One Half of Me is Yours, The Other Half Yours

У Теншоуина Эйчи был план. Что-то вроде плана. По правде говоря, его планы, в которые вовлечены люди, обычно лишены чего-то... как понял он недавно. Это проблематично, но Эйчи по чуть-чуть, шаг за шагом занимался проблемой так долго, сколько мог, чтобы не расстраиваться тому, как же медленно все двигалось. Всё это приходит в голову при взгляде на Хибики Ватару, и постоянное наблюдение за ним делает Эйчи разочарованным и ликующим одновременно. Сколько раз фраза «Ты мне нравишься» вертится у него на кончике языка? Досадно, что они говорят друг другу вещи, выглядящие более интимными: что Ватару заваривает чай гораздо лучше, чем слуги его дома; что он невероятное вдохновение; танцор, от которого невозможно оторвать взгляд; певец, заставляющий его поворачивать голову… потому что как бы это не выглядело, комплименты не даются ему легко, и конечно Ватару знает это. Это приходит в голову на террасе в саду, когда они одни, окружённые лишь цветами - и от сада, и от туманно магического пространства Ватару - и Эйчи не может больше сдерживаться. И тогда его "план" начинает действовать. – Ты знаешь, – начинает разговор Эйчи, нежно перебирая лепестки белой розы (без шипов, потому что Ватару на самом деле слушает его, представляете!). – Есть очень мало людей, с которыми мне нравится проводить много времени, Ватару. Ватару помешивал чай в чашке, приводя мягкую зелёную растительность к жизни, улыбаясь в горячую жидкость. Эйчи нравилось, когда его чай практически кипит, и Ватару так любит угождать ему, хотя чайник в тайнике часто обжигает его бедро. (Во всяком случае, в одном из тайников. Кто-нибудь мог бы разгадать его трюки, если бы он, конечно, использовал один и тот же тайник каждый раз). – Да, мой возлюбленный Император? Ты готовишься сделать меня ещё одним ангелом в твоём небесном саду? – Ватару взмахивает изящной рукой, указывая на статуи херувимов, стоящих вокруг террасы, с крыльями, трепещущими в безмолвном камне. – Боюсь я более живой, чем другие постановочные декорации, знаешь ли. – Ахах, ты уже ангел! – Эйчи лучезарно улыбнулся ему. Ах, возможно, это просто флирт, своего рода прелюдия, эдакая интимность. Он не может ошибаться, не так ли? Нет, конечно нет. – Ммм, но императорам нужно что-то более важное, чем ангелы. Я думаю, ты уже давно достиг возвышенного состояния. – Ммм, разве? Маг, вероятно? Я всегда был вашим шутом, Ваше Величество, но если вам необходимо больше моих талантов, мне потребуется цель. – Улыбка у Ватару светлая, но острые как у котенка зубы, тем не менее, показываются на глаза. – Что-нибудь ужасно полезное для правящего Императора, например, стоящий оппонент? Хотя конечно, ваша элегантная левая рука подойдёт для любой цели, лёгкой или серьезной, как и требуется от вашего верного слуги. Возможно, в этом предложении слишком много неожиданных поворотов, но, по крайней мере, Эйчи выглядит удивлённым. Все, на что когда-либо надеялся Ватару - избежать скуки в этих усталых сверкающих глазах. Эйчи тяжело вздыхает, опустив свой подбородок на одну руку, и смотрит на Ватару сквозь челку. – Конечно, я никогда не устану от своего шута. Я думаю, есть ещё одна роль, которая подходит тебе больше, если ты хочешь услышать это? Это была та часть его плана, что заставляла сердце бешено колотиться в груди. Прекрати, ругает он его, ему не хочется чувствовать головокружение, когда наконец-то можно получить то, чего давно хотелось. Эйчи облизывает свою нижнюю губу и придвигает свой стул ближе. Даже если это означает отказ от аккуратно накрытого садового стола и недопитого чая, что служит доказательство его рассеянности. – Что нужно императору больше всего в мире для продолжения своего правления, хмм? – Наследник, – отвечает Ватару, подхватывая этот ход мыслей так же безупречно, как делает всё остальное и отбрасывая длинные волосы через плечо. – И