Провокация

Чертов Рома. Чертов, блять, Фильченков. Юлик выключает запись и, переводя взгляд на слишком задумчивого Рому, загружает видео в программу для монтажа. В последнее время все было слишком. Слишком неправильно. Неправильно ведь — особенно при наличии любимой, вроде бы, девушки — оставаться после стримов, взахлёб целуясь или подолгу глядя друг на друга в тишине, неправильно отпускать безобидные, но пошлые шуточки, заставляя аудиторию буквально взрываться от восторга, а возбуждение — накатывать жаркими, приятными волнами. Он же не гей, в конце концов. Наверное. Чертов, мать его, Рома. Очень милый, наивный, но в то же время серьезный. Особенно когда, прогибаясь, стонет. Когда после очередной, случайно брошенной, «невинной» шутки Рома в испуге смотрит на Онешко, а Юлик просто встаёт с кресла и хватает Фильченкова за талию, прижимая к себе. Шумно выдыхает, ощущая, как Ромины холодные руки, снимая худи, очерчивают известные только одному ему узоры на груди. Когда, толкая Фильченкова на кровать, Юлик нависает над ним и грубо целует, чуть ли не прокусывая мягкую нижнюю губу. И, оставляя глубокий сине-лиловый засос на шее, отстраняется. Отстраняется, несмотря на то, что в голубых глазах парня под ним плещется согласие на что угодно. Что между ними происходит? Онешко не знал. Но это точно уже что-то большее, нежели дружба. Глядя на горящие смущением щеки, слушая тяжёлое, сбившееся дыхание Фильченкова, Юлик понимает, что влип. Конкретно так попал. Поднимаясь, Онешко наспех накидывает первую попавшуюся рубашку и выходит в коридор, чувствуя виноватый взгляд Ромы, а затем и из квартиры, громко хлопая дверью. Глупый. Не в тебе причина. Скорее уж сам Юлик — конченый мудак. Оказавшись на общем балконе, Юлий щелкает зажигалкой и, делая первую затяжку, впускает в лёгкие горький сигаретный дым. Так то он не курил, но сегодня — особый случай. Потому что если сейчас не отвлечься, Онешко вовсе не может гарантировать, что не выебет Фильченкова так, что тот ещё неделю не сможет ходить. Парень ощущает, как на плечи ему опускается принесённый Ромой теплый плед — несмотря на весну, в Питере все ещё холодно по ночам — но не оборачивается. Юлик знает, что это Фильченков, который сейчас начнет извиняться — Юлик никогда не понимал, за что — а после встанет рядом, облокотившись на холодные перила и, не говоря ни слова, закурит свой вишневый «Парламент», от запаха которого Онешко раньше выворачивало. Фильченков начал разговор первым:       — Юльк — Онешко чуть вздрагивает, пробуя имя на вкус. Оно произнесено как-то по особому, тепло и мягко, словно успокаивающе. Рома на секунду запнулся, подбирая слова — Прости, я не… Юлик не даёт ему договорить, перебивая:       — Нет, это ты прости, — у собеседника потупляется взгляд. — Я сорвался. Не смог сдержать эмоций. Сдержишь их, как же. Особенно когда Фильченков будто бы намеренно провоцирует его своими шутливыми стонами, шутками, намеками во время записи.       — И вышло вот так — Онешко кивнул в сторону Ромы, имея ввиду большое фиолетовое пятно на ключице. Рома ещё больше потупляет взгляд, скидывая окурок вниз, быстро подходит и заключает Юлика в объятья, прижимаясь к груди. Онешко замирает, чувствуя, как сердце бешено колотится. Такого не было, когда он обнимал своих бывших, когда его обнимала Даша, хотя она, вроде, его любовь. Юлик сжимает челюсти со всей силы. «Блять, провокатор херов» Он злится. Злится даже не на Рому, хотя хуле он такой красивый, а на себя. Угораздило же его влюбится в парня, да и в какого: очень худой, высокий, ещё и на подростка похож. Ненормально это как-то для двадцати одного года. Порой Онешко думал что и Рома — ненормальный, раз изводит себя, но на все вопросы Фильченков просто отшучивался и переводил тему. Рома на секунду замирает, ощущая, как Юлик резко, но все же по-своему осторожно, приобнимает его в ответ. И тут же чуть ли не расплывается в улыбке. Юлик обещает, что это только один раз и, впринципе, ничего такого не случится, если он позволит себе маленькую слабость. Ведь все равно это его Рома. Даже если сам Онешко упорно продолжает все отрицать.