Из пепла

— Ваше… — Канон замирает, ведь теперь не «Величество», не «не Высочество», а унизительное и слабосильное графское — Ваша светлость. За дверью личного кабинета, уже и подавно не такого шикарного как прежде, личный адъютант принца не слышит ни звука. Ни намека на сборы опального принца в спешке. Канон Мальдини ненавидит этот ритуал — встречать Шнайзела Эл Британия каждое утро у порога его личных покоев, сообщая ему распорядок грядущего дня. Мальдини боится, что тяжелые двери из красного дерева так и не отворятся с характерным, гнетущим скрипом, что он прождет в безумном нетерпении час, что покажется ему вечностью, а когда, наконец, осмелившись, адъютант позволит себе войти, то обнаружит бездыханное, тяжело повисшее на роскошной хрустальной люстре тело — безвольную, бездушную куклу, не имеющую ничего общего с его гордым августейшим господином. Но Шнайзел сам выходит, не дожидаясь повторного оклика. Возможно, со свойственной ему ироничностью, он догадывается о тревожных мыслях своего верного адъютанта, и жаждет сделать их опровержение еще более значимым. 
— Доброе утро, дорогой мой Мальдини. — улыбается Шнайзел улыбкой, которую Канон ненавидит. Улыбкой проигравшего. И добавляет с глумливой преувеличенной важностью. — Что же нас сегодня ждет? Канон выпаливает из себя грузные, как свинцовые гири слова: — Госпожа Ракшата жаждет видеть вас к открытию центра одаренных детей. Она хочет, чтобы ваше слово было решающим в распределении юных талантов… — Мальдини, дальше. — отмахивается опальный наследный британский принц. Они спускаются по мраморной лестнице вниз, к ждущему их автомобилю у центрального входа. Шнайзель совсем не смотрит на Мальдини, взгляд его серых глаз направлен вперед, не одаривая вниманием ни единый объект перед собой. Канону приходит в голову жуткая метафора: «Словно он слеп и идет во тьме.» В бескрайнем царстве справедливого Зеро. — Затем — встреча с императрицей Наннали. Она жаждет как можно скорее начать реконструкцию Пендрагона. Шнайзел снова улыбается слабой, не натянутой в уголках рта улыбкой. Улыбку, которую бы верный адъютант содрал бы своим фамильным кинжалом, если был бы способен навредить своему господину. Они ждут пока охрана открывает им дверцы служебного «Мерседеса». По приказу Зеро был урезан бюджет обеспечения носителей королевской Британской фамилии. Вот уже как месяц как его светлость Шнайзелу Эль Британия полноценный кортеж не полагался. — Помнишь как он горел во имя моей славы? — спрашивает принц, склоняясь над ухом Мальдини, вспоминая о разрушенном в прах Пендрагоне. Шнайзел говорит на блестящем французском и едва уловимым шепотом, так, чтобы водитель-японец не понял ни слова, — Пендрагон — один из самых бездарных и обреченных проектов отца. Создать настолько компактное сосредоточение Британского торгового и политического мира и никакой разумной системы эвакуации. Это… так похоже на моего фаталиста отца. Мальдини не верит самому себе. Настолько, что хочет позволить себе переспросить: — Милорд? Лицо британского принца совсем не поменялось. Вся та же выточенная маска побежденного. Вежливая и учтивая. Лишь только слова выдают в нем настоящего императора, что выстроил свой трон из плоти и крови поверженных врагов и трусливого народа. — Я знаю, что ты скажешь, — шепчет Шнайзел. — Ведь Наннали не пожелает отстроить Пендрагон на руинах прежней североамериканской локации. Адъютант поник головой, так чтобы медные пряди закрыли его лицо от проницательного взгляда Шнайзела, почти пепелящего, который Мальдини так хорошо знает. — Ваши догадки верны. Она жаждет наградить Японию постройкой новой столицы Империи. Шнайзел никак не выдает свой гнев. Все белый принц привык сводить к светской беседе коктейльной вечеринки. В этом все его кредо истинного высокорангового лжеца. — Юная императрица все больше похожа на своего покойного брата, не находишь, Канон? Прикрывая свои двусмысленные планы благими намерениями, она далеко пойдет. И вправду. Лелуш продолжает жить во всем, в каждом слове новой императрицы, в каждом политическом решении юной сверхдержавы. Шнайзел ненавидит Лелуша, ведь он сумел проиграть даже его призраку. *** Новая Британская Империя совсем не похожа на старую. В ней много от демократии, а также обилие гражданских свобод и вольностей, Британии никогда