именно поэтому вы завербовали… эм, усыновили нашу Принцессу. Губы Эйчи сжались. Трудно, однако, казаться отстранённым от разговора, идущего не совсем в желанном ему направлении, когда волосы Ватару отвлекают и ощущаются… отвлекают ощущением. Его пальцы подергиваются от желания поиграть с ними, может быть дернуть за эту косичку, немножко. – Тори в сторону, – Эйчи твердо продолжает, – я думал о том, какой партнёр нужен Императору. Ватару, я…. Его голос дрожит и Эйчи прочищает горло. Признания никогда не были его сильной стороной - возможно, потому что это ему обычно признавались, а не наоборот. И это всё кажется не таким нервирующим, когда перед тобой другой человек. – Посмотри на меня на секунду, пожалуйста. В голосе Эйчи звучит нехарактерная ему неуверенность. Этого оказалось достаточно, чтобы Ватару резко вырвал голову из облаков, отвлекся от своего чая и установки следующего фокуса. – Эйчи? Что-то не так? – он отодвигается назад, подавляя желание спросить «Ты хорошо себя чувствуешь?», ведь он сильная левая рука, а не надоедливая правая. Ватару единственный, кого Эйчи не упрекает за именование его Вашим Величеством, Императором или другим производным от этого прозвищем, но услышав своё имя из уст Ватару, он почувствовал слабость. Если бы Эйчи стоял, его колени дрожали бы и, несомненно, Ватару спросил бы о его самочувствии или нет ли необходимости зайти внутрь, как он делал много раз в прошлом. Эйчи чувствует это каждый раз, когда Ватару делает что-то безобидное, например, произносит его имя, с чётко проговариваемыми штрихами кандзи. Знает ли он, что делает? Боже, он должен сделать это. Эйчи тяжело сглатывает. – Всё хорошо, когда ты здесь, – бормочет он, подавляя желание в сотый раз отказаться от своего плана. Сейчас или никогда, говорит он себе, и именно поэтому отказывается от красивых слов и просто хватает рубашку Ватару, чтобы притянуть его ближе. Эйчи не даёт себе достаточно времени, чтобы подумать о неожиданной силе этого рывка или о том, как ощущается под пальцами рубашка Ватару в тех местах, где она соприкасалась с кожей, или как запах от развевающихся волос Ватару заставляет его сердце колотится. Вместо этого Эйчи наклоняется вперед, чтобы обхватить лицо Ватару другой рукой и целует его так, как собирался сделать уже несколько недель: с прерывистым дыханием, а затем сильнее, когда губы Ватару (мягкие!! такие мягкие) приоткрылись от неожиданности. Неожиданно это ещё мягко сказано. В течение долгого, долгого момента (такое ощущение будто вечность…. он теряет контроль, кружится среди звездного света, парит в небесах) Ватару не может пошевелиться. Обычно он не теряется в реальности, но эта реальность мало похожа на мир, который он знает, потому что в том мире…. Теншоуин Эйчи – возлюбленный, не любовник. Теншоуин Эйчи – Император, не супруг. Теншоуин Эйчи – в общих терминах японской школы, не может нравиться-нравиться ему в ответ. Но вот Теншоуин Эйчи, и что более важно, вот его губы, его язык и вот доказательство того, что это не тот мир, в котором он проснулся этим утром. Ватару привык быть на шаг впереди всего мира, на полшага впереди своих друзей и на восемь шагов впереди Эйчи, но он чувствует, будто внезапно сбился, сбился с ритма и теперь нещадно отстаёт. Это недопустимо… если что-то подобное должно случиться…(это может произойти, это произойдёт)…он должен быть на своём месте. – Я… – голос Ватару скрипит, лицо становиться ярким, мучительно красным. Нет! Это не то, что должно было случиться! – А bientôt! – почти кричит он и исчезает в клубах фиолетового дыма. На долгое, мучительное мгновение Эйчи замирает, по-прежнему сидя в кресле с широко раскрытыми глазами, протянутой рукой и приоткрытым от шока ртом. Плохо. Это плохо. Ватару сбежал от него, Ватару должно быть ненавидит его, он никогда так не ошибался в ком-то за всю свою жизнь… Эйчи подносит дрожащую руку ко рту и от