o'ken:ra

Первый раз Коннор блюет в лесу, наспех спрыгнув с лошади и уперевшись ладонями в похолодевшую от ночного воздуха землю. Его горло невыносимо рвет, он чувствует как частицы чего-то прилипают к стенкам его глотки и становятся причиной очередных мощных позывов, таких, что в уголках его узких глаз выступают слезы. Хэйтем смотрит на него сверху вниз, оставаясь в седле. В ночной темноте разглядеть происходящее на земле очень сложно, но можно, но он, если честно, совсем не старается. — У тебя все в порядке? Коннор вдыхает носом воздух и кивает, неумышленно втягивая знакомый (привычный) запах железа и пряных цветов; последнее резко вводит его в ступор, оглушает удивлением, лишь на секунду — и он опустошает желудок дальше, содрагаясь от каждой попытки движения. Хэйтем спускается на землю. — Эй, у тебя все в порядке, Коннор? — он делает странный полупрозрачный акцент на его имени и кладет ладонь на его опущенное плечо, наклоняясь, пытаясь вглядется в его лицо, и Кэнуей-младший откашливается, равнодушно вытирает кровь с подбородка рукавом костюма и поднимается, медленно, хватаясь за грудь в судорожном порыве согнутся пополам снова. — Подхватил что-то в городе, — могавк пускает в ход жалкие попытки оправдаться. Под его ногами, как слякоть, мнутся голубые лепестки вперемешку с кровью, пачкают обувь, но в глухой темени холодной ночи, под тусклым светом новой луны, они лишь жалко растекаются по траве маленькими темными пятнами. — Поехали. Они оба поспешно садятся на лошадь. Лесной ветер противно ударяет в лицо, заставляя Коннора зажмуриться, а ощущение на шее теплого дыхания сзади — неосознанно задержать свое. Хэйтем хватается рукой за талию сына, на внезапном неудачном повороте, лишь чтобы не свалиться, резко и сильно, но через пару минут убирает ее, оставляя невидимый отпечаток ладони на чужих ребрах стремительно отдавать тепло в никуда, и у Коннора безумно першит в горле. Он старается не обращать на это внимания. Его сердце колотится как у зайчонка в лисьей ловушке, и его щеки явно стали темнее в красном оттенке, чем все его загорелое лицо, потому что он будто сам чувствует исходящий от них жар, и, самое главное, — он совсем не знает почему. Неужели он и правда что-то подхватил? Он не может прийти в себя, даже когда они делают привал. Хэйтем подходит к нему, сидящему на старом поваленном дереве и беспомощно хрипящим с каждым новым вздохом. Дышать полной грудью совсем не получается, а эта потребность, как на зло, прямо сейчас невероятно возросла. Хэйтем предлагает ему воды — он делает пару глотков и уже от них чувствует себя лучше, но ощущение легкого беспокойства, вызванного незнанием ситуации, разбухает между его ребер все сильнее каждый раз, когда он с глотком воды проглатывает мягкие резные лепестки. Его рвет снова, но только уже утром, когда он просыпается лежа на спине, от того, что его легкие в прямом смысле взрываются. Он мимолетно бросает взгляд на устало дремающего у древа отца и старается встать как можно тише, но лепестки рвутся наружу, как только он переворачивается на бок. О, да, теперь он видит четко: кровь, земля и камни, а на них покоятся разорванные синие цветы, васильки, и он с ужасом смотрит на эту картину, закрывая ее своей спиной от Кэнуея-старшего, и, сразу же прийдя в себя, засыпает это все сухой землей. Он, если быть честным, даже и не догадывался. Он слышал от своего народа байки о легких в цвету, но почему-то никогда не принимал это в серьез. Он просто никогда не думал, что с ним такое случится, хотя даже не именно такое, а подобное, отдаленно похожее; он никогда не мог даже и предположить, что что-то поселит в его каменном могавском сердце такую вязкую, как смола, необузданную влю… Тревогу. Не что-то, а кто-то. Коннор впервые просит отца остановится, когда тот опять бросается на него с клинком. Он засыпал лепестки до жути плохо, и теперь он не один, который все здесь знает. — Ох, надо было убить тебя раньше! — выплевывает в оскале черствый Хэйтем и возбужденно дергает руками, и Коннор чувствует себя откровенно плохо для того, чтобы выколоть ему печень, поэтому угрюмо молчит и даже не поднимает на него свои слегка опухшие глаза, а после на нервах кидает «Так убей меня сейчас» и