не присущих. «Достойными мирских благ должны оставаться самые совершенные, самые выживаемые физически» — так рассуждал покойный император Чарльз, создавая самую сильную в мире британскую армию. Именно так властно вещал он с возвышения своего трона над юным Лелушем, слабым и болезненным мальчиком, которого он вскоре сошлет в Зону Одиннадцать вместе со своей полуживой дочерью Наннали. Шнайзел солидарен с отцом. Естественный отбор — самая правильная основа селекции человечества. А в новой, созданной Зеро сверхдержаве, каждый имеет право на глоток свежего воздуха и положенный ему квадратный метр мирного неба над головой. А такие как Шнайзел, отборные, выведенные столетиями селекции дворцовых интриг, игр на выживание, обречены уступать место этой новой, противоестественной касте. Гиасс — единственная причина победы Лелуша. Гиасс — божественный промысел, закон неба, позволяющий слабому воспарять над сильным. Словно Библейский закон уже обрел свою силу, и низвергнуты были все короли человеческие. Шнайзель застывает перед зеркалом в кабинете юной императрицы Наннали. Ее резиденция совсем не похожа на дворец августейшей особы — скорее добротное офисное помещение, светлое, с обилием отражающих глянцевых элементов интерьера. «Либеразм не только размывает границы между нужным и желаемым. Он же и опошляет» — ловит себя на мысли Шнайзел. Его длинные пальцы, белые, словно сооруженные мастером из слоновой кости выдают лишь его происхождение (благо, не напряжение и отвращение, наполнивших опального принца до краев естества). Он прикасается к липкой склере правого глаза думая (надеясь?), что, возможно, именно лишение проводника Гиасса избавит его от этой унизительной, пожизненной повинности подчиняться приказам любого, облачившегося в костюм Зеро. А еще он жаждет, чтобы это… увидела Наннали. Давление становится неприятным и почти болезненным, но Шнайзел думает, что предпочел бы скорее остаться слепым, чем продолжить влачить существование руководимого (а, значит, раба). — Брат! — зовет его Наннали со спины. Она чуть ли не становиться свидетелем грехопадения Шнайзела, но он вовремя отводит руку, элегантно, словно смахивает навеянную простудой слезу. Он оборачивается к сестре и склоняется в подобающем ей поклоне. — Императрица Наннали. Я приветствую вас. — его бескровные губы трогает вежливая улыбка. Наннали, зрячая и повзрослевшая, улыбается весело и беззаботно, словно они и не августейшей крови вовсе и имеют право на пренебрежение любыми правилами. — Что же ты, Шнайзел! Не забывай, что за исключением Одиссея, ты единственный мой выживший брат. Упоминание бездарного, лишенного амбиций Одиссея, способного сорвать даже такой простой маневр как политический брак с малолетней китайской принцессой, способно вывести Шнайзела из равновесия, однако, он выдерживает этот удар. — Количество, как известно, никогда не побеждает качество, — шутит он в своей обычной иронической светской манере. — Пускай, исторически доказано, что лучшее — враг хорошего. Затем они обсуждают ряд благотворительных проектов, которые по новой, еще не укрепившейся традиции поручают Шнайзелу… ибо Зеро считает того великолепным организатором. Им подают чай в светлой, залитой лучами солнца, гостиной, такой девичьей, что словно и не законодательница бескрайней пан-империи здесь проживает, а воспитанница пансиона благородных девиц. Безусловно, Наннали не управится самостоятельно. В глубине ее фиалковых миндалевидных глаз таится железная воля деспотичного Чарльза Британского, потому с таким-то усердием императрица доводит каждое дело, хрупкое и неловкое, как свежий побег молодого дерева, до логического конца. Однако, является в плавных неспешных движениях Наннали и призрачное присутствие Марианны, скорее послушного тактика чем ставящего на кон все стратега. Через миг Шнайзел убедится, что его мысли как всегда опережали предначертанный божественным проведением план происходящего. Наннали подносит в нежным румяным губам чашку из тончайшего костяного фарфора, делая глоток слишком горячего чая. Она вся в волнении. — Я хочу заключить брак, дорогой брат. — Политический? — уточняет Шнайзел из приличия, понимая, что в тонкой чувствительности его сестры, в горячем импульсе ее решения всегда будет жить такой воскресший, такой вечный и ненавистный