Утопая в алом

«Хочу смотреть лишь на твою улыбку.» Шото холодными подушечками пальцев провёл по слегка шершавому альбомному листу, на нём уже засохли чёрные и фиолетовые краски. Слёзы медленно катились по бледному лицу, срываясь со впалых щёк и исчезая в ткани алого тёплого свитера. Руки дрожали, а в горле словно застряли опилки. Хотелось пойти избавиться от жёлчи, лишь бы не было этого противного ощущения. Комнатные двери дрожали от ударов, в ушах звенели громкие крики матери о том, как она его ненавидит. Лучше бы не рождался. Но разве он виноват в том, что случайно зацепил её любимую кружку и она разбилась? Разве это вообще причина орать такие обидные слова? В момент, когда белые осколки разлетелись на чистом полу, юноша едва не задохнулся от страха. Рей подскочила со своего места на диване так резко, словно голодная собака, наконец заметив жертву. А затем крики, крики, крики. Сердце ужасно дрожало, отдаваясь гулом по всему телу. Вот-вот и оно начнёт болеть, иголки медленно будут протыкать его до жгучего желания вырвать орган. Шото рвано дышал, шмыгая носом и разглядывая то, что нарисовал немного ранее. Ему казалось, что получится красивое ночное небо, но заместо него были лишь разводы. Непонятная каша из чёрного и фиолетового. Слёзы всё ещё не прекращали волнами струиться из разноцветных грустных глаз. Никто его не поддержит, никто не обнимет, никого нет рядом. Мать затихла, а после ушла, в комнате наконец-то была глухая тишина. Тодороки потянулся к мобильному телефону, который валялся на кровати у босых ледяных ног. Дисплей загорелся алыми красками, уведомление от Каминари вызвало совсем крохотную улыбку. Единственный друг, живущий за тысячи миль, словно чувствовал, что что-то не так, и тут же старался развеять обволакивающую бездну. Но Шото не спешил открывать сообщение, не спешил отвечать. Просто смотрел, и единственный свет, который до этого тускло сверкал в глазах, потух. Тот, кто ему нужен был до боли в лёгких – игнорировал его существование. Прикусив нижнюю губу до крови, чтобы остановить новый поток слёз, парень наконец-то ответил Денки. Тот покрасил волосы и никак не мог сдержать свою радость, обрушивая множество фотографий с разных ракурсов. Гетерохромный улыбнулся, устало выдыхая. А после по привычке открыл диалог с Изуку, перечитал последние сообщения и тут же начал печатать, стуча отросшими ногтями по дисплею. Однако ощущение, что это не нужно – жгучим ядом разливалось в горле. «Ты такой вредный жадина.» Нежно улыбаясь, он слегка жмурил заплаканные глаза от переполняющих тёплых чувств. Это незаконно. Мидория незаконный. Каминари по-прежнему продолжал орать о своей новой покраске и теперь Шото полностью его поддерживал. Чёрная молния на блондинистых волосах смотрелась прекрасно. Да и теперь друг напоминал такого же энергичного Пикачу. Настроение как-то незаметно повысилось, за окном виднелись яркие звёзды. У Изуку уже поздно, Изуку уже спит. Продолжая общение с Денки до поздней ночи, когда даже свет всех фонарей погас, Тодороки наконец-то ощущал лёгкость. Прыгая с темы на тему, то усиленно думая над ответом, то пропуская буквы от сдерживаемого смеха. Вот они обсуждают семнадцатый век, а вот смеются с самой тупой на свете шутки. Найти этого светлого человечка было поистине восхитительно. Но вот недо-Пикачу уходит. И взгляд снова и снова падает на диалог, от которого мурашки по коже бегут. Он думает о том, что утро начнётся с улыбки, потому что Мидория начнёт спорить и конечно же пожелает приятного дня. Медленно засыпает, отключая телефон, совсем не замечая опилок в горле. Однако утро встречает его хмурыми небесами, холодным дождём и отсутствием сообщений. Помрачнев, внимательнее вглядывается на время и выдыхает. Всего лишь четыре утра, но спать больше не хотелось. Спина мокрая от недавнего кошмара. Ему снова снилась мёртвая сестра. Вот бы Фуюми была жива... Листая новостную ленту, гетерохромный невольно вздрагивает от нового уведомления. Бакуго уже во всю орёт о своём любимом персонаже, надо же. Разные временные пояса это конечно весело. Желание написать ему что-то почти что душит. Кацуки очень интересный и с ним хотелось бы общаться побольше, хоть он и та ещё взрывная псина, но что-то мешает изо дня в день написать даже «доброе утро». Какая-то невидимая стена... из своих комплексов. Шото злится сам на себя и возвращает телефон под