on the leash

Ким Чживон - чертов цербер. Огромный неуправляемый сгусток злости, которого не удержишь и сотней цепей. Смотреть на него сейчас страшно, подходить и прикасаться - ещё страшнее. Он сидит неподвижно, в тишине, пытаясь взять себя в руки, и это была бы нормальная картина, не будь вокруг него разгромленной гримерки. В возникшей тишине слышно, как Чжунэ, который стал вдруг самым дипломатичным из них с того момента как Юнхен замолчал и заперся в спортзале, пытается успокоить стафф. Его японский стал так хорош, неожиданно отмечает про себя Чжинхван, в миллионный раз за этот год. Отмечает и, наконец, успокаивает паническое торнадо внутри себя, подумав, что голос Чжунэ всегда был отличным якорем в этом долбаном безумии. Чжинхван стоит на одном месте минут двадцать, с того момента, как заметил начало бури и вытолкал остальных за дверь. Экран телефона, который он держал в руке, давно потух, а палец так и не опустился на одно имя в адресной книге, потому что легче попасть Чживону под горячую руку, чем найти в себе силы позвонить единственному человеку, способному его успокоить. Чжинхван сделает это завтра, когда им будет о чем поговорить, кроме концерта. Когда можно будет зарыться в безликую постель в отеле или, может, в насквозь пропахшую виски за эти полтора месяца подушку в кровати Чжунэ и говорить ленивым сонным голосом и слышать в ответ что-то похожее. Представлять, что у них просто разное расписание, и Ханбин застрял в своих джунглях или в стремлении подружиться с собачками опять забыл про людей. Подумав об этом, Чжинхван чувствует себя немного лучше, хотя и понимает, что этот эскапизм почти такой же неправильный, как и тот, в который он падает, оказавшись у Чжунэ дома, в мире алкоголя и музыки. Ким Чживон - чертов цербер в ошейнике. Миллион ярких эмоций на один квадратный сантиметр тела, которые, как оказалось, очень легко окрашиваются в черный. Чживон ненавидит плакать, поэтому он разрушительно злится. - Успокоился? - тихо спрашивает Чжинхван, и Чживон, сделав глубокий шумный вдох, поднимает голову и смотрит на него совершенно осмысленным взглядом. Это самое страшное: в своих приступах ярости Чживон не теряет голову, громит все, что попадается под руку, потому что хочет уничтожать. Ким Чживон сейчас - гребаная Годзилла, разбуженная от долгого сна тупыми людьми. Ей больно, страшно, и она хочет убивать. Чжинхван выплакал целый океан после вчерашнего концерта, поэтому сегодня чувствует себя пустым и свободным, как воздушный шарик. Им нужно в аэропорт, и скоро никто за дверью уже не сможет сдержать стафф. Никто из них не вернется в общежитие. Никто из них не был там дольше, чем потребовалось, чтобы собрать первые подвернувшиеся под руку вещи. Чжинхван в свою комнату зайти даже не смог, тупо просидел за столом на кухне, глядя на въевшиеся пятна от кофе и соусов, до тех пор, пока Чжунэ не впихнул ему ручку одного из своих гигантских чемоданов. После чего фальшиво бодрым голосом предложил поспать сегодня у него. - Я спокоен, - отзывается Чживон и смотрит на разбросанную косметику и смятую одежду без доли сожаления. Ким Чживон - чертов цербер в ошейнике с поводком. Вчера при одном взгляде на него становилось панически страшно. Казалось, в его власти по щелчку превратить мир живых в мир мертвых. Чжинхван не видел столько энергии с того момента как Чживон раскатал в лепешку три тысячи рэпперов Кореи. А потом успокоился и позволил нацепить на себя ошейник, чтобы перестать вредить любимым людям своей разрушительной энергией. Это маленькое воплощение огромной свободы, говорил тогда Ханбин. Говорил, любовался им и уходил писать свои раздирающие треки. В последнем ленивом утреннем разговоре Ханбин невзначай обронил, что не написал ни строчки. Чжинхван уверен, что для вдохновения ему не хватает ощущения поводка в своих руках. А Чживону без Ханбина гораздо хуже, чем с ним. Чжинхван смотрит на сбитые - снова - костяшки и думает о том, что это так похоже на Ханбина, который три года назад почти каждый концерт отдавал себя в руки фанатов, готовых порвать его на части. Вот только Чживон рвет себя сам. - Я в порядке, - продолжает Чживон и поднимается, стряхивая с себя высыпавшиеся откуда-то блестки. Я в порядке. В той самой стадии гнева, которую Ханбин вылил на “I’m ok”. Услышав демо, Чжинхван даже не подумал о том, что когда-нибудь эта песня станет его внутренним гимном. - Нет, - мотает головой Чжинхван. Он готов поклясться, что за дверью послышался всхлип, из-за чего Чжунэ заговорил громче, уже на корейском. Это могло означать, что осталось совсем мало времени и будет очень здорово, если Чживон выйдет за дверь без своего тяжелого убийственного взгляда. Ханбин как будто оставил им по частичке себя самого. А возможно, это всегда с ними было, просто они не заметили, как вросли в него. Поэтому сейчас даже не старались сделать что-то хорошо без него. - Не в порядке. Ким Чживон - чертов цербер в ошейнике с поводком, конец которого теряется в Сеуле, это слишком далеко, чтобы можно было натянуть его и успокоить. Ханбин плел этот поводок годами, используя только собственные чувства. Иногда он был похож на паутину, но чаще всего служил грамотной оправой для драгоценного камня. Невидимое крепление. Ненавидимое крепление. - Не в порядке, - легко соглашается Чживон, подходя к Чжинхвану. Тот мимоходом думает, что это было бы новым уровнем дна - начать бояться друзей вместо того чтобы бояться за них. Но пока страх за Чживона пересиливает страх того, что он может сделать, и Чжинхван позволяет ему уткнуться в свое плечо, а после медленно и осторожно гладит его по спине. В это время быть порознь гораздо хуже, чем вместе, пусть даже так, Чжинхван знает, как человек, делающий вид, что живет в отеле, потому что дом, в котором можно было бы спрятаться - слишком далеко. Время до конца сентября либо пройдет быстро, либо будет тянуться до бесконечности. Представляя это, Чжинхван упускает момент, когда открывается дверь. Они наваливаются со своими молчаливыми объятиями по очереди. Сначала Чжунэ, который стоял к двери ближе всех, потом Донхек, умудрившийся протиснуться в самый центр тепла и боли, потом Юнхен, даже в таком состоянии попытавшийся сначала отряхнуть Чживона - то ли от высыпавшейся косметики, то ли от страданий, и потом, после паузы, Чану, извернувшийся и обхвативший, похоже, всех разом. Чжинхвану нечем дышать, и он чувствует, как к глазам подкатывает новый океан, поэтому закрывает их, утыкаясь в того, кто пахнет как Чжунэ, и думает о том, что по возвращении домой они обязательно повторят этот целебный курс объятий. Только в центре, пожалуй, поставят Ханбина.