Раз. Два. Три.

Раз. — Мне нравится красный, — Кто-то берет его руки в свои и бережно сжимает их. Два. — И ты мне тоже нравишься, — Незнакомец размазывает кровь вверх по рукам и хватает его за шею. Три. — Будешь моим? Страшно. *** Ему снится один и тот же сон. На самом деле, засыпать уже банально страшно. Ощущение чужих пальцев на своей шее не проходит даже после того, как он час назад с немым криком и бешено колотящимся сердцем упал с кровати. Клишированно настолько, что Бакугоу почти ударяется головой о тумбочку. Он пытается не думать о том, чья кровь была на руках. Его или чужая? — Привет, Кацуки, как ты? — Бакугоу садится в кресло напротив своего психотерапевта, сейчас у них что-то вроде минутки откровения, как называет это врач, Кацуки же предпочитает вариант: "напизди и не спались". Мужчина сидит напротив, смотрит пристально, наблюдает за каждым движением своего пациента и постоянно что-то записывает в блокноте. Даже тогда, когда Кацуки ничего не делает. Просто сидит, просто молчит, просто думает. Он надеется, что в блокноте написано "купить моцареллу". — Никак, наверное? — Дать точный ответ очень сложно, когда тебя ежедневно кормят транквилизаторами. "— Проблемы с гневом сами себя не решат" — Говорит ему мать и отправляет в дурку. Спасибо, стало лучше. Сучка. — Сколько ты спал? — У блондина под глазами синяки от недосыпа и недоедания, но признаться в том, что два-три часа в сутки — его максимум(в самые лучшие дни, конечно), он не решается. До полного овоща ему не хватает только снотворного. — Кажется, часов шесть? Не знаю точно, но чувствую я себя относительно бодро, — Относительно своему состоянию, внешнему виду и вообще по шкале от нуля до десяти он заебался на все сто. — Я знаю, что ты не спал этой ночью, Кацуки. Бакугоу не смотрит на мужчину, концентрирует свое внимание на своих пальцах, которые отбивают счет вальса. Раз. Не думать о душащих его руках сложно. Два. Он прокручивает воспоминания снова и снова. Три. И сходит с ума. Ложь не удалась. — Я не могу, мне снится сон... я просто не могу в нем находиться... — Бакугоу цепляется дрожащими от усталости или паники пальцами за волосы и тянет их в разные стороны, не прекращая повторять: "не могу, не могу, немогунемогунемогу". Перед глазами все плывет и краснеет, он не может сконцентрировать зрение даже на своих ступнях. Ему снова вкалывают успокоительное. *** Бакугоу не понимает как давно у него открыты глаза и менялся ли вид перед ним хотя бы раз за последние сутки. Он не понимает, не осознает, как давно лежит так и не может вспомнить как вообще здесь оказался. Что он делал до этого? Он просто выпал из реальности. Снова. Глаза давно покраснели от раздражения и незнакомые голоса иногда напоминают, что ему вообще-то необходимо моргать время от времени. Глотать какие-то таблетки, иногда менять локацию, куда-то ходить, с кем-то говорить, что-то делать. Он не понимает, что от него хотят и иногда даже не помнит, чтобы он что-то делал. Его тело в такие моменты будто живет отдельно от разума. Ну или его просто снова напичкали таблетками. — Бакугоу, ты лежишь тут вторые сутки! Поднимайся! — В бок упирается что-то жесткое и начинает раскачивать тело Кацуки. Не будь ему сейчас похуй на это, он бы вырвал этому выпендрежнику ноги. Стоит уточнить: с ним в одной палате лежит чудаковатый парень, который себе на волосах каждое утро рисует молнию. Чем — загадка, которую он раскрывать не собирается. Мол, "секрет фирмы". Хуирмы. — Еще раз и останешься без ноги, Пикачу, — Угроза в никуда, Каминари это понимает, Бакугоу тоже. Но насилие над беспомощным прекращается. Спасибо. — Который час и число? — Обед уже прошел, и я же говорил: "ты лежишь тут вторые сутки", — Каминари садится на кровать Бакугоу, опирается спиной о стену и смотрит в