Показалось?

День. Даже можно сказать утро, если знать, с какой стороны смотреть. Ясное небо и чистый солнечный свет, что золотил на полях пшеницу. Тишина и покой воцарился здесь. Но вдруг, раздался стук копыт, да такой громкий, звучный. Тихий смех и шутки, крики, имена. Пшеница закачалась под ветром — и снова тишина. Показалось. Однако, тихий, посторонний звук всё же остался. По полю медленно шёл человек. Его дрожащие руки были покрыты шрамами, а поступь была неровна. — Кость, ну ты даёшь! Мужчина обернулся назад. В глазах его, ярко серебряных, блестели слёзы. Ветер. Снова показалось. Константин. Так его звали когда-то. Его руки опустились, а глаза потускнели. Голос брата ещё отзывался в его голове. — Лёш… Прошептал он тихо, но в ответ лишь ветер пропел в густой листве единственного на всю округу дерева. У него был красивый голос. Сейчас он хрип и сух. У него были тонкие, прекрасные музыкальные пальцы, теперь лишь болезненные кости. Его подкосила скорбь. Поле. Огромное поле, казалось даже за горизонтом не видно ничего другого, кроме высокой травы. Но это не так. Есть небольшой кусочек земли, где не сажают пшеницу. И Константин шёл именно туда. — Ладно, ладно. Пап, скажи, а когда мы вернёмся, ты мне покажешь Сибирь? Костя упал на колени, тихо застонав. Боль ударила в голову, а оттуда прошила насквозь сердце, заставляя сжимать до скрипа зубы. Ветер. — Нет, оставь…! Вскрикнул он, но поздно. Тишина вокруг. Опять показалось. Мужчина тихо дышал, стараясь успокоить себя. Мягкая пшеница слегка щекотала ему щёку, заставляя улыбнуться и встать. Когда-то он был героем. Не только он, нет. Были и другие. Просто в той, в последней битве, в живых, из людей его немногочисленного полка, остался только один. Была слава, были награды. Вот только это ему было не нужно. — Дед, я конечно всё понимаю, но какого черта так долго? Можно побыстрее ехать? Мужчина тихо засмеялся, стискивая в кулаки руки и закрывая глаза. Тепло грело солнце. Так хорошо. — Можно конечно… Константин встал с земли, продолжая путь. Солнце высоко стояло на небе, но медленно клонилось к закату. Мужчина поспешил ускориться. Он прекрасно помнил каждый момент, проведенный со своими родными. Он помнил войну, которая отняла у него всё. Ту страшную, кровопролитную войну. Землю залила красная краска, а Костя достал дрожащими руками сигареты. Кольца дыма окрасились в розовый и в тишине раздался твердый женский голос. — Я не пущу вас всех. Я с вами пойду. И не смотри на меня так, Константин! То, что я женщина не значит, что я должна сидеть дома! По щеке мужчины медленно скатилась слеза. Чувство вины затопило его, заставило идти быстрее. — Моя Маша… Шептал он тихо. Дерзкая на решения и нежная как лепесток розы — и она отдала свою жизнь на алом в час заката поле. Пусто. Вот здесь не сажают пшеницу, здесь не растёт трава, здесь так тихо, что шум в ушах слышно за многие километры. А может быть, это ветер? Костя остановился и упал на колени, теперь не сдерживая слёз. Пять надгробий. Их пять. «Алексей Орлов, 1891-1945» «Александр Орлов, 1910-1945» «Мария Лебедева, 1893 — 1945» «Валентин Орлов, 1929 — 1945» «Тимофей Орлов, 1911 -1944» Бледные, слегка синеватые от капилляров и вен, виднеющихся из-под бледной кожи, дрожащие пальцы прошлись по первому имени и вцепились в край камня, дрожа ещё сильнее. — Брат… Второе. — Сын… Третье. — Любимая… Четвёртое. — Внук… Пятое. — Племянник… Ветер. Он снова разносит голоса, кто-то смеётся, кто-то плачет. Константину чудится, словно не в надгробие он вцепился так крепко, а в ещё тёплые, острые плечи сына, который еле шепчет слова прощания. Мужчина дрожит, но снова видение. Не по камню прошлись его пальцы, по холодной щеке брата, стирая с неё слёзы и кровь. Ох, а может быть не на земле он лежит сейчас, а на груди любимой, слушая, бьётся ли ещё её сердце? Костя заплакал, словно маленький мальчик, не знающий, что дальше. Его седые волосы слегка трепал осенний ветер, а слёзы он старался вытереть, хоть и понимал, что смысла никакого нет. Его никто не услышит. И это хорошо. — Брат. Ну же, вставай. Так говорил Алексей, отталкивая брата от тела внука. Сам он умер последним, и именно тогда, когда Константин успел поверить в чудо. Когда пуля пронзила шею Алексея, перебив позвонки и порвав артерию, он почти поверил, что всё хорошо. Что он не остался совсем один. Но оказалось, что у судьбы на него другие планы. Константин сжал в кулаке рыхлую, от заката алую землю и тихо застонал, поднимая голову к небу. Он до сих пор помнил, как эта земля была пропитана кровью. Алой кровью. Его сердце больно билось в груди, дыхание сорвалось. Крик. Тихий, безнадежный. Ничего у него не осталось. Только боль… И пять каменных надгробий. — Папа… Не плачь. Мужчина улыбнулся тихо всхлипывая и протягивая руку к силуэту сына, молясь, чтобы хотя бы сейчас его не унёс ветер. — Я не плачу… Костя сам удивился своему голосу. Хрип, что издавало его горло, было невозможно слушать. А Александр лишь улыбнулся, смотря на отца. — Ты не грусти, дедушка. Впервые внук обратился к нему с нежностью. На плечи опустилась приятная тяжесть чужих рук. — Всё хорошо… — Я бы так не сказал. Всегда весёлый голос брата теперь был смешан с укором. Алексей стоял рядом с Александром, обнимая его за плечи. — Иди к нам, раз не хочешь жить, Кость. В один голос сказали Мария и Тимофей, подходя сзади. Они слегка улыбались. Они не хотели, чтобы так получилось, но раз так… То в чём смысл грустить? Ветер тихо качал в поле пшеницу, из-за горизонта показалось алое солнце, осветив надгробия. Константин лежал на холодной земле и широко улыбался, хотя на его щеках остались дорожки слёз. Холодные его руки были расслаблены, а глаза слегка приоткрыты. Константину больше не подняться с этой земли, но он и не жалеет. Иногда он ходит здесь, но уже не один. Он смеётся, и голос его всё такой же красивый, а пальцы тонки и музыкальны. Рядом с ним — его семья. Он счастлив с теми, кого снова обрёл. Но дунет по утру ветерок — и тишина вокруг. Может… Показалось?