Лелуш. — Нет. — она качает головой, и ее русые, спускающиеся к тонкой талии, волосы играют бликами солнечного света, словно горный ручей, вздымающий живительный поток над мутным песчаным дном. — Я хочу стать женой Зеро. — Звучит это так, словно ты — монахиня и станешь вскоре венчанной на небесном нашем нашим спасителе. — говорит Шнайзел. Он не дает добро и не отрицает, как глупо восхищаться или наоборот порицать неизбежный закон природы или логики. Губы Шнайзела, бескровные и холодные едва ли чувствуют, что поданный ему кофе сварен на новомодный плебейский манер. Именно такой кофе предпочитает к столу юная императрица, словно слагая ежедневный гимн пострадавшему простому человеку в этой кровавой безумной битве за новый мир. Ни крепости и золотой каймы ароматной кремы. Ни капли глубины вкуса. Зеро, пожалуй, также предпочел бы этот напиток именно таким. По-народному простым и быстрорастворимым как лозунг. Как и сама его полулегендарная персона. *** Милли Эшфорд — тщеславная и избалованная дочь богатых родителей. Она недостаточно родовита для того, чтобы попасть в высший свет. Это осознание омрачает ее жизнь словно смертельный диагноз. И даже профессия журналистки, подразумевающая полное погружение в среду, не позволяет леди Эшфорд подняться на пьедестал королевских фрейлин. «А Карен хитра, » — отмечает про себя Милли, вспоминая свою бывшую одноклассницу с завистью и толикой светлой грусти. — «Кто бы мог подумать, что иметь японскую фамилию в новом мире будет означать попасть в десятку». Когда Милли предстоит брак с лордом Асплундом, юная леди совсем не ищет для себя счастья. Однако, она уверена, что их будущие дети родятся счастливыми, настолько, что даже она, их мятежная мать, улыбнется ясности их политических перспектив и широтой гражданских прав. Она непременно будет посещать балы и светские рауты. Все, что полагается верной жене величайшего ученого эпохи. Ллойд эксцентричен и непостоянен. Милли полагает, что он заслуживает аванса ее благосклонности. Его внимание надо удержать. После неудавшейся помолвки китайской наследницы ее Высочества Тенши и старшего сына императора Чарльза — Одиссея, где пара будущих супругов Асплундов осуществляла свой светский дебют, Милли терпеливо ожидает Ллойда в его роскошных апартаментах в столичном пятизвездочном «Ритц-Карлтоне». Совершенно обнаженная, окутываемая полумраком лунной ночи. Посторонние голоса вошедших в номер людей заставляют Милли ощутить прилив истинного ужаса. — Я думала, это больно с мужчинами, — охает знакомый шепот в прихожей. Женский, нет, скорее девичий. Ллойд ранее выразил мнение, что до свадьбы их пара с леди Эшфорд изволит располагаться в раздельных номерах, как и подобает чистокровным британцам благородных кровей. — Это бывает больно, если мужчина не соизволит вести себя как джентельмен. — поправляет женщину лорд Асплунд. Затем Милли слышит, как вскрикнула девушка. Скорее от удивления, чем от удовольствия. — Единение умов всегда подобно силе электрического разряда… — нашептывает женский голос, словно оправдывая себя. Девушка говорит что-то еще, едва понятное, словно речитатив, молитву, когда ее тело принимает в себя ритм чужой жизни. Милли вспоминает испорченный вечер, обезумевший сорванный голос Нины Эйнштейн, грозящейся нанести Зеро несовместимые с жизнью увечия, с такой же уверенностью, как тот уничтожил лучшее от существа человеческого, что вобрала в своем образе покойная принцесса Юфимия. Леди Эшфорд пронзает боль почти физичская. В Британской Империи не существует пороков хуже, чем слабость и невостребованность. Номер президентского класса имеет лишь один выход, и Милли, облачившись в легкое платье в римском стиле, которое она берегла для своего первого совместного завтрака с лордом Асплундом, неуверенно ступает на широкое мраморное перило балкона. В соседнем номере погашен свет и убранство роскошной летней площадки выглядит нетронутым. Широкий шаг не дался леди легко, и ее бы нашли разбитой и изувеченной внизу, если бы не сильные, подхватившие ее полуобнаженное тело мужские руки. Ужас заставил ее почувствовать себя немой. Близость смерти лишила Милли всякой мысли, желания или намерения и даже резкого укола ужасающего стыда и оказавшись на посторонней территории, без света, но в неожиданном тепле мужской верхней одежды, она