потолок. Ему, честно, плевать сколько блондин лежит, абстрагировавшись от реальности, тут и без него поговорить есть с кем. У Каминари и без Бакугоу есть проблемы. Не из заботы же он будит его, что за черт? Его просто достало это лежащее тело, да и он вонять скоро начнет. — Тебе бы поесть на ужине, чувак, — Точно. — И помыться... Никакой заботы. Нет. Бакугоу хмурит брови и медленно принимает сидячее положение. Голова гудит, конечности затекли, да и к тому же в теле ужасная слабость. Лучше бы он и дальше продолжал не двигаться. Не чувствовать. Просто спать. — Нас кормят отвратительной фасолью и капустой, а про картошку я вообще молчу, — Обречённо вздыхает Бакугоу и слышит легкий смешок со стороны соседа. Пусть он и бесит Кацуки почти круглосуточно, но парень он хороший. Да и Бакугоу от всего на свете бесится, будем честны. — Да! Черт, ты прав! Мыло и то вкуснее! — Денки смеется, Бакугоу смотрит на него как на последнего идиота. — Придурок, ты что, жрал мыло? Каминари резко подскакивает на кровати, встает на ноги и спрыгивает быстрее, чем Кацуки успевает сообразить, что произошло. — Спи меньше, тут, знаешь, иногда происходит что-то веселое! — И Бакугоу совсем не удивлен, нет. *** Как он и говорил: кормят здесь отстойно. Транквилизаторы на вкус лучше, чем все то, что им тут дают. Он идет между людей и никто никого не задевает, Кацуки безмерно благодарен этому. Здесь будто бы каждый знает, что такое личное пространство и насколько оно высоко ценится. Все, кроме Каминари, конечно. Как только блондин приземляется за стол к своему соседу, он тут же почти что ложится на него и в наглую ворует маленькую помидорку. Падла. — Овощи — единственное, что тут можно есть, — Заявляет Денки, подкидывает кусочек помидора вверх и ловит ртом. И давится. Идиот. Кацуки смешно даже несмотря на то, что секунду назад он ощущал себя персонажем какой-то стремной игры. Игрок, кстати, попался отстойный. Хуже здешней стряпни. Пока Бакугоу угарает над ним как может, на них смотрит вся столовая, со стороны входа бежит девушка с каштановыми волосами и пара охранников. — Каминари! Что случилось? — Пикачу резко приходит в себя, отмахивается от охранников и жестом приглашает девушку сесть. Ловелас, не иначе. — Идиот просто подавился из жадности, не обращай внимания, — Каминари только глаза закатывает, но по его виду сразу ясно: он доволен собой. Доволен, что смог рассмешить Бакугоу, пусть и пострадал при этом. Кацуки ему за это благодарен. Мысленно, конечно. Вслух он все еще придурок. — Я почему-то не удивлена, — Девушка не садится рядом с ними, она идет за своей порцией, чтобы в итоге ее выбросить. Отчасти из-за того, что она невкусная, отчасти из-за того, что у нее, вроде, пищевое расстройство. Не лезть не в свои проблемы, если тебя не просят — лучшее, что ты можешь сделать, считает Бакугоу. Лучше оставить это дело профессионалам. На подносе у него стоят вареные яйца, гречка, зелень и мясо. Выглядит красиво, да, но на вкус отвратительно. — Надо быть самым криворуким человеком на планете, чтоб завалить приготовление самой обычной гречки, — Заранее говорит Бакугоу и пробует. Ожидание оправдано, это отвратительно. — Какого черта она, блять, кислая?! И Каминари смеется. Такие моменты бесценны, пусть даже длятся и недолго *** Его мозгоправ дописывает в карту Кацуки снотворное. Бакугоу хочет, чтобы этот мудак страдал всю оставшуюся жизнь, а жил долго. *** Но он снова видит этот сон. Снова чувствует теплую кровь на своих руках. Снова чужие руки душат его и сердце бьет так сильно и громко, что голова начинает болеть. А может это из-за недостатка кислорода. Бакугоу поднимает глаза выше и видит, что незнакомец что-то шепчет. Может, говорит. Может, Кричит. Бакугоу не слышит его. Он слышит только как бьется его сердце, и как шумит его