снимает с головы узкий капюшон. Сказал убей, но он не сказал же как. Хэйтем почему-то смеется, задирая голову кверху. Коннора его подобные манеры уже давно не приводят в ступор, ему уже давно на них плевать, поэтому он ждет окончания этого дурного спектакля, как послушный посетитель театра. Кэнуей — в данном случае тот, который тамплиер, — яростно расправляет плечи и сжимает кулаки, бросается на второго с горящими глазами, замахивается над ним зеркальным лезвием, а после тянется к поясной кобуре, но тот, кто рвет цветами по ночам, совсем не хочет терять еще больше крови, блокирует голыми руками все его атаки, а после срывается с места и сносит Хэйтема с ног, прижимая спиной к стволу дерева, причиняя боль его грудной клетке и сжимая чужие предплечья, и сердце Коннора снова стучит как бешенное, а дыхание сбивается как раз на том моменте, где он высвобождает из кисти отца клинок и жмет его ладони к шершавой коре. Он заносит руку в кулаке, чтобы ударить. Хэйтем не то, чтобы сильно впечатлен происходящим, но явно пытается таковым казаться. Коннор бьет его по лицу, еще раз и еще, сильно, но на очередном замахе медлит, останавливается, закрепляя руку в угрожающем кровавом кулаке чуть дальше своего виска, позволяет Хэйтему сплюнуть кровь прямо ему под ноги, и в этом разбитом состоянии отца он почему-то узнает себя, каким он был буквально прошлой ночью, с кровью на подбородке, но в этом всем есть огромное отличие, их огромное отличие. Хэйтем не блюет уродскими васильками. Рука Коннора крепко держит запястье отца, упорно не давая пустить в действие предательское лезвие по рукавом. Хэйтем шумно дышит, не настолько болезненно, как его практически мертвый сын, но слух непривычно режет. Коннор снова чувствует тонкие синие ленточки во рту, от длительного контакта, и опускает голову, сцепляя зубы, а после снова поднимает, вперя глазами в холодные глаза отца. Его голову покидают все мысли, кроме одной, которая, как навязчивая муха, глухо бьется об стенки его черепной коробки. Он продолжает смотреть, словно хочет ввести того в гипноз, почти не моргая, словно пытаясь перекинуть свои мысли в чужую голову, ими поделиться, а потом медленно поддается вперед, буквально на сантиметр, но тут же останавливая себя, заодно уберегая Хэйтема от чего-то крайне… неизбежно-позорного. Его стесанный кулак неспешно опускается к тамплиерской шее, а глаза сбегают туда, куда им лезть совсем не нужно, — на тонкие губы, изогнутые в непонятной запутанной эмоции. — Коннор… Не смей. Хэйтем приоткрывает рот и делает глубокий вдох: просекает всю эту незамысловатую цель и старается как-то особо агрессивно не встревать, подавляя боль в побитой скуле и игнорируя затекшую напряженную спину. Его до сего момента уравновешенное сознание делится на две части: он яро желает завладеть ситуацией, резко поменяться с могавком местами и прижимать того с грубому стволу старого дерева, и задать мальцу хорошей трепки; и в то же время он чувствует внезапный соблазн узнать, что будет дальше: он хочет застать его врасплох, увидеть, что же сделает этот до крайности сдержанный дикарь, когда время доведет его до осуществления его жажды. Поэтому он терпеливо ждет, смиряя внутри две части самого себя, наблюдая за движением ресниц своего сына, и тут он разрывается снова, теперь уже между назвать его своим, или не признавать вовсе. Позволить своим рукам обманчиво обмякнуть в чужой крепкой хватке, или плюнуть Коннору в лицо, тем самым унизив и растоптав донельзя. Хэйтем как основа для весов, чаши которых постоянно различаются в массе. А Коннор… Коннор получит свое. Его холодные смуглые пальцы слегка касаются горячей шеи Мастера Кэнуея, практически невесомо. Могавк дрожит и ничего с этим поделать не может, поэтому принимает это и старается не зацикливаться на неумении и боязни слишком сильно. Он подается вперед снова, на этот раз касаясь губами разбитого уголка отцовского рта. Он чувствует, как чужая рука с клинком наивно дергается, но все же остается прижатой к крепкому стволу, и в мнимом бездействии отца ощущает, как растет его такая же мнимая уверенность. «Да черт тебя подери», — чуть слышно шепчет Хэйтем, или могавку это и вовсе чудится, но Коннора загоняет в легкое оцепенение, хоть