Двадцать седьмая колона

«And I'm talking to myself at night because I can't forget.»

The White Stripes — Seven Nation Army

      Тяжелые свинцовые тучи нависали над пальмами, между которыми тянулась тонкая как нить размытая тропа, которая перед влажным сезоном была грунтовой дорогой, и в грязи которой утонула не одна винтовка. «Фантом» на полной скорости пролетел над джунглями, срезая их зелёные скальпы. Затем немного набрал высоту и резко повернул.       Удушающий запах, продукт горения — был везде. Стена из огня всепожирающей волной растекалась по земле, заставляя дыхание застревать в груди, а одинокий огонёк тлеющей сигареты меркнуть — что-то было в напалме от крови человеческой, и от мысли об этом картина приобретала ещё более устрашающий вид.       Далёкие отзвуки войны, эхо коротких пулемётных очередей, доносившееся муссонами, глохло и утихало в сигаретном дыму. Тот момент, когда во время передыха нервы натягиваются ещё сильнее подобно проволоке в растяжке, когда единственное решение, которое приходит на ум это продолжить бежать, не думая, вверяясь своим животным инстинктам, втиснув в свою мокрую холодную ладонь рукоятку наполовину разряженного кольта. Страх. Дикий животный ужас оселяется глубоко внутри, подбивая руки на мелкую дрожь. Уставший сражаться никогда не устанет бежать.       В небе на мгновенье появляется «хьюи» с десантным отрядом на борту — чтобы на полном ходу разбиться о чужую землю после попадания из РПГ, прописав в небе параболу из чёрного дыма. Право умереть в одно мгновенье, не сообразив что к чему — подарок свыше, не иначе; это и есть та героическая смерть, о которой хоть раз задумывался каждый мужчина. Героическая потому что погиб на войне, подарок свыше потому что страх не успел тобой овладеть. И Вальгалла не опустеет никогда. «Доброе утро, американские воины.» «Сражайся или умри.» «Тебе следует начать сражаться, солдат, иначе война придёт домой…»*       Только в момент раздумий приходит осознание, насколько стёрта грань между жизнью и смертью. От куста к кусту, минуя изрешеченную дробью табличку с названием населённого пункта, который через какое-то время исчезнет с лица земли — воин обратился в бега, тернистый путь от мальчика до дезертира. С каждым вздохом безысходность сковывает тело в железные оковы. О, лишь бы не тело! О, Судьба, дай же сил бежать, бежать куда глаза глядят! Возьми же разум, только не тело.       Мальчик стал мужчиной, и умер воином. Воин лежит в овраге под воткнутой дулом в землю ржавой и разряженной М4, с каской болотного цвета на прикладе. Здесь покоится его былое тело, здесь покоится настоящий воин. И ни один враг не посмеет осквернить могилу! Он больше не воин. Он трансформировался в его низший подвид — дезертира. Воин погиб позади, и прах его был развеян по ветру вместе с воспоминаниями о нём.       Короткий момент прояснения рассудка — и вновь в бега, не разбирая дороги, полушепотом читая молитвы давно мертвых религий дабы заткнуть голос разума. Пути назад нет. Разрывая глотку истошным криком, дезертир молит о пощаде. Настоящий мужчина принимает исход битвы, даже если это схватка с самим собой. Только дезертир думает о собственном спасении, тогда как настоящий мужчина не думает вовсе — для продолжения существования многих, на алтарь нужно положить жизнь немногих. И если не он, то кто?..       Солнечный свет лениво вываливается на землю через прожжённую сигаретами дыру в небе. Кровавые реки вспениваются под винтами патрульных катеров. Солёный дождь из слёз размывает грунт из ржавых винтовок и измельченного праха. Ветер горящих лачуг доносит благую весть. Каждый вздох, каждый предсмертный крик, вырываемый из груди солдата вместе со штык-ножом формирует картину этого мира, картину этой войны, не сколько войны одной стороны с другой, а войны человека с самим собой — самое тяжелое сражение. Смертельная схватка героизма и патриотизма со страхом, отчаянием. Победа той или иной стороны решает всё. И никакие данные ранее клятвы и обещания больше не имеют значения. Однажды эта война завершится, неважно чьей победой. Но это не первая и не последняя война. Возможно, если хотя бы один выживет, потомки узнают об этой ужасной войне. Войны от этого не прекратятся, но, возможно, они станут более гуманными — дань уважения предкам, или, возможно, жалость к себе же — никто не знает, что будет завтра. Вполне возможно, завтра ты будешь стрелять себе же в спину. Завтра будет, и оно наступит, пускай и не совсем такое, каким мы привыкли себе его представлять. Потому что враг — такой же живой человек, как и ты, а не две буквы на карте. В конце-концов, дезертиры такая же неотъемлевая часть войны, как и сами сражающиеся.