мгновенного ужасающего напряжения его грудь начинает сдавливать. Это совсем не хорошо. Он разрушил всё. Если Ватару ненавидит его, значит всё кончилось, тогда и они тоже закончились. Эта мысль всё кружит, кружит и кружит в его голове часами и часами до самого вечера, и на следующий день, единственное занятие, на которое он приходит – самое раннее, но этого достаточно для понимания, что Ватару там нет…. и этого хватает, чтобы он занервничал и отправился в лазарет. Где он теряет сознание. И оказывается в больнице, как он выясняет, когда, открыв глаза, видит белые кафельные потолки и чувствует тошнотворно-сладкий запах. – Я хочу умереть, – стонет Эйчи, переворачиваясь набок и притягивая к лицу ужасно плоскую больничную подушку. В конце концов, это всё чего он заслуживает. – В конце концов, это всё, что ты заслуживаешь. Хасуми Кейто поправляет свои очки, свет отражается от линз, когда он делает смелый росчерк на стопке бумаг, опасно балансирующей между его ногами и больничной кроватью. – Врачи сказали, что твой уровень стресса зашкаливал, но ты не удосужился позвать кого-либо на помощь. Как я считаю, они должны были бросить тебя в океан вместо больницы. – Они должны были. Я хочу умереть. Эйчи пыхтит в подушку, ещё глубже зарываясь в неё лицом, пытаясь удержать глаза от слез, когда он вспоминает лицо Ватару, как быстро тот убежал, как его не было в школе на следующий день – это всё доказательства того, как сильно он всё испортил. – Я хуже всех, – жалко говорит Эйчи. – Мне следовало бы узнать все лучше. Я не должен был делать это… Чем больше Эйчи думает об этом, тем отчетливее он чувствует, как его грудь сжимается, а легкие содрогаются в резком кашле, заставляющем его цепляться за подушку. Руки Кейто как всегда точны. Схватив ингалятор Эйчи, лежащий рядом с больничной кроватью, он быстро встряхнул его и вложил в руку Эйчи. – Открой его, дыши. Ты знаешь как. – - Приказывает Кейто, надеясь, что смутного раздражения в его тоне достаточно, чтобы скрыть стресс (чувство, испытываемое им всегда, стоит номеру больницы появиться на экране его телефона, как если бы он внезапно потерял опору под ногами). – Я не слышал ни о какой катастрофе в школе. Что ты сделал? Руки Эйчи сильно дрожат. Он считал дни с тех пор, как ему приходилось использовать ингалятор, и, хоть их было немного, ему всё ещё приходилось делать это. С большой неохотой Эйчи берёт ингалятор и делает глубокий вдох, восстанавливая дыхание, и с ещё более несчастным видом погружается в постель. – Это пока не катастрофа. Это только будет ей. – Голос Эйчи звучит хрипло и грубо, он закрывает глаза, не желая смотреть на Кейто. – Ты будешь очень ругать меня, если я скажу, что случилось. – Я буду ругать тебя, если ты не сделаешь этого, - указывает на это Кейто, отодвигаясь назад, как только Эйчи снова начинает дышать, его сердце бешено колотится. – Может, мы уже покончим с этим. Эйчи надолго замолкает. Он медленно переворачивается на спину, позволяя подушке упасть на кровать. – Я признался Ватару. Кейто молчит. Значит, всё так, как он и думал, как и предсказывал, как и боялся. – Что же, я так понимаю, он плохо это воспринял. – В ушах у Кейто смутно звенит и внезапно Эйчи кажется намного дольше, чем на больничной кровати. – Я поцеловал его, а он убежал. – Воспоминание о том, что было всего лишь день назад (или так он думает, сколько он вообще пролежал в больнице?) жжёт, нет, болит, и нижняя губа Эйчи дрожит, пока он снова не притягивает подушку на лицо. – Я всё испортил. Я был уверен…. Я знал, что он такой же. И то, как он всегда говорил со мной, я думал…. Инстинкт, который Кейто много лет учился игнорировать, твердил ему обнять Эйчи, притянуть его ближе, уверить, что никто никогда не сможет возненавидеть его. Однако это, как он понял очень рано, приведёт его к неловкому молчанию и медленному отдалению его рук, наряду с несколькими определённо неудобными