осознает, что пытаясь избежать одного позора навлечет на себя другой. — Прошу вас разделить со мной этой великолепный «БайДжиу», преподнесенной мне в дар регентами принцессы Тенши, — предложение звучит по-светски равнодушно, но антикварный бокал из британского хрусталя уже вверен в руки Милли и та с ужасом понимает, перед кем она имеет честь находиться в столь комичном и неприглядном положении. Разумеется, августейшие особы в целях безопасности номинально числятся совершенно не в тех номерах, в которых они физически будут пребывать. Да и роскошь соседствующего балкона с тем, с которого соизволила фривольно отдаться на божью расправу леди Эшфорд, предполагала нахождение здесь гостя исключительного статуса. Она опустила голову в почтении не решаясь поднять глаза. — Ваше Высочество… — Ваше намерение заслуживает глубочайшего уважения, ибо продиктовано вам смелостью и желанием сохранить честное лицо. — произнес Шнайзел, заключая бокал в ледяные ладони леди Эшфорд. — И не пробуйте уверить меня в обратном, ибо, в противном случае, вы грозитесь разочаровать меня. Вежливость это или угроза — Британский этикет смеет отождествлять такие полярные категории. Пальцы принца обжигали. И она впервые взглянула на его лицо, лишенное обрамления яркого света бальных зал. Его серые глаза оставались холодными, как и в условиях официальных приемов, а речь — была лишена эмоций и восклицаний. Британский бог. Вот кем бы он был, существуй в их государстве титул выше императорского. Смотря на Милли Эшфорд сверху вниз Шнайзел предался раздумьям на миг. Что-то тяжелое блеснуло в его взгляде, будто принц собирался произнести нечто не совсем лестное. — Позвольте позаботиться о вашем дальнейшем размещении в течении вашего путешествия, леди Эшфорд. — произнес Шнайзел, присаживаясь напротив дамы, считывая с ее взволнованного лица все, что бы Милли всей душой пожелала бы забыть. Его голос холоден как лед в его стакане с виски, однако, Милли воспитывалась потомками чистокровной аристократии и обладала блестящим умением читать между строк. Ее помолвка, несомненно, была расторгнута. Родителям было выслано официальное и совершенно бесцветное письмо, не поясняющее ничего. И в тоже время объясняющее все. Очень по-Британски. Новые правила этикета были разъеснены Милли Эшфорд в деталях графом Мальдини на следующее утро, в новых, великолепных покоях леди, куда адьютант поспешил отправиться аккурат к ее пробуждению. *** — Вы бы желали, чтобы я бросила журналистику? — почти с надеждой спросит леди Эшфорд, вглядываясь в ничего не выражающие бесконечно серые глаза принца, когда они впервые останутся наедине после победы Лелуша. Если ранее их конфиденциальные встречи были регулярными, то сейчас, к большому сожалению Милли, Шнайзел и вовсе углубился в дела государственные, когда само государство менее всего нуждалось в талантах опального принца. Сейчас повод для их более близкого знакомства казался Милли знаком счастливого божественного провидения. С момента краха Британской Империи старой формации понятие позора упростилось и потеряло былую глубину. Леди Эшфорд даже питала надежду, что когда-либо обратиться к принцу: — Шнайзель… — она прижимается к его расстегнутым брюкам, к тому самому сосредоточию тепла и силы, что так жадно входило в ее раскрытые алые губы минутами ранее. Она стоит на коленях у его ног, в его кабинете, ее красивая белокурая голова чистых британских кровей почти с болью упирается в стол. После своего краха из британского бога принц Шнайзел трансформировался в почти реального великолепно сложенного, красивого мужчину, который действительно мог бы составить крайне выгодную партию леди Эшфорд, и одарить ее великой фамилией — наследием многовековой истории Британского королевского дома. Он снова смотрит на свою любовницу сверху вниз (как в прежние времена) ничего не выражающим взглядом и произносит политкорректно и уклончиво. — Дорогая моя Милли, ты вольна занимать себя всем, чего бы ты пожелала, в новую эпоху справедливости и вседозволенности. Если тебя интересует вопрос приватизации телеканала, от имени которого ты выступаешь, то… Она решается перебить его. Непозволительно! Неслыханно! Она садится к мужчине на колени, обхватывая его бедра своими стройными ногами. Милли совершенно нагая, как в день, что опозорил ее и благословил тогда, годами ранее. Если бы леди Эшфорд осталась такой же сентиментальной, как в былые времена, она нашла бы это совпадение символичным. — Меня интересуете вы. — Вы совсем перестали бояться своей природы, леди Эшфорд. — Шнайзел улыбнулся иронично. Если самоирония входит в моду вместе с хаосом, что сеет Зеро, то опальный принц не станет отступать от этой новой тенденции. — И имя Британской короны вас совершенно не страшит. Прямой путь к распаду и деградации. Не боитесь и себя потерять в этом омуте нового времени? Мужчина бережно кладет пышное тело леди Эшфорд на гладкую поверхность рабочего стола и нависает над ней, едва балансируя между понятиями джентельмена и варвара. Он силен, феноменально высок и породист как когда-то великий государь солидарной с Британией пан-империи Петр Первый (именно такое сравнение приводил импонирующий Шнайзелу придворный биограф). Когда-то могучие руки Шнайзела держали, не дрогнув, пульт управления самого могущественного оружия массового поражения, «Фреи», а сейчас с той же уверенностью охватывают гибкое молочно-белое тело великолепной британки со спины. — Я решила отказаться от титула, Шнайзел. — признается Милли без капли смущения, своим новым, лишенным подобострастия персоне принца, тоном. Впервые в жизни, он позволяет себя обойтись с благородной женщиной словно с падшей, манипулируя ее станом, словно мертвым или кукольным, без чести и уважения. Переворачивая Милли — предавшую его суку — Эшфорд на все лады. Отвешивая ей громкую пощечину, оставляя багровые отметины от зубов на нежном женском теле. Не без удовольствия Шнайзел убедился в силе известной испокон веков аксиомы: Кесарю — кесарево. Эшфорд выгибалась с бесстыдством безродной плебейки, оскверняя собою антикварный стол императора Чарльза, многократно выкрикивая всуе имя Шнайзела, переставшего быть для нее принцем. Ведь даже боги теряют свою ценность, в мире без королей с репутацией Цезарей и Неронов. Потому как Зеро затмевает их всех. *** Шнайзел добр к своим подчиненным. Это — не качество души, а метод влияния. Умение говорить посредством бартеров и поощрений, неоправдано щедрых на первый взгляд, всегда будут главенствовать даже над самым справедливым и объективным политическом режимом. В желании быть равными люди лишь боятся не оказаться теми, кто будет позабыт в извечной борьбе за привилегии и блага. Шнайзел слишкой хорошо это знает. Это его воистину гениальное умение дарует ему абсолютную просвещенность. Принц осведомлен, что зеленовласая ведьма Шицу снова в бегах, подальше от Токио, где-то в пустынных краях Зилкстана. Ее постоянный спутник — высокий худощавый юноша, скрывающий свое лицо за привычной для обитателей пустыни защитной тканевой маской. Шнайзел так долго ждал этого дня. Он благородно предлагает возглавить дипломатическую миссию в государство, в которое не ступала без страха и ужаса нога британца. Государство безжалостных нравов и немилосердной жары, слепого религиозного культа и промысла грубой силы. Концентрационный лагерь труда для граждан и лаборатория по созданию идеального солдата. Опальный британский принц знает, что готов сойти в преисподнюю, склонив голову перед здешнеми демонами (ему не привыкать). «Да возвысится унизившийся.» — вспоминает Шнайзел слова католического святого отца, у которого принц еще в юности частенько бывал на проповедях, стремясь приобрести знания об устройстве человеческой веры… и глупости. Сейчас этот мерзкий во всех отношениях слоган слабых и оскорбленных объединял судьбу Шнайзела и будущее погибающего от череды политических и природных несчастий государства. — Хотите побороть наследие Лелуша его же оружием, Ваша Светлость? — вопрошает его верный граф Мальдини, согласившийся присоединиться к немногочисленному дипломатеческому эскорту бывшего принца, а ныне такого щедрого душой, самопровозграшенного дипломата обновленной справедливой Британии. Шнайзел улыбается от мысли, насколько же они близки, насколько Канон научен думать по-шахматному. — Подобное обязанно притягивать подобное. Иного шанса у нас не будет. Я ставлю на кон все. Жизнь и честь, и потому Мальдини, если эти определения еще составляют для тебя какую-либо ценность, я позволяю тебе вовремя спрыгнуть с этого тонущего корабля. Я же, как и подобает капитану, желаю погибнуть