У этого чувства нет имени

      Делая последний и решительный шаг навстречу, Се Лянь протянул руки, неуклюже столкнулся с чужими пальцами. Его затрясло — от взгляда, в котором плескались разнообразные эмоции, от выдоха хриплого, невольно сорвавшегося с губ. Последние крупицы самообладания и сдержанности покинули тело Се Ляня. Глаза предсказуемо обожгло, слезы потекли по щекам. Се Лянь вцепился мертвой хваткой в плечи Хуа Чэна и потянул на себя. Хуа Чэн, такой же жаждущий, безмолвно подался, прильнул всем телом, обхватил Се Ляня поперек спины и уткнулся лицом ему в макушку.       Се Лянь все думал, что сейчас, в этот самый миг его накроет долгожданным облегчением, и слезы прекратят застилать пеленой глаза. Он ждал, что тоска, лижущая холодным мокрым языком нутро, развеется и исчезнет в крепких объятьях, что дарил Хуа Чэн. Он все ждал сладких откровений из чужих уст, ждал умиротворения и успокоения. Но сердце было переполнено чувствами и необоснованной тревогой: оно будто беспомощно разбухло в груди, заполняя собой все пространство, пульсировало, отдавало дрожью и покалыванием в кончиках пальцев. Пыталось пробиться насквозь.       Страшась, что явившийся Хуа Чэн — игра его воображения, хитросплетенная ложь из воспоминаний-образов и иллюзия, Се Лянь не выдержал. Заговорил первым, выдохнул сипло и надсадно, давясь словами, кусая обветренные губы и смаргивая зазорные слезы:       — Скажи, что ты здесь.       — Я здесь. Рядом. — И в доказательство своих слов Хуа Чэн прижал к себе еще ближе, еще теснее и губами дотронулся до лба в целомудренном поцелуе. Чутко уловив смятение и зябкое замешательство Се Ляня, добавил: — Я настоящий.       Се Лянь ощутил всем существом, как безликие дни канули в прошлое, ощутил незримую защиту, исходящую жаром от Хуа Чэна. И в груди наконец лопнуло, разлилось горячим и болезненным, запузырилось ликованием, восторгом и желанным облегчением. Се Лянь, пытаясь сдержать глухие рыдания и всхлипы, прижался ртом к плечу Хуа Чэна.       — Я вернулся.       — Да.       — Я здесь, с тобой, гэгэ. Я не исчезну, — нежно нашептывал и уверял Хуа Чэн, мягко раскачивая Се Ляня в успокаивающих объятьях. — Я положил к твоим ногам не только сердце, но и жизнь. Я не жалел об этом ни единого мгновения. Я не ждал награды, лишь мечтал поднять во имя тебя клинок. Все мои мольбы были о тебе, и взгляд был направлен только на одного тебя. Я мечтал идти с тобой рука об руку и ночевать вместе на выжженной земле. Я был готов на все: и пролить кровь, и убить, и пойти по головам, и бороться со смертью, возвращаясь раз за разом.       От безумных откровений пошла кругом голова, Се Лянь с усилием сглотнул и зачастил невпопад, вопрошая:       — Как ты... А я... Могло быть...       Смущенный своим косноязычием, Се Лянь умолк. Прохладные ладони Хуа Чэна опустились на его щеки, любовно и ласково кончиками пальцев стирая дорожки слез. Се Лянь зажмурился от переизбытка переживаний и почувствовал прикосновение губ к опухшим векам, к переносице и кончику носа. Хуа Чэн накрыл его губы своими, целуя осторожно, отстраняясь после каждого соприкосновения и чередуя щедрые ласки с тихими обещаниями, что унимали волчью тоску и изнурительную боль: «Я не исчезну. Никогда. Я буду рядом».       Потакая слабости, Се Лянь приоткрыл губы и скользнул языком внутрь рта Хуа Чэна, слизал одним коротким движением клятвы, жар, слюну и соль собственных слез. Вывел губами длинную напряженную линию вниз по подбородку, по шее и легонько укусил, оставляя на коже незамысловатое украшение-дар.       Они прикипели друг к другу взглядами. В голове у Се Ляня проносились неистовым потоком тысячи слов, которые он хотел и не хотел произносить вслух: о крепких, неразрывных узах, что красной нитью повязали их руки, о многогранном, трепещущем чувстве, которому он не мог дать имя...       Они молча стояли в мирном уединении, наслаждаясь и разделяя одно дыхание на двоих. Казалось, время любезно обходило их стороной, давало им передышку. Осенний ветер на верхушке горы погас, кряжистые клены с кроваво-багряной листвой перестали шелестеть и перекликаться между собой, тысячи фонарей застыли крошевом ярко-желтых звезд на чернильном небе.