Проклятие всей жизни

Иногда всё идёт наперекосяк и так и тянет сказать, что нас кто-то проклял или хотя бы сглазил. А иногда бывает, что мы, сами того не желая, становимся чьим-то проклятием или кто-то становится нашим, раз и навсегда, и изменить, предотвратить это мы не можем, как бы ни хотели. Они прожили относительно долгую жизнь и всегда были светом друг для друга, счастьем, опорой, но никак не проклятьем. Проклятьем стал Маэль, когда ушёл из этой жизни совсем молодым парнем. Терять брата-близнеца всегда невыносимо... И Дима не вынес, как ни старался, как ни готовился к этому. Ведь они оба знали, что этот год станет последним и что это уже не изменишь. Дима клялся брату, что сможет жить без него нормально, что не сломается, клялся и так легко нарушал эту клятву уже вторую неделю. Похороны давно минули, парень тридцати лет остался один в огромной трёхкомнатной квартире многоэтажки и никуда не выходил всё это время, горе потери медленно, но верно сводило его с ума. Когда-то яркие, умные и глубокие голубые глаза поблекли и опухли от слёз, густые короткие чёрные волосы были в совершенном беспорядке, та же помятая рубашка, грязные потрёпанные джинсы. Точно так, как было две недели назад. Не хотелось переодеваться, потому что не было сил и... Это была рубашка Маэля. То, что от него осталось. И расставаться с этой тонкой ниточкой совсем не хочется, не сейчас. Пока ещё слишком рано. Он не мог отпустить брата, единственного родного человека, который у него всегда был. Они жили большую часть жизни сами, без семьи и были друг для друга всем этим проклятым миром. А сейчас мир раскололся на двое и рассыпается в пыль, и это уже невозможно изменить. И он уже не хочет менять. Без Маэля он не хочет ничего. День за днём парень лежал на их кровати, не отвечая на звонки по работе, звонить могли только оттуда, друзей у него не было никогда, всех отталкивал, ему хватало брата, он заменял всех, уткнувшись в его подушку, вспоминал, как они всегда спали только рядом, чтобы была возможность помочь, если снова будут кошмары или вдруг станет хуже, вспоминал эту слабую, болезненную, но тёплую и искреннюю улыбку на этих тонких бледных губах, вспоминал и снова начинал рыдать, хоть и выплакал давно все глаза, всё равно продолжал плакать и винить себя, что не сберёг, что так легко отпустил, что ничего не сделал, чтобы хоть немного продлить его жизнь, сделать её не такой мучительной, уже забыл, что сделать это было невозможно, что Маэля губил и пожирал не такой уж удивительный диагноз с до ужаса жуткими последствиями при хоть одной маленькой врачебной ошибке. И она случилась, когда они были ещё совсем детьми и жили в детском доме. Неудачная операция на больное сердце в таком возрасте могла убить, большое чудо, что он выжил, но не удивляет, что жизнь его, их жизнь после этого стала адом. Крайняя хрупкость, вечная слабость, убийственная боль от неверных эмоций.. И они делили это на двоих, не зная, как, пока ничего не понимая, ведь до шестнадцати лет они даже не догадывались, что на самом деле родные братья, сравнивать отражения совсем не было времени, им и так было, чем заняться. Близнецы всегда чувствуют друг друга, чувствуют боль друг друга, поэтому, очередной ночью убаюкав брата, Дима прятался под одеяло и там почти бесшумно плакал от этой боли и бессилия что-то изменить, больше жизни хотел спасти его, но не имел ни малейшего понятия, как это сделать. Он не смог это сделать и сейчас хотел только умереть. Смысла жизни не было, всё вокруг стало серым. Посерел и ослабел он сам, хоть и был всегда более крепким, более выносливым, всегда держался, мог вынести всё что угодно, хоть и тоже был нездоров... Мог, пока было, ради кого. А сейчас уже незачем. Но он ведь обещал выжить. Обещал быть сильным и дальше, не терять рассудка. Но стоило подняться и пройти по комнатам, как жгучая боль начинала разъедать