в тоже время словно является сигналом. Сейчас или никогда. «Надо было дать ему убить себя раньше» Он тянется к отцовской челюсти, измазанной в крови, и припадает к губам, целуя, совершенно не имея понятия о том, что делать и как, ориентируясь только на то, что когда-то встречал в бостонских подворотнях, теперь же ставя для себя чужую работу как пример. Его рука на шее Хэйтема, чувствуется обоими как влитая, ярко выделяется за счет того, что на несколько тонов темнее кожи тамплиера, и он несильно сжимает ее, огибая большим пальцем кадык, и Хэйтем почему-то открывает рот, сбивая Коннора с толку. Он отстраняется, как только чувствует язык отца меж своих губ, и с испугом смотрит на него, получая в ответ лишь четкий след от яркой самодовольной ухмылки. Коннора неистово тошнит. Он пытается дышать не так часто, как ему требуется, чувствует, как нарастает волна воспаления в его легких и он кашляет, синие лепестки разлетаются в полуметре от его отца и осыпаются вниз, оставаясь по одиночке в глубоких складках тамплиерского плаща. Они оба следят за их полетом к земле, и на лице одного и второго отражается необъяснимый страх с щепоткой удивления, играющий в сузившихся зрачках. Коннор хочет прижать свои резко вспотевшие мозолистые ладони к горлу, чтоб сдержать то, что не в силах контролировать, он хочет в спешке зажать ими свой рот, но вместо этого… Коннор дает деру. Распускает хватку и оставляет Хэйтема в свободе от своих рук, в окружении разбросанных по жухлой траве голубых цветков, взбирается по древу вверх и за секунду исчезает в широких кронах. Он уходит не настолько далеко, чтобы потеряться, но достаточно для того, чтобы Хэйтем его, как он думает, не нашел. Он прыгает на светлую опушку, поросшую высоким сорняком, и сразу падает на колени, снова болезненно опустояшая желудок, чувствуя, как сознание так издевательски медленно покидает его и валит на землю. Синие лепесточки как бы невзначай складываются в имя тамплиера и разлетаются в причудливом вихре с первым порывом ветра. Он с усилием старается уложить себя на бок, пытается удержаться в этом положении и не сползти на спину, дабы уберечь себя от плотного гербария у него в грудной клетке, если тот вдруг норовит выбраться наружу и удушить его, пока он будет в отключке. И Коннор медленно сбегает в темноту. Хэйтем умывается водой из тонкой речки, которую встретил по пути сюда. На его худом лице расплылись ссадины, набухшая стессаная кожа покраснела и зона ранения выглядит больше и болезненней, чем есть на самом деле, хотя, может это Хэйтем просто ничего не чувствует. Воротник его убранства весь в крови, и место под губами тоже, ведь даже Коннору снизу видно, что красное полотно наверняка растертое наспех, леденящей дикой водой. Тамплиер не искал его — этой мыслью он поделится и будет заставлять поверить в нее могавка, расплющенного на траве, с приоткрытым ртом и сотнями разорванных нежных голубых цветков вокруг своей головы. Он наклоняется над ним, одним толчком в плечо переворачивая на спину, садится на корточки и смотрит, выискивает что-то в помутневших ореховых глазах и пускает ухмылку, как делает всегда, и которую Коннор так мучительно ловит. Кажется, на том свете. — Я здесь… и я спасу тебя. Из его легких рвется сухой хрип и он тянет непослушно размякшую руку кверху. Его отец смотрит на него с полным эмоциональным ничем на лице и позволяет Коннору притронуться к его щеке и победно-проигравши улыбнуться, и Кэнуей-младший бессердечно тушит в себе желание зайти ладонью дальше, пройти вверх по шее, добраться и распустить бархатную алую ленту на его волосах и запустить в них пальцы, и это все манит так сильно, ему ведь нечего уже терять? Грубое дуло пистолета отца, с резной металлической ручкой, который Хэйтем так уверенно и холодно подставляет к его груди, рядом с выемкой между ключицами, и вся эта ситуация так сильно давит на него, так давит, он мотает головой, говоря ему «нет». — Спаси себя сам, — железным скрежетом доносит до него могавк, и тамплиер, погодя лишь пару секунд, вникая и выдерживая театральную паузу… жмет на курок. По обе стороны от его широких плеч земля заливисто посмеялась над ним цветами, и Хэйтем уходит, безразлично через них переступая.