борясь с штормящими волнами чужих идеалов. — отвечает Шнайзел так спокойно, словно он рассуждает о чем-то будничном. Канон Мальдини стоит на своем, и, хвала богам за это. Ведь в противном случае, Шнайзел выстрелил бы в спину своего главному помощнику, покидающего его навсегда. От Британского бога не уходят. Их путешествие на великолепном, по последнему слову техники реконструированном королевском «Авалоне» продлится еще одни сутки. Их принц проведет без сна. *** Правительница Шамна принимает принца с почестями, пускай никого, кроме августейшего наследника Британской династии в свои великолепные, ломящиеся от золота и предметов роскоши покои, она не пускает. Искусство у них — варварское, насыщенное тщеславием и грубыми амбициями до грани возможного, точно такие же как синие, с лукавым лисьим разрезом, глаза их королевы. Внешность Шамны возвращает принца в прошлое. В далекие, несправедливые времена главенства права сильного. Ее величавая, статная фигура словно сошла со старинных картин, дающих вольное, но яркое представление о Библейских царицах — великолепных в своей мудрости и силе, абсолютных в своей власти. Ее густые волосы цвета спелого пшена едва достигают земли, а гордое, тронутое легким загаром лицо украшает великолепие обильных золотых украшений, инкрустированных самоцветами. Она смотрит на Шнайзела пронзительно синими глазами в упор. И неведомо, казнит или помилует она главного врага их пустынного царства. — Я согласилась воплотить ваш план, потому как юная императрица нужна мне самой, для воплощения личных целей. — Зеленую ведьму вы поймали исключительно по моей наводке, Ваше Величество. — не сводит с нее внимательного взгляда Шнайзел. — Равно как и того, кто по-настоящему повинен в текущем положении Зилкстана. Шамна обходит принца, пытаясь охватить его фигуру полностью своим жадным острым взглядом природженной хищницы. — Ненавижу знать, что даже в моем собственном государстве, у главного моего геополитического врага есть настолько хорошие информаторы. — Она проходит совсем близко от принца, чувствуя тепло его высокого, могучего тела. Она понижает голос к шепоту, вынуджая его склониться ближе к ее насмешливым, капризным губам, — Знали бы вы, сколько казней последует после утечки такой важной информации. Я препочту снять с них кожу. Шнайзел подверджает свои догадки: из одного теста они слеплены. — Будьте уверенны, прекрасная Шамна, это не более, чем шахматная комбинация. Те, кто ее проделал для меня — уже мертвы… их тела уже доставлены в ваш дворец для вашей осведомленнности. — Вот как? — почти радостно восклицает эта красивая белокурая хищница. — И я даже могу быть уверенна, что смена караула кортежа Наннали будет проводиться точно в то время и в тех, условиях, что вы описали? Где мои гарантии? Что если это тщеславное желание обезумевшей Британии новой формации разжечь еще одну чудовищную войну с Зилкстаном? На этот раз Шнайзел кланяется, так низко, что, став на одно колено, целует нежную холеную руку Шамны. — Моя жизнь станет лучшей гарантией. Я помогу вам руководить операцией из вашего штаба. — Хочешь вернуть себе былые позиции, Белый Император? Ее рука пытается выскользнуть, но хватка Шнайзела сильна и бесцеремонна. За притворным негодованием Шамны скрывается восторг и предвкушение. — Я намерен объединить наши позиции в будущем. Свободной рукой она неожиданно собственнически проводит по светлым волосам Шнайзела, преклонившего пред ней колено. На территории Шамны он и вправду ее собственность — не больше, до срока выполненного обещания. Великолепный драгоценный камень, что лучше всего украсит венец ее абсолютной тщеславной власти. — Думаешь, я доверюсь правителю, с легкостью тирана уничтожевшего собственную столицу, лишь для того, чтобы показать масштабы собственной силы? Да возвысится унизившийся. Ладонь Шнайзела ныряет под белоснежный плащ, и, наконец, он протягивает Шамне, нечто, способное воскресить Британию, и способное еще с большей легкостью ее уничтожить. — Маска Зеро. — улыбается Шамна благоговейно и закрывает ею свое красивое, почти влюбленное лицо. В серых глазах Белого принца сверкнула пульсирующая лиловая кайма. Импульс Гиасса. — Поднимись с колен, Император. Шамна отдает свой первый приказ и снимает эту проклятую маску, чтобы более никогда ее не коснуться.