всё внутри, каждая вещь была так или иначе связана с Маэлем и хранила огромное множество воспоминаний, грустных и весёлых, только сейчас и былое веселье причиняло боль, видеть места, где они были счастливы рядом, было ещё невыносимее, чем то место, на котором его не стало. В зеркала Дима не смотрел, сам не зная, почему, но один раз взглянул... И замер, будто окаменел. Из чистого пока что стекла на него смотрел высокий, болезненно худой и бледный парень с убитым взглядом, глядя на него, кажется, что он совсем без сил, так и хочется поднять его на руки, уложить в кровать и напоить чем-то тёплым. Он так осунулся и побледнел, что стал похож... На своего брата. Или на него сейчас действительно обеспокоенно смотрит Маэль. Неужели он там? Но как это возможно? Такого не может быть, это бред. Или магия, в которую они оба всегда немного верили. Не веря своим глазам, Дима подошёл ближе, глядя, как брат идёт ему навстречу, они протянули друг другу руки и хотели коснуться, но стекло не исчезло. Оно было холодным и твёрдым. Этот холод заставил задуматься, но лишь на секунду. Последние сомнения развеял этот слабый, тихий и безмерно родной голос, что раздавался по ту сторону стекла и звучал с такой горечью, что хотелось разбить эту преграду и шагнуть за зеркало, шагнуть к нему и обнять, снова сказать, что всё будет хорошо, жаль, что нельзя. — Маленький мой, что ты с собой сделал... Ты же мне обещал. — Я не могу выполнить обещания, прости... Я не хочу тебя отпускать, я не смогу... — Тшшш, только не плачь... Не снова, у тебя ведь тоже больное сердце. Если оно не выдержит, я тебя не прощу. Будь сильным. А мне пора. — Нет, не уходи! — он крикнул это и всё-таки горько заплакал, опускаясь на колени перед зеркалом и понимая, что один совсем сломается, что пора сказать то, что он хранит в себе уже не один год, другого шанса уже может не быть, к тому же, смысла скрывать больше нет. — Родной мой, не уходи... Я тебя люблю. — Я тоже... Не плачь. Ты всегда будешь моим любимым братом. А я твоим. — это были обычные для них слова, парни часто говорили, как любят друг друга, но только сейчас было видно, что они хотят сказать этим что-то большее, только никак не решатся, хоть им обоим уже и нечего терять. — Нет... Я люблю тебя больше, чем ты можешь представить. — с тяжёлым вздохом Дима закрыл глаза, прислонил голову к стеклу, уже почти чувствуя это тепло от дыхания его брата, как всегда, слабого и прерывистого, увидев, что Маэль присел рядом... И на секунду коснулся зеркальной глади губами, почти у губ брата, жалея, что не в силах до него дотянуться. — Дурачок, неужели ты думал, что я ничего не видел... Я боялся, что ошибаюсь, что ты бросишь меня, когда узнаешь, что я заподозрил тебя в таком. — Я думал, ты прогонишь меня, если я признаюсь... — обессиленный, он приник к зеркалу совсем близко, окутанный знакомым теплом, сидел и понимал, что не хочет отводить рук от стекла, не хочет размыкать рук с ним. — Я ведь не смогу. И прийти к тебе тоже уже не смогу... Прощай мой хороший. В открытое окно подул резкий ветер и старенькое зеркало треснуло по диагонали. Отражение растаяло, а Дима сидел и улыбался потерянной безумной улыбкой. Его глаза закрылись, он видел брата. Видел его рядом, чувствовал такие привычные объятия и терялся в них, терялся в своём безумии. Для хрупкой покалеченной психики зеркало оказалось последней каплей, последняя преграда рухнула и он уже не понимал, что говорил со своим отражением. Что в этом доме никого нет кроме него. Что он никогда уже не сможет действительно сказать своему проклятию всей недолгой жизни, как его любит. Но сейчас он сидит у треснувшего зеркала, обдуваемый морозным, ветром, в тонкой рубашке, не чувствуя обжигающего холода, совсем один и истерически смеётся, протягивая руки в пустоту, а потом падает и начинает надрывно рыдать через этот смех. Он всё-таки понял.