подушку, перед глазами мелькает улыбка, от которой сердце бьётся сильнее. Ну за что всё это? Ему скоро двадцать, а в мыслях одна лишь любовь. Которая поразила так внезапно и сильно, что хотелось выть. Либо голову себе разбить. Или пойти убиться. Ну вот сколько он общается с Изуку? Два осенних месяца. А ощущение такое, будто всю жизнь. И ладно, если б они встретились в реальной жизни. Но нет же! Зеленоглазая радость живёт даже дальше, чем Каминари. Это такая большая оплошность – Шото обещал себе, что никогда не полюбит, не общаясь с человеком вживую. Но видимо строить планы не нужно было. Произошло то, чего он не хотел. Чего боялся, как яркого пламени. Глупая влюблённость. Приносящая слишком много счастья, нежности и радости, переполняя душу, которая не знала ласки. Интересно, а щёки Изуку такие же мягкие, как и в его мечтах? Слегка розовые от лёгкого ноябрьского мороза, прохладные но такие любимые. А зелёные волосы такие же ароматные? Не спрятаны под тёплой шапкой, развивающиеся на тихом ветру. Напоминающие горячее лето. И глаза определённо светятся от... от чего? Мысли зависли, прижимая правую руку к груди и ощущая быстрые удары сердца, Тодороки смаргивал подступающие слёзы. Впервые появилось ощущение, что чего-то не хватает для полной картины. Любит, но любим ли в ответ? Но даже если и нет, главное ведь то, что чувствует он? Необязательно ведь... Но хотелось. До противного скрежета в голове хотелось, чтобы его любили. Хоть разок. Эгоистично ли желать любви? Шото не знал правильного ответа. Мать всегда кричала о том, что он чёртов эгоист, отец бил, а брат был слишком глуп и невыносим. Вернуть бы сестрёнку, никогда бы не видеть её посиневшего тела в ослепительно белом свадебном платье. Она должна была носить его живой, а не мёртвой. Должна была улыбаться и спрашивать о том, красивая ли она. И он конечно же ответил бы: красивая. Её смех отразился б от стен, погружая в некое забвение. Но Фуюми умерла. Не умея плавать, полезла спасать такого же неумеющего плавать Нацуо. Около дамбы всегда очень глубоко. Глупая сестрёнка, глупый брат. Парень помнил как мать рвала голыми руками зелёную траву под ногами, рыдая навзрыд и крича громкое «нет». Помнил как какой-то нетрезвый мужчина говорил о том, что брата смогли спасти и его увезли на скорой. И родственницу, которая заставила бегать за покрывалом. И белую кепку, которая ярким пятном виднелась со дна реки. Но он не помнил, чтобы что-то чувствовал. Разве что злость, когда пьяный отцовский брат убедил всех, что кремация ужасно. Мама плакала и всех ненавидела, не в силах поспорить. И Шото злился, потому что не мог и слова против сказать, ведь горло сдавило так, словно его крепко обхватил ошейник. А после этого ему разрешили посмотреть на сестру. В слишком вычурном гробу ей было не место. С игрушечным котом в ногах ей было не мило. Гетерохромный не послушал слов о том, что трогать Фуюми запрещено, и едва ощутимо касался её лба, не скрытого длинной красивой фатой. Который был хладным, на ощупь словно резиновым. Роняя беззвучно слёзы, он всматривался в кривые швы, уже ненавидя того, кто посмел так небрежно выполнять свою работу. Рей выгнала его в квартиру родственников. Нацуо играл на ноутбуке, словно ничего страшного не случилось. Тишина крепко обнимала, позволяя падать в кровавое отчаяние. После этого словно какой-то кусок пропал из тела, оставляя огромную дыру. Затем с матерью и братом, оставляя отца, они уехали в совершенно другой город. В тесную и вонючую квартирку мужчины, который вскоре стал отчимом. Тодороки плохо помнил жизнь там, отчасти из-за того, что всё смешалось в серое месиво перед глазами. В новой школе его не приняли, попытка подружиться с единственным человеком, который проявлял толику внимания, оказалась провальной. В интернете он вёл совершенно другую жизнь, притворяясь девушкой, словно пытаясь избавиться от самого себя. И вроде как хоть что-то чувствовал. Вроде бы. Любимое мороженое со сгущёнкой не приносило радости. Любимые фильмы казались донельзя скучными и тусклыми. Яростный удар деревяшкой от кровати по спине вызывал только ненависть к себе и единственный вопрос:«Мать его вообще любит?» Если вспомнить, она часто била его. За плохие оценки в школе, за непослушание, за отказ что-то кушать. Он мог заиграться на улице и прийти домой с опозданием на пару минут – и его уже ждал крепкий удар. Отец