днями. Вместо этого, он поправляет свои очки. – Было изначально маловероятно, что он будет восприимчив к твоим ухаживаниям, но я сомневаюсь, что кто-то настолько глупый будет использовать это против тебя. А затем, потому что он не может остановиться и его сердце чувствует себя разбитым: – Я думал, ты ненавидишь делать это с мужчинами. – Он не пришел в школу. Он ненавидит меня. – Эйчи уверен в этом. Он снова прижимается к подушке, глядя поверх неё на Кейто. – Ватару другой. Он даже не совсем человек, так что я думал…. Теперь это не важно, я хочу умереть. Я никогда никому не признавался и вот что я получил. – Признаться и быть отвергнутым – это ещё не конец света, – сообщает Кейто, с авторитетом того, кто много раз не смог сделать это, он почти забыл, что это был его первоначальный план. – Ты же знаешь, он никогда регулярно не посещает школу, может быть, он делает так каждый раз, когда ему признаются. – Нет. Он никогда не пропускает практику. Он теперь ненавидит меня, вот почему. – Глаза Эйчи заполняются слезами, и он моргает, хмурясь ещё сильнее. – Неужели я настолько невыносим? Я думал, что я действительно… действительно нравлюсь ему. Я знаю, тебе он безразличен, но Кейто, ты же видел его рядом со мной. Неужели я так сильно ошибся? Кейто, пожалуйста, задуши меня, чтобы избавить от этих страданий. – Я сейчас в шаге от того, чтобы дать тебе пощечину, глупый, – угрожает Кейто, складывая бумаги, чтобы отвлечь свои руки от заправки волос Эйчи за его идеальные уши. – Не говори глупостей, конечно, он обожает тебя. Разве он не вечно твердит о «моём солнце и звездах» или о «жемчужине моей жизни», или о ещё какой-нибудь ерунде? Если он сейчас просто скромничает, то просто ведёт себя как труднодоступная девушка, и ты не должен делать это. Он играет с твоими чувствами, бессердечный ублюдок. Возможно, пришло время Ватару умереть. – Он не бессердечный! Я не хочу слышать ничего плохого о нём. Ватару он… Идеальный. Единственное, что я хотел больше победы долгое, долгое время. Может быть, мне не стоило так сильно напирать, но то, как мы продолжали говорить друг с другом… я не знаю, что ещё мне было делать! Трудно продвинуться дальше, когда мы уже говорим так, будто являемся парой, и вот я здесь. Если я умру, – задумчиво говорит Эйчи, – возьми на себя обязанности президента студенческого совета. Будь добр к Тори. – Я категорически отказываюсь. – Кейто грубо запихивает бумаги в сумку и, прищурившись, смотрит на Эйчи. – Если уж тебе и суждено умереть, то пусть это будет причина лучше, чем этот невыносимый человек, или же моим первым действием в качестве президента студенческого совета будет убийство Хибики и исключение Химемии. Так что живи. – Кейто, – Эйчи печально смотрит на него, – я знаю, что Ватару тебе не нравится, но ты не можешь убить его, он слишком хорош для этого мира. И Тори – ангел, ты должен быть милым с ним. Будь справедливым президентом, каким я не был. – У него перехватило дыхание. – Может быть, поэтому он и отверг меня. Ах, я так старался, чтобы…. – Это становится абсурдным. – Кейто раздраженно складывает руки на груди, откидывается на спинку стула и задаёт вопрос, который боялся задать. – Ты влюблён в него? – … Да. – Это не было смирением, как подумал Эйчи. Он чувствует, что так и должно быть, быть настолько в другом человеке, но это Ватару и он не просто человек, не так ли? Вместо этого он просто немного колеблется сказать это, потому что Кейто…. хорошо…. – Я делаю это не назло тебе. – Назло мне? Ха! Как будто что-то, связанное с Хибики может так подействовать на меня. – Это приводит к тому, что он хочет запереть Эйчи в своём подвале, приковать его цепями. Но он, слава богу, хорошо справляется с этими желаниями, даже при таких очень соблазнительных обстоятельствах. – Выражение обиды на твоём лице говорит об обратном – устало замечает Эйчи. – Ну, в любом случае, пожалуйста, вспоминай