Не_мой

Ashes to ashes, you cannot exhume a soul. Black Sabbath — God Is Dead?

      Мёртвые не могут любить так, как живые. Страсть притупляется временем, стирается горькой пилюлей опыта и прожитых лет. Любовь превращается в обладание, одержимость, мимолётное увлечение. Важные встречи размазываются тонко-тонко, и лишь отблески их плёнок напоминают о реальности. Ксандр порой горько улыбался, укрытый мягкими тенями, давая волю своим эмоциям. Улыбался так болезненно, будто солнце растворилось в крови.       Мёртвые не любят так, как написано в красивых романах. Но и что-то в них было правдой: безумная глубина, фатальность и нередко вечность. Отпускать было легко, думалось Ксандру, до банальности просто и незаметно. Как же он ошибался.       Ксандр с трудом сглатывает. Нервно сжимает книгу в руках. До хруста. До бела. До алых капель с губ.       Он пытается раз за разом выжечь из своей памяти образ Ван Арта, которому обязан многим, если не всем. Калёным железом. Долгими прогулками. Упорным трудом. Но каждая улица Амстердама дышит юностью Виктора, каждый камень помнит его шаги. Каждый уголок старого города кричит о нём. Навевает нестерпимую тоску. Частые дожди заглушают лишь на мгновение всё то, что хочет забыть Ксандр. До скончания времён. До потери сознания.       Хотел бы он никогда не встречать Виктора на своём пути. Изменить свою судьбу лишь на один день, чтобы избежать знакомства. И бессовестного, почти мгновенного поражения. Лёд начал трещать на сердечных шрамах, впуская первые ветра весны. Тогда Ксандру было страшно. Очень. Новые чувства были для него забытыми, запретными и неразделёнными. Он не мог разрушить дружбу, которой так дорожил. Не мог…       Признаться самому себе долгие годы, что он, как мальчишка, смеявшийся над глупостью деревенских ребят, сам остался в дураках. С таявшим куском хрусталя в безжизненных руках. Он ненавидел распускающиеся в своей душе первоцветы, ласковое тепло позабытых желаний.       Но ещё сильнее Ксандр ненавидел самого себя. Как он посмел… Как… Полюбить…       Дыхания не хватало. Казалось, что рёбра порвали лёгкие, что невидимая рука сдавила горло без права на спасительный глоток. Глупец. Безумец. Страдалец. Ксандр был смешон самому себе: всё его вампирское величие держалось лишь на силе воли не завыть от осознания ситуации. Обречённый на безмолвное созерцание, он не позволял себе даже намёка на симпатию. Виктор умён, умнее многих, и Ксандр это знал. Ван Арт поймёт тут же. Оттолкнёт. Разорвёт связи. Сотрёт в ничто.       Больнее всего было бы не слышать и не видеть больше его. Нет, Ксандр не мог идти на поводу у своих желаний. А они росли, тихо томились под холодным покровом равнодушия и мраморной вежливости. Наливались мыслями, терзаниями, сомнениями.       Когда-то Ксандр понял, что бесполезно отрицать: не пройдёт. Не переболеет, как смертные сносят извечные болезни. Это не болезнь. Это разрушение, смертельное напряжение. Дотронься — и Ксандр не сдержится, не совладает с собой. Всё снесёт.       Вдох.       Ксандр пытается отстраниться. Посмотреть на самого себя со стороны, превратить картинку в размытую чёрно-белую, где единственное цветное пятно — его омут чувств. Недосказанности. Отрицания. Ненависть начинает надоедать, она бессмысленна. Нет больше места этому глупому чувству. Глупому. Глупому…       Сам он в который раз на последнем издыхании сдерживается, чтобы порывисто не выдать радости, когда София говорит о приезде Виктора. Пусть даже по делам. Пусть даже на несколько дней. Плевать. Плевать на всё. Он увидит его. Услышит чарующий голос. Такой же мягкий, как дорогой бархат. Мурашки бегут по телу от предвкушения. Ксандр лишь кивает. С трудом. С комом в горле. Наконец-то.       Ксандр перечитывает письма Ван Арта. Почерк того аккуратный, изысканный, как и сам его обладатель. Ему нравится хранить скупые слова вампира: в шкатулке и сердце. Пальцы привычно пробегаются по затёртым строкам. Истлевающая бумага тихо осыпается временами, но Ксандр помнит всё наизусть. Слишком хорошо, чтобы забыть.       Ведь он так старался. Хотел.       Ему не нравится Мия. Не потому, что лезет в дела вампиров, а потому, что видит: Виктор любит её. Смертную! Ксандру не понять, но одно он знает точно — то, что его жжёт сильнее, не ревность, а обида. На самого себя. За свою трусость. За желание заточить приятные воспоминания в янтарь. Высечь их в граните времени. Ему больно. Очень больно. Ксандр приветливо улыбается, протягивает руку Виктору.       Ван Арт обнимает старого друга. Немного неловко, но искренне. Виктор редко проявляет эмоции, но Ксандр чувствует — они настоящие. Ему так хочется сжать ткань его пиджака, вдохнуть ноты дорого парфюма и забыться хоть на мгновение. Не может. Он играет. До безобразия хорошо. Даже отлично, если Виктор за столько лет не понял, что Ксандр к нему испытывает.       Колени почему-то трясутся. Никогда такого не было…       Неприятно находиться рядом с Мией, хоть она мила и учтива. Знает, что не стоит задавать лишних вопросов. И всё же спрашивает про прошлое Виктора. Ксандра жжёт изнутри непривычный гнев. Чёрным огнём вливается в каждую мысль — с языка же слетает уважение к истории. Приходится стиснуть зубы, когда повисло молчание, чтобы унять их надоедливый стук. Он знает о Ван Арте столь многое, что просто невежливо спрашивать. Он расскажет. Никуда не денется. Ему тяжело не улыбаться, когда он говорит о Викторе.       Ему тяжело.       Ксандра это гнетёт. Не понятно только, что — это. Смехотворная жалость к себе или ко всему вокруг? Раздражение и презрение к смертной или самому себе? Сгорающая душа от верности или пагубной любви? Ксандр не знал. Но старался найти ответы.       Безутешно.       Ксандр остаётся наедине с Софией, и он не может сдержаться. Один единственный раз. Слишком долго все силы уходили на сооружение хитроумной маски. Защитного кокона. Слабая улыбка становится всё шире и шире. Губы дрожат, хотя вампир сжимает их до посинения. Впивается клыками в тонкую кожу, чувствуя на языке железо. Желваки перекатываются под вечным пергаментом.       Агония. Тупое бессилие.       Слёзы злобы катятся по щекам. София с неприкрытым ужасом смотрит на старого друга.       Ксандру чудится, что ещё один удар своего мёртвого сердца, и он задохнётся. Захлебнётся, как жалкая рыба, и наконец умрёт. От стыда. От позора. От невозможности отсечь способность чувствовать хоть что-то. Вырвать из белых оков ненужный кусок мяса и раздавить его. Как однажды раздавила его жизнь неприятным сюрпризом. Чёртовой любовью.       Он не чувствует, как София ведёт его куда-то. Наверное, волнуется о том, что их кто-то увидит.       Всё тело ноет, ломается изнутри. Ксандр знает, это никогда не закончится.       «Никогда» — размазано тонко-тонко по холсту. Тихо-тихо поёт на закате жизни. Где он будет один со своим никому не нужным скарбом отравленных, опустошённых чувств.       Мёртвые не могут любить так, как живые. Ибо мертвецу ведомо, что любовь его не сведёт в могилу, а лишь подкинет свежей земли.