кровь. Бакугоу бесится. Бесится, как самая агрессивная дворовая псина, которую дразнят малолетки. Он не понимает, что говорит человек напротив него, он не умеет читать по губам. Хочется выбить ему зубы и спрятаться под одеяло от страха. *** Просыпается он вполне спокойно: остается лежать на кровати, пусть и дышит загнанно, пусть его руки вцепились в собственную шею, пусть он и не слышит криков отчетливо, но точно знает, что кто-то рядом с ним кричит. Его одежда липнет к телу из-за пота и ощущения такие, будто он вынырнул из воды. Нереальные. Пугающие. Признаться страшно, но они восхитительны. Ужасающие. Раз. Он чувствует как его держат за запястья. Страшно. Два. Он слышит успокаивающий и обеспокоенный голос. Три. Он видит испуганные глаза Каминари напротив. Прости?. Слова застревают в глотке, вместо них выходит только ужин, который на вид теперь такой же отвратительный, как и на вкус. — … Я позову медсестер… — Денки уходит быстрее, чем Бакугоу успевает его остановить. Может, это и к лучшему. *** Всю оставшуюся ночь они не спят. Бакугоу не спит, потому что не может, Каминари не спит, потому что, дословно: "знаешь, не хочу проснуться утром и увидеть в своей комнате труп, чувак.". Никакого беспокойства в его голосе, только руки дрожат, да взгляд какой-то болезненный. Они молчат довольно долго, но это ничего, им обоим было комфортно в тишине. Кацуки мог бы сказать, что он ей наслаждался, если бы не смотрел в окно время от времени, когда замечал там какое-то движение. Почему? Он и сам ответить на это не мог, а если бы спросили, сказал бы, что, мол, просто вид красивый. И даже не соврал бы. — Я отсюда слышу, как безрезультатно ты пытаешься расшевелить шестеренки в своей голове, Пикачу, — Бакугоу устало вздыхает и смотрит прямо на своего соседа. Их комната не была большой, как и все остальные, в принципе, они сидели в метрах трех друг от друга, так что было прекрасно видно, даже при свете луны, что у Денки лицо перекошено мыслями. Он улыбается, видимо, облегченный тем, что не придется начинать разговор самому. — Давай сыграем в одну игру, — Это было утверждение, не вопрос. Денки совершенно точно не принимает отказы. — Мы по очереди говорим три факта о себе. Два из них ложные, один правдивый, — Каминари встает со своей кровати и тащится в сторону Бакугоу. Он уставший, ноги почему-то дрожат так, что заметно даже под свободными штанами. Он падает на кровать сбоку от Кацуки, поворачивается к нему лицом и садится в позу лотоса. Если раньше Бакугоу был уверен в том, что Денки — легкомысленный идиот, чье развитие остановилось примерно в средней школе, то сейчас он совершенно точно был другим. Был сосредоточен. Ловил каждое движение Кацуки и будто бы видел его насквозь. Вдоль позвоночника от этого должны пробежать мурашки, но Бакугоу под успокоительным. — Условие только одно: не врать. У Кацуки нет никакого желания, никакого повода раскрываться перед этим парнем. Зачем ему выливать свое говно кому-то на голову и терпеть то же самое от него? Незачем, верно. Никто не любит копаться в чужом прошлом, тем более, в прошлом психически нестабильного человека. Он думает, что сейчас не должно происходить никаких откровений, пусть даже и момент подходящий, как в каком-то фильме с жанром "драма". Они не должны сидеть друг напротив друга и рассказывать что-то о себе. Бакугоу должен выйти за пределы комнаты, сесть на диванчик в коридоре и просидеть там до утра под пристальным взглядом медсестры. Может быть, ему удастся заснуть. — Идет, — Он поворачивается к Денки лицом. — Начинай. Каминари закатывает глаза и наконец улыбается. Так привычнее. Теперь он снова выглядит как обычно. Как Денки. — Хорошо. Начнем с простого, не против? — Он не дожидается ответа, прищуривается и смотрит на Бакугоу, обдумывая, что же ему