меня как хорошего человека, когда я умру, а не как неудачника, который не смог заставить Хибики Ватару полюбить его в ответ. Это уже чересчур и Кейто встаёт, грубо застёгивая сумку и перекидывая её через плечо. – Умри быстро, – приказывает он, а затем сразу смягчается, потому что он всегда такой, когда дело доходит до Эйчи. – Я ненавижу видеть тебя в больнице. Поправляйся и возвращайся в школу. Я не хочу продолжать заниматься твоими бумагами по такой глупой причине. Если ты вернёшься завтра, я…. Я нарисую ещё одну страницу. Кончики ушей Кейто покраснели. Прошло уже несколько месяцев, когда он в последний раз прикасался к этой дурацкой книге, которая в любом случае, создавалась только для Эйчи. – Э? – Это было первой вещью, что заставило Эйчи немного воспрять духом. – Кейто… Я знаю, ты устал от этой додзинси, ты не должен продолжать рисовать её. – Независимо от того, как сильно он скучает по ней. – У тебя и так будет слишком много забот, когда я умру и оставлю студенческий совет на тебя. – - О, сейчас самое время, чтобы беспокоиться о моей рабочей нагрузке, – щелкает пальцами Кейто, держась за дверную ручку. – Тогда я нарисую её для себя, и ты никогда не увидишь законченную работу, потому что застрянешь здесь! Ха! – Отправь мне фото, - умоляет Эйчи, протягивая ему руку. – Ты не можешь быть таким жестоким. – В прошлый раз, когда я сделал это, у тебя участилось сердцебиение и у меня были проблемы с медсёстрами из-за того, что посылал тебе неприличные вещи. Приходи ко мне домой посмотреть её или вообще не получишь продолжение! – И с этой «приманкой» в руках, Кейто захлопывает дверь, идя дальше по коридору. – Хей, он наконец-то ушел? – спрашивает Ватару с подоконника больничной палаты Эйчи, находящейся на восьмом этаже. Звук, который вырывается из горла Эйчи, можно описать как пронзительный крик, причем очень недостойный. Его лицо вспыхивает, и он пытается сесть прямо вместо того, чтобы растянуться беспомощной, бесполезной кучей, однако легче сказать, чем сделать, когда его конечности дрожат и слабеют, а грудь начинает резко вздыматься. – Ватару, – он слышит, как хрипит, и в тоже время держит в руке ингалятор, он клянётся себе не использовать его, ибо это плохое время, ужасное время, совсем не хорошо. – Почему ты.… Не стой так у окна, ты можешь упасть. Как долго он слушал? Ох, боже, это может быть даже хуже, чем думал Эйчи. Выражение лица Ватару было незнакомо людям, знающим его меньше десяти лет. Однако любой, кто знал его ещё маленьким ребёнком, понял бы, что это огорчение. Он запрыгивает в окно, видимо стоял там на чем-нибудь без посторонней помощи, и оглядывается. – Amazing! Современные технологии, только самое лучшее для императора, да? – - Если я и должен быть впечатлён, то всё это потеряло смысл для меня после многих лет пребывания здесь, - бормочет Эйчи, съёживаясь под одеялом. Смотреть в глаза Ватару - это словно вызов, с которым он совсем не готов столкнуться и это заставляет его грудь болеть уже совсем по-другому. – Пожалуйста, не думай, что тебе нужно быть здесь. – Я не чувствую, что вообще должен быть где-то. Вот в чем моя слава, видишь ли. Я не нужен нигде, но желанен везде. – Ватару сияет, однако его лицо выглядит более беспокойным, чем Эйчи видел когда-либо, хотя ему и в голову не приходило заставлять его нервничать. – Извини за то, что был, эм, ужасно некомпетентным в тот день. Знаю, то было непростительно. – Всё в порядке. – Это был слишком короткий ответ, слишком нервный, и Эйчи клянётся, что вот-вот разразится крапивницей. – Я… это было большим давлением, я знаю, и я не должен был быть таким… напористым. – Эйчи тяжело сглатывает и возится со своим ингалятором, следующее заявление забирало всю его гордость до последней капли и раздавило полностью. – Я знаю, что тебе это неинтересно и я понимаю. Ватару резко вскидывает свою голову, услышав что-то совершенно