Великая трагедия

Наташа получает знак «Леонид Азимов» на вечеринке, точнее, на званом вечере. Ему двадцать три года, выдающийся миллионер и известный враг КГБ. Он целует ее пальцы, и темная вспышка боли поднимается по ее запястью (ничего такого, что заставляет колени подгибаться), и его глаза блестят, когда он улыбается. Он — ее родственная душа. Она проводит пальцем по его груди, и он качает головой, говорит, что ждет свою вторую половинку, девушку по имени Наташа Романова, о которой Наталья Иванович, конечно, никогда раньше не слышала, какая жалость. Когда она, наконец, падает на кровать, она едва находит в себе силы засмеяться. Наташа не убивает его. Но она делает несколько телефонных звонков по защищенной линии, которую КГБ не может взломать, и взыскивает пару долгов с людей, что умеют молчать, и через три дня черное имя на ее запястье становится белоснежным. Она надевает браслет, чтобы скрыть шрам. У браслета имеется секретное отделение, полное различных ядов, поэтому никто не подвергает сомнению, зачем она его носит. *** Первое, о чем она думает, когда видит Клинта, что он потрясающе похож на Азимова, что само по себе странно, потому что Наташа годами не думала об Азимове. И все же каким-то образом в Будапеште, сквозь дымовые завесы и тусклый свет бара, Романофф замечает человека с яркой улыбкой и яркими волосами. Она идет к нему через всю комнату. Через минуту она знает о нем три вещи; он шпион, он опасен, и он американец. Наташа понимает первые два пункта, потому что ничего не может прочитать в нем. Обычный человек, о котором она знает, по крайней мере, десять разных фактов, и ей почти хочется поздравить его, потому что именно это и выдает его в первую очередь. Она знает, что он американец, потому что его венгерский безупречен, будто по учебнику. И кроме КГБ есть только одно шпионское агентство, которое потрудилось научить своих агентов венгерскому. Он ловит ее взгляд и когда открывает рот, все, что Клинт говорит ей это: — Хочешь выпить? И Наташа говорит «да», заказывает скотч и смотрит, как его брови чуть-чуть приподнимаются, прежде чем он улыбается. Она пьет свой скотч чуть медленнее, чем он пьет свой виски, и в конце, когда Романофф встает, чтобы уйти, он резко протягивает руку, чуть не опрокидывая барный стул от того, как быстро он встает. — Клинт Бартон, — говорит он с легкой улыбкой на лице, тяжелый взгляд его глаз требует ответа. — Надеска Романофф, — говорит она, и через час понимает какую глупость совершила — Надеска даже не настоящее имя. *** Он спасает ее в Будапеште. А затем в Токио, Сан-Франциско, Нью-Дели, Ханое и Сингапуре. Иногда она возвращает долг в Кракове, Хельсинки, Оттаве, Гвадалахару и Сантьяго, но она всегда чувствует себя в долгу перед ним, словно в ее бухгалтерской книге столько красного, что она кровоточит. Но иногда, когда Наташа находится на грани сна, и все кажется слишком размытым, она думает, что, по крайней мере, это он. По крайней мере, это Клинт, чьи улыбки никогда не чувствуют себя острыми словно стекло. Такой большой долг кому-либо еще был бы невыносим. *** У него на запястье имя, всегда покрытое длинным рукавом, но она хорошая шпионка, поэтому через три месяца она, наконец, видит имя «Лора Миллер», написанное черными чернилами. Итак. У него есть родственная душа, Клинт уже встретил ее, и она не умерла. Наташа задается вопросом, почему она никогда не слышала, чтобы он говорил о ней. *** Первый раз, когда они целуются, на часах три часа утра, и на них обоих запечатлены имена других людей. Клинт сжимает ее так крепко, что впервые в жизни она думает, что может сломаться, и кровь пропитывает его одежду, когда он говорит: — Нат, прости, я люблю… — и она кладет руку ему на плечо. — Хватит исповедоваться, будто ты на смертном одре. Ты выживешь, Клинт, ты меня слышишь? — и он должен это сделать, потому что впервые в своей жизни Наташа может прочитать его, и взгляд в его глазах говорит обо всем. Он поправляется и три дня спустя он говорит: — Наташа, о том, что случилось несколько дней назад… — и она не ждет, потому что последние три дня (на самом деле, три года) Наташа думала об этом — она хватает его за воротник и прижимает губы к его губам. *** — У меня есть родственная душа, — говорит он однажды ночью, когда их одежда валяется вперемешку на полу, его рука находится на её бедре, когда Нат целует его ключицу. Она думает ответить ему, что знает, но когда приподнимается на локтях, открывает рот и смотрит ему в глаза, получается следующее: — У меня тоже, — а затем она пожимает плечами. — Он мертв, и мне все равно, пока ты выбираешь меня, — позже Наташа подумает, что могла бы выразить это лучше, но улыбка, что расцветает на его губах, когда она говорит эти слова, прекрасна. *** Она проводит кончиками пальцев по его запястью: в постели, когда они разговаривают, когда они встречают друг друга в коридоре. Иногда ее руки дергаются от желания прикоснуться к нему, когда они на миссии, и Наташа благодарна годам тренировок, что они позволяют ей справиться с этими желаниями. Клинт бросает на нее странные взгляды, удивляясь, почему она так хочет касаться его запястья, почему она так упивается тем фактом, что он предназначен для другого человека. Он все равно позволяет ей делать это, хотя и добавляет, что абсолютно её не понимает. Наташа лишь пожимает плечами, и на этом он закрывает эту тему. Она не говорит ему, почему кончики её пальцев всегда находят его запястье, потому что это напоминание. У него есть родственная душа, и Клинт все еще выбирает ее снова и снова. *** Она говорит Локи: — Любовь для детей, — и это лишь наполовину ложь. Любовь, которая, как вы думаете, предназначена вам судьбой — это для детей. Но просыпаться от запаха кофе, улыбаться и терпеть ужасную готовку и всегда знать, что твою спину прикроют — это другое. Любовь, которую ты выбираешь сам — это для взрослых. И это и есть настоящая любовь.