cо мной в землю. Место на семейном кладбище я уже приготовил. Между моими девочками. Между Эмили и Натали.       Я рад, что сегодня смог обнять тебя и ты позволил это сделать. Надеюсь, вечеринка, на которую ты уехал, будет хорошей. Положись на Жерара, когда вернешься домой. Я сказал ему забрать тебя завтра.       Опять я малодушно оттягиваю свой приговор. Всё давно уже готово. Но мне дико страшно.       Прости меня за этот поступок, сын. Но я держался четыре месяца, чтобы привести в порядок дела. Я больше не могу. Жить без них выше моих сил.       Я надеюсь, ты не будешь сильно горевать. Право слово, я верю, что ты сильный мальчик, намного сильнее меня. Весь в женщин, которые тебя воспитали. Пора. Еще раз прости. Я люблю тебя, Адриан. Мой сын. Всегда любил и гордился. Прощай. Твой никудышный отец, самый неудачный злодей, слабак и трус, Габриэль Агрест. Днём Адриан найдет своего отца повешенным. Прощальное письмо впитает в себя слезы еще одного Агреста.