неправильное. Он пристально смотрит на Эйчи, затем осторожно подходит к кровати, хотя и воздерживается от того, чтобы сесть там, где раньше сидел Кейто. – Эйчи… ты неправильно меня понял. Это не… это не то. Я… я просто… это… это не так. Ах, увы моему красноречию, не сработавшему впервые! – Но… - Эйчи чувствует, как его голова кружится от «ударов» всего этого испытания и он стонет, откидывая голову на кровать. – Ты убежал. Я думал, тебе это противно. Ватару, я думал, что ты ненавидел меня и что ты собираешься бросить Fine и, честно говоря, у тебя есть на это полное право, я практически заставил тебя… – Кейто всегда говорит ему, что он хуже всех и на этот раз, Эйчи полностью согласен с ним. Ватару мгновенно оказывается рядом с ним, один длинный, слегка дрожащий палец прижимается к губам Эйчи. – Всё было не так, как я себе представлял, – тихо говорит Ватару, пытаясь быть понятым, совершенно ясным, ведь он долго пытался привести мысли в порядок, даже пропустил ранние занятия в тот день, чтобы переписать речь ещё раз. Однако теперь он выбросил её в окно, не обращая внимания на эти труднодоступные слова. – Я всегда ожидал, что это я признаюсь, а ты мягко отказываешься, Эйчи. У него вырывается испуганный смешок. – Что? Нет, Ватару, ты сошёл с ума. – Эйчи быстро хватает Ватару за запястье, его хватка дрожит. – Знаешь, ты так всё усложнил для меня. То, как ты говоришь со мной…. Было бы невозможно признаться нормальным способом, потому что каждое слово из твоих уст звучит как самое прекрасное признание, которое я когда-либо слышал. То, что случилось – это в первую очередь моя ошибка, но ты сделал это ещё более провальным. – Эйчи… - улыбка Ватару тускнеет и на его лице возникает совершенно нехарактерный румянец. Он поворачивает руку Эйчи, лаская его пальцы и ладонь, прежде чем прижаться губами к пульсу, бьющемуся под кожей. – Каждое моё слово – признание тебе. – Тогда тебе не следовало сбегать! – Если бы Эйчи стоял, то наверняка топнул бы ногой, что ужасно, но необходимо. Его пульс трепещет под губами Ватару и он сдаётся, обхватывая своими ладонями лицо Ватару, чувствуя тепло его покрасневшей кожи под пальцами. – Будь моим парнем, - требует Эйчи. – Каждому императору нужна императрица. Испуганный голубь вылетает из рукава Ватару, секунду порхая между ними, прежде чем направиться прямиком к окну. Ватару едва замечает это, восхищённый солнцем, которое просит у него невозможного. Он наклоняется, блаженно закрывая глаза. – Пока твоё сияние не сожжёт меня, мой дорогой. Поскольку всегда есть птицы, Эйчи решает не комментировать это, и позволяет себе почувствовать волну облегчения. – Я думал, что всё испортил, – Эйчи плачет, обнимая Ватару за шею, и от этой возможности он чувствует себя ещё слабее. – Нас, Fine, всё. Забирайся ко мне в кровать, Кейто был здесь, а ты нет. Ватару начинает поддаваться рывку, затем останавливается, подходя к окну и выпуская, по крайней мере, ещё дюжину голубей и одного растерянного журавля, прежде чем вернуться к кровати, забираясь на неё. – Ты хочешь увидеть его, хмм? – Ах, нет. Я просто имел в виду, что он похож на пса, которому не разрешено спать на кровати, и он должен оставаться на полу вместо этого. Так много птиц. В прочем, теперь их меньше, а Ватару больше и, боже, нет ничего лучше, чем иметь возможность немедленно прижаться к нему и почувствовать всё его тепло. Эйчи, вероятнее, чувствует себя уютнее и теплее и просто в целом лучше, потому что он был уверен, что ему придётся обходиться без всего этого (и, следовательно, умереть). – Если я поцелую тебя, ты опять убежишь? – Сейчас он, по крайней мере, держит Ватару за волосы. Ватару смеётся и обнимает Эйчи за шею, наклонившись ближе к нему. – Мы, конечно, должны проверить это, чтобы убедиться. – Бормочет он, приближаясь для поцелуя. Он не особо задумывался над последним, но его навыки мимикрии достаточно хороши, чтобы