отличался лишь тем, что делал это в основном за промахи в математике. А математику Шото ненавидел. Змеиные синяки от ремня на бёдрах скрывали широкие джинсы, а красные, словно спелые вишни, на спине, сжигали внутренности. Когда это всё прекратилось, парень и не помнил. Просто в один момент все наплевали на него. Тогда даже дышать стало легче. Любили ли его? Задумываясь над этим, он вспоминал только Фуюми, её тёплые объятия, от которых сбегал. Её тихий голос, говорящий, что всё будет хорошо. А сейчас её нет. И никогда уже не будет. Спустя год жизни в отвратной квартире, мать решила вернуться к Энджи. Вернее, это всё вина Шото и Нацуо. Ведь Рей любила мужчину, который помог забыться. Наверное, людям, которые любят друг друга – зачастую не дано быть вместе. Тогда гетерохромный так думал, смотря на исхудавшее лицо матери и на недовольную рожу отца. А ведь он часто названивал и говорил о том как сильно скучает, чего ж такой злой приехал за ними? Ответ был прост. Они ему не нужны. Парень помнил новые волны насилия, крики матери, только теперь от боли. Насмехающиеся глаза одноклассников, искажённые от злого удовольствия лики учителей. Полгода Ада длились так медленно. Полгода он боялся лишний раз вздохнуть в присутствии отца. И лишь затем всё внезапно прекратилось. Но всё же, Тодороки не чувствовал себя живым. Преследующие разные кошмары никуда не пропали, а кошмарное одиночество съедало. Лишь встретив Денки – мир внезапно начал светиться, обретая мягкие краски, Кацуки собой дополнял их. А найдя Изуку – Шото вспомнил как дышать. Поначалу было очень страшно, так страшно, что запирался в комнате и пустым взглядом смотрел на потолок. Тщательно думал, держал всё в себе. Наблюдал за тем, кто был недостижим, снова и снова ощущая себя сталкером-неудачником. Но в один день мечты стали явью. Тогда словно молния прошлась по всему телу, и он понял – эти чувства неизбежны. Не прошло даже месяца, а сердце обливалось алой горячей кровью от любви, согревая ледяные руки. И сейчас Тодороки заваривал мятный чай, который стал любимым, краем уха слушая извинения матери. Ей, видимо, тоже не спалось. Сухость в горле вызывала неоднозначные ощущения, а сердце, которое ныло, приводило в недоумение. В последнее время оно часто болело и словно горело. У него конечно были проблемы со здоровьем, но ранее этот орган так часто не приносил боли. Это заставляло думать, очень сильно думать. Но к чему-то определённому прийти не получалось. Болит, ну и пусть болит. Так Шото думал. «Благодаря тебе я дышу, благодаря тебе я живу.» Изуку мало рассказывал о себе, совсем не делился чем-то своим. И поначалу это было естественным, а затем стало немного обидным. Но гетерохромный всё понимал, стараясь дарить улыбку, и улыбался сам. Ему ещё никогда не было так хорошо. Никогда не хотелось кого-то так сильно обнять, поцеловать. Любить. От каждого сообщения внутри вспыхивало пламя, и он даже боялся сразу отвечать, потому что в мыслях творился сплошной хаос. Но с каждым днём хотелось бо́льшего. Как можно больше Изуку, его Изуку. Чтобы до дрожи и пелены блаженства перед глазами. Чтобы кусать, кусать, кусать до невозможности нормально вдохнуть. Но Мидория пропадал. Было мало, мало. Хотелось кричать без звука, словно от недостатка кислорода. А ведь он надеялся, что от этого чувства поутихнут или совсем исчезнут. Но стало только хуже или лучше – сам не понимал. Захлёбывался любовью и нежностью. Без возможности даже посуду помыть спокойно, потому что зеленоглазая радость преследовала абсолютно везде. Сходил ли Шото с ума? Возможно. Поделиться этим с Денки решился только тогда, когда всё внутри свело судорогой от счастья. Но после диалога с ним он был растерян, словно котёнок, потерявший маму. Дышал как-то разбито и наконец-то понимал всю суть ситуации. Он не нужен Изуку. Изуку нужны другие, но не он. Ревность оглушила. Шото задыхался. Шото не верил. Попивая чай, который окрасился алым из-за лепестков роз, тихо плакал. Мидория ударил так больно, так сильно, неожиданно. Разве он способен на такое? Оказалось, что да. Надоело. Экран телефона погас, скрывая от разноцветных глаз это сообщение. Тодороки подавился чаем, начиная громко и надрывно кашлять. Кровавые опилки в горле пришлось выхаркивать, и ожидая увидеть что-то совершенно другое, он боязливо кусал свои губы. Затем с болью смотря на алые нежные лепестки, которые красиво смотрелись на таком же алом полу. Мидории нравились тюльпаны. Перекрывая любые воспоминания и мысли, ярко горело понимание невзаимных чувств. Стало так плохо, в миг захотелось испариться, исчезнуть из этого мира. Но от ужасных желаний отвлекли громкое уведомление и мигающий индикатор. Каминари что-то кричал о страшиле-экономичке. Гетерохромный не знал, что ответить на это. — Денки, я задыхаюсь... Недо-Пикачу не понял всего масштаба, либо сделал вид – начал смешить и объяснять как люди дышат. И Тодороки перестал рыдать, благодаря друга за его существование. В грусти с обжигающей тоской прошло всего два дня, а Шото уже выпускал на волю целые бутоны ярких тюльпанов. Погрузился в себя настолько сильно, что смотря на нож, который плавно разрезал хлеб – представлял как он так же плавно ранит его тело. В мыслях была сплошная тьма и желание умереть. В мыслях он раздирал себе горло и руки до кровавой каши из крови и мяса, чтоб аж кости виднелись. В мыслях топил себя, убивал, ненавидел. А в реальности не делал ничего, всё ещё понимая, что так нельзя. Рассматривал нежные и лёгкие цветы, поглаживая их подушечками пальцев. Улыбаясь и представляя как дарил бы их Изуку. Ледяные руки больше не согревались, и юноша вновь начал привыкать к этим глыбам льда. А ведь Мидория обещал согревать их. А ведь руки Мидории всегда тёплые. Ночами рыдая так, словно в нём целый океан, а с утра едва не избавляясь от внутренностей. Заляпывая белоснежную ванную кровью и украшая алыми тюльпанами. Мать была поражена, напугана и, наверное, впервые так ласково гладила по волосам и спине, крепко обнимая. Она долго расспрашивала, но Шото упрямо молчал. Что скажет ей? О дурной интернет-влюблённости? Забавным было то, что и свою любовь она нашла так же, а значит он ранит её раскрытием всей правды. И, пожалуй, всё было даже хорошо. Мидория наконец-то написал. Тодороки кусал свои губы до крови, лишь бы удержать все чувства в себе. Старался отвечать без лишних слов, старался не радоваться, как ребёнок. Ведь Изуку это не нужно. Каминари по-прежнему заставлял улыбаться хоть немного, на время вынуждая забыть всё плохое. Бакуго всё так же орал в ленте, и ему хотелось написать. Жизнь продолжалась, но как-то проходя мимо Шото, обходя его стороной. Рей умоляла избавиться от цветов, после этого крича о том, что не хочет потерять и его. Но он не слышал. Не хотел слышать. Вырвав алые тюльпаны, он вырвет и Изуку из сердца и души. А этого не хотелось. Тёплая нежность никуда не пропала, растекаясь по телу медленно и болезненно, словно мёд. Мягкая забота щекотала спину, как-будто в миг появившиеся крылья. Диалог с радостью проверялся едва ли не каждых двадцать минут, в надежде... В ярких и красивых мечтах они встречались, гуляя по берегу моря, держась за руки друг друга. Провожая закаты и рассветы, смотря любимые мультфильмы. Там Шото тихо напевал песню около покрасневшего ушка, покрытого милыми веснушками. Ласково касался тёплых ладоней, целуя горькие от кофе губы. Там Шото дышал. Забытые кошмары вновь не давали нормально спать, милый Мидория перестал сниться. Тодороки чувствовал себя разбитым, уничтоженным. В очередной раз стоя в ванной комнате и избавляясь от цветов, он со страхом хватался ледяными пальцами за своё горло. Зелёные листья застряли в горле, царапая нежные стенки, вызывая крики и стоны боли. Из-за них застревали и бутоны, слёзы окрасились алым, скользя по белоснежным щекам. Всё было алым и страшным, вызывающим дрожь по телу. Шото помнил собственный срывающийся голос и фантомную улыбку. А когда открыл глаза – не помнил ничего. Денки и Кацуки по-прежнему орали, каждый о своём, всё было как и всегда. Вроде бы. Пустота давила, чего-то не хватало, а виноватый взгляд матери порождал уйму вопросов, на которые никто не спешил отвечать. В диалогах как будто пропало что-то очень важное, но сколько парень не листал их – не мог понять чего именно. Ведь всё есть, всё на своих местах. Однако он чувствовал себя потерянным. И когда в дверь постучали, рассеянно открыл её, затем рассматривая зеленоглазого юношу перед собой и хмурясь от жжения на подушечках пальцев. Парень выглядел очень счастливым и что-то без умолку говорил, держа в руках алые тюльпаны. А когда он сделал несколько шагов ближе, Тодороки испуганно отступил, заодно и пугаясь собственного севшего голоса. — Вы кто? Без тебя я мёртв.