для начала сказать. — Первое: я считаю, что Диснейленд — отстой. Второе: мне нравится здешний чай. Третье: я нахожусь здесь больше трех недель. Во-первых, Диснейленд нравится всем, даже Бакугоу. Он бы с радостью туда сходил, если бы у него были на это деньги и дополнительные нервные клетки, а то данные ему при рождении уже на исходе, да и Каминари в большинстве случаев ведет себя как ребенок. А детям нравятся парки аттракционов. Во-вторых, никому не нравится это пойло из песка и воды, которое местные повара называют чаем. — Третий. Ты здесь больше трех недель. Когда я приехал сюда, — Он поморщился от собственных слов, звучало так, будто бы он пришел сюда добровольно, а не под пристальным надзором матери. — ты уже тут был. Это было почти две недели назад. — Верно, — Каминари одобрительно кивает. — Теперь ты. — Первое: у меня дома есть псина, зовут Бласти. Второе: как-то раз я поджег чей-то домик на дереве и дрочил на это. Третье: мне нравится красить ногти, — Бакугоу не менялся в лице, пока говорил это, а вот улыбка Денки с каждой секундой становилась все более нервной. — Аээ… Первое? — Ты даже не думал? — Бакугоу выгибает одну бровь и смотрит на Каминари, который поднял руки на уровне головы, мол, не его вина. — Не надейся на лучшее, посмотри на меня и хотя бы попытайся подумать! Денки смеется и падает на спину, чудом не бьется затылком о спинку кровати. — Чувак, неужели второе? — Он замолкает и серьезно смотрит на Бакугоу, на то, как он невинно пожимает плечами. Он снова смеется. — Да ты конченый, ты знал это!? Бакугоу знал. Он ебнутый. Он псих. Он попал сюда не просто так, заслужил. Он понимает, но находиться здесь совершенно точно не хочет. Никто не хочет. — Ты поднял планку откровений, Бакугоу. Прекрасно, — Каминари успокаивается и снова садится на кровати. Он больше не смеется. Ему, кажется, даже не весело. Он выглядит таким серьезным, будто пытается решить задачку с тригонометрии. — Первое: моя мать заставляла меня продавать свое тело, чтобы у нас были деньги. Второе: я изнасиловал свою подругу, она покончила с собой. Третье: В школе я зарабатывал тем, что сосал члены. — Знаешь, все три факта тебе к лицу. Ладно, третье? — Каминари улыбается и проводит своим языком по зубам, как бы подтверждая его догадку. Бакугоу делает вид, что ему противно. — Отвратительно. На самом деле Кацуки не обязательно знать, что все три факта были правдой. В конце концов, Каминари не соврал. Правила не нарушены. — Ладно, теперь я. Первое: Мать водила меня по церквям, пытаясь изгнать демонов. Второе: лет в шестнадцать я вламывался в дома и воровал. Третье: я убивал животных. — Черт, сложно, чел! — Он запрокидывает голову назад и стонет. — Первое или второе? — Бакугоу неопределенно мычит. — Ладно, первое! Это звучит очень стремно и ужасно смешно. — Когда Бакугоу фыркает и кивает, Каминари снова смеется. На самом деле, ему очень повезло, что его мать перестала водить его по церквям и каким-то мутным бабам, которые называют себя гадалками или что-то вроде того. Шарлатанки, как предпочитает Кацуки. Последний раз он чуть не утопил батюшку в святой воде. Мудак хотел окунуть Кацуки головой в свой чан с водой. Там плавали волосы и какой-то мелкий мусор. И барахтался старый священник. — Прекращай ржать, сейчас соберешь весь персонал в нашей палате, — Кацуки рычит на него, но злобы в этом тоне нет, он скорее сам пытается не смеяться, потому что история со стороны и правда кажется смешной. — Я вижу, тебе нравится, — Каминари доволен собой. — Первое: У меня незаконченное образование. Второе: моя мать мертва и я видел как она умирает. Третье: у меня на счету три попытки суицида. Сложно. Бакугоу не знает, что из этого правда, а что ложь. Все это очень подходит Каминари, подходит к его издевательской ухмылке, подходит к сложившейся ситуации. — Третье? — Второе. Упс. — Ты поднял планку фактов, Пикачу, — Бакугоу разминает плечи, будто готовится к драке. — Первое: Моя мать — шлюха. Второе: На первом курсе я трахнул своего преподавателя. И третье: Я изнасиловал и убил своего лучшего друга. И Каминари отвечает правильно. *** Его руки горячие из-за крови. Так чья она, в конце концов? Руки его незнакомца холодные. Ледяные. Они сжимаются на его шее и не дают и шанса воздуху пройти. — Ты мне нравишься. Бакугоу задыхается. — Ты будешь моим? Кацуки боится. Кацуки наслаждается. *** Сегодня на повестке дня арт-терапия. Хуйня полная, как считает Бакугоу и еще несколько человек. Кому-то нравится вырисовывать странные силуэты, кому-то писать целые картины. Бакугоу никогда не любил рисовать, осталось еще с детства. Но мозгоправ сказал, что отказ — это шаг назад. А оставаться здесь надолго Бакугоу не хочется. Нарисовать цветочки, солнышко и маму с папой? Прекрасно, да Кацуки в два счета справиться, сделает все в лучшем виде. Но вот Каминари просит не притворяться. Не играть с попытками врачей помочь ему. Кацуки хочет ударить Денки в лицо за такие слова, но говорит ладно. — Ребят! Сегодня к нам приходит Каяма! — Голос Урараки узнать легко. Мягкий, добрый, сломленный. Она тот самый человек, который не должен здесь находиться. Она — ангел. И этого ангела пережевал мир, выплюнул, посадил за руль горящего автомобиля, а на педаль газа кинул кирпич. Урарака не заслужила. Ей бы общаться со сверстниками, учиться в колледже или университете, ходить на вечеринки, заводить друзей и наслаждаться жизнью, а не вот это вот все. Вместо нормальной жизни она имеет ненависть к себе и личное дело в психиатрической лечебнице. — Да! А в конце недели будет Мик! В прошлый раз я попросил его принести гитару и он согласился! — Каминари выглядит как ребенок, Урарака выглядит как ребенок. Если смотреть на них в упор и забыть, где они находятся, то можно подумать, что все хорошо. Заставить этих двоих молчать — что-то из разряда мистики. Денки и так не затыкается почти никогда, а в компании с Ураракой говорит в два раза больше. У Бакугоу голова раскалывается от их голосов. И не только их. Он слышит все: шаги, треск лампочки, скрип дверей, шуршание бумаг за стойкой выдачи таблеток. Он слышит множество звуков. И они сводят его с ума. Он вдыхает полной грудью. Раз. — Бакугоу, что с тобой? — Урарака волнуется. — Да он просто не выспался, — Каминари, мудак, отмахивается от него. — Типа. Снова. Два. Бакугоу крепко сжимает кулаки, напрягает плечи и спину. Глаза открывать не хочется. Он знает, что увидит. Сплошной красный. Три. — Нет, Каминари… Зови медсестру... Не помогает. Бакугоу теряет контроль. *** — Здравствуй, Кацуки, — Его психотерапевт устал. По нему видно: мешки под глазами, кожа бледная, глаза красные. Он выглядит так, будто бы это не взрослый человек на работе, а студент на итоговой сессии. До Бакугоу доходит, что он не знает его имени. — Здравствуйте, — Но потом он понимает, что оно ему ни к чему. — Я в норме. Честно? Спал я мало, — Ему и не хочется. Хочется просто сдохнуть уже, это не жизнь, это — дерьма кусок. — Что за сон тебе снится? Бакугоу вздыхает и его трясет. Но он пытается держать себя в руках. Ему не хочется снова лежать на кровати и ощущать на своей коже сожалеющий взгляд Каминари. Он не выходил из палаты с того момента, как Кацуки туда занесли. Наверное, чувствовал ответственность, или как он сказал бы: "не хочу видеть труп у себя в комнате, чувак". Справедливо, но не стоит забывать, что справедливость — хуйня. Каминари, кажется, не двигался, пока Бакугоу не увели на прием. — Мне снится... Как меня кто-то душит. Это страшно: постоянно чувствовать на своей шее чьи-то руки. Я имею ввиду, даже после того, как просыпаюсь, — Кацуки тянется рукой к шее и немного сжимает ее. — Мне страшно. Как-то раз я проснулся и понял, что я душил сам себя. Вдруг я вот так и умру? А последнее, что я увижу — этот сон? Мужчина напротив хмурит брови и что-то чиркает в своем блокноте. Бакугоу не видит этого. Все еще хочется, чтобы у него там был список покупок на вечер. Почему-то его зрение расфокусировано, голова тяжелая, веки тоже. Хочется спать. *** Он не идет ни на какую терапию и его никто не винит. Каминари приходится выйти из комнаты, он обещает, что попытается закончить раньше, чтобы побыстрее вернуться. Бакугоу, честно, плевать, как скоро тот придет обратно. Сейчас у него в голове не звуки — эхо. Он практически ничего не слышит и очень благодарен этому. Он устал как собака. Он закрывает глаза. Не спит, просто моргает, а Каминари уже здесь. Сидит на его кровати, опирается затылком о стену, не смотрит на него, но уже замечает, что блондин проснулся. — Как звали твоего друга? — Бакугоу не соображает, что у него спрашивают, отвечает просто по инерции: — Киришима Эйджиро. — Я его знал, Бакугоу, — Его голос не дрожит. Его голос не меняется ни на тон. Сложно понять, что сейчас чувствует Каминари. Но Бакугоу это и не нужно. Ему плевать. Каминари думает, что Бакугоу мудак. Но при этом сам не лучше. И Кацуки это знает. *** Количество таблеток, которые ему прописали, увеличивается в геометрической прогрессии. Каждый раз после того, как он их принимает, он чувствует себя овощем. Лучше быть вечно злым и раздраженным, как считает Бакугоу. Врачи и родители его мнения не разделяют. Социум против озлобленных и недовольных. Люди не примут Бакугоу таким, какой он есть. Бакугоу плевать. Он закрывает глаза по велению какого-то голоса — то ли медсестра, то ли Каминари. И считает до трех, чтобы прийти в себя. Раз. Глубокий вдох. Он смотрит на свои руки, они в чем-то красном. Снова. Бакугоу заранее знает, что это тёплая кровь. Чья? Очнись, Кацуки! — Мне нравится красный, — Голос приятный. В момент между накатывающей паникой и способностью трезво мыслить, он понимает, что никогда не видел глаз незнакомца. Боится поднять голову и взглянуть на него. Он только понимающе кивает, знает, проходили, не в первый раз сталкиваются. Два. Медленный выдох. — И ты мне тоже нравишься, — Руки незнакомца сжимают его собственные и Бакугоу в который раз убеждается, что красный выглядит не так ужасающе, если его разделить с кем-то. С кем-то, кто этот незнакомец с приятным и мягким голосом. Но Кацуки снова молчит. Он никогда не говорит. Мама предупреждала его, что разговаривать с незнакомыми людьми нельзя. Чушь какая, ему уже давно не пять, чтобы думать об этом. Но он молчит. Он знает, что будет дальше. Незнакомец ведет руками вверх, размазывая кровь по коже и, кажется, вскрывая ему вдобавок вены. Он цепляется за шею и ласково поглаживает кожу большими пальцами. Признаться честно, Бакугоу нравится. Его сердце заходится в бешеном ритме, когда руки на его шее начинают сжиматься. Признаться честно, Бакугоу нравится. Признаться честно, Кацуки страшно. — Ты будешь моим, Кацуки? — шепчет незнакомец, Бакугоу так и не поднимает взгляд. Три. У Каминари снова обеспокоенный взгляд. *** Спать страшно. Сны пугают его. Он пугает родителей и окружающих. За него волнуется Мидория, но на него плевать, если честно. Больше всего волнуют родители и Пикачу, которому приходится с ним жить. Спасибо, что терпишь, чувак. Хотя кто кого еще терпит, на самом деле. Медсестры говорят, что его ждет психотерапевт. Он понимает, что день снова прошел мимо. Который по счету? — Итак, Кацуки, как твои дела? "Никак, мудак" — Ответ достойный? — Не знаю. Я снова вижу этот сон. Он пугающий, — Бакугоу мнется пару секунд, потом поднимает голову. — И прекрасный. Мужчина что-то чиркает в своем блокноте.