сдерживать себя в этом деле, оборачивая навыки Эйчи против него, как бы он сделал в каком-нибудь бою. – Я умру, если ты сделаешь это, – угрожает Эйчи, но намного лучше угроз это второй шанс убедиться, что Ватару его. В этот раз, Ватару обнимает его и наклоняется для поцелуя и Эйчи делает чуть больше движений, он придвигается ближе и их губы смыкаются вместе, пока пальцы Эйчи запутываются в волосах Ватару. Его рот всё ещё такой же мягкий и тёплый, и от этого Эйчи издаёт довольный, рокочущий звук. Который постепенно превращается в задыхающийся смех, когда он чувствует тепло лица Ватару. – Я никогда не думал, что великий Хибики Ватару может покраснеть из-за поцелуя. Ватару в мгновение ока отскакивает, прижимая свои ладони к щекам от унижения. – Не смотри! Как ужасно! Я, краснею? Этого не может быть! – Ты краснел раньше, краснеешь и сейчас, – говорит Эйчи, притягивая его обратно за волосы. – Вернись сюда. Как часто и тщательно мне нужно целовать тебя, прежде чем ты привыкнешь, хмм? Это правильно - поцелуи без смущения должны быть просто ещё одним навыком, который ему необходимо освоить, и нет такого навыка, в котором он не сможет стать мастером. – Практика, конечно, сделает это совершенным, примерно раз десять, я думаю, – бормочет Ватару, прежде чем наклониться и оставить ещё один поцелуй. Эйчи радостно придвигается навстречу для ещё одного поцелуя…. и ещё одного, в этот раз на шее Ватару, где он чувствует дикое биение его пульса. – Ты не должен переставать краснеть. Ты просто должен перестать сбегать от меня, иначе я сойду с ума. – Эйчи, а что же случилось с острым ощущением погони? – Ватару задыхается, немного извиваясь, когда губы Эйчи становятся такими меткими, посылая волны возбуждения по всему телу, пока он, конечно, не становится цвета спелого помидора. – А-ах, ты не слишком торопишься? – Это не так волнующе, когда ты исчезаешь в клубах дыма и оставляешь меня, – жалуется Эйчи, перекидывая ногу через бедра Ватару, чтобы залезть на него и не дать ему сбежать на этот раз. Он замолкает, глядя на Ватару сверху вниз, и восхитительное осознание приходит к нему. – Я украл твой первый поцелуй, не так ли? Сам того не желая, Ватару поднимает руки, чтобы прижать их к пылающим щекам, раздражённый тем, что он не может просто приказать им не краснеть. – Конечно, Ваше Величество…. для кого же ещё я буду хранить такой приз? – Хеееех, я польщён. Но потрясён, – добавляет Эйчи, поддавшись вперед и схватив Ватару за руки, он отнимает их от лица. – Кого-то столь прекрасного как ты, не целуют часто? Ужасно. Ну, – вздыхает Эйчи, наклоняясь, – время исправить это. Целовать Ватару снова, как в их первый раз, это такое удовольствие теперь, когда он почти уверен, что Ватару не сбежит через окно или, может быть, через потолок. Поцеловать его достаточно глубоко, чтобы дотронуться и пососать его язык это не слишком быстро, не так ли? Нет, не может быть, в конце концов, они должны поиграть в «догонялки». Эйчи, за неимением лучшей фразы, был на пугающе высоком уровне. Ватару вроде как любит ощущение того, что он вляпался по уши. Прошло довольно много времени с тех пор, как он был по уши влюблен, но также прошло много времени с момента, когда он чувствовал себя так прочно, неотвратимо привязанным к земле вокруг него. Этого чувства хватает, чтобы заставить его схватить и потянуть Эйчи вниз, раздвинув его губы и посасывая язык, потому что, по-видимому, это то, в чём он должен преуспеть, если хочет оставаться в здравом уме. (И он впервые за долгое время делает это.) Ни из окна, ни через потолок… ах, к счастью он прав, и Ватару хватает Эйчи и целует в ответ и да, отлично, хватка рук Ватару также сильна, как Эйчи думал (знал). Эйчи шумно выдыхает, довольно дыша у рта Ватару, его собственный пульс совсем немного громыхает в ушах. Это хороший вид легкого головокружения, особенно когда Ватару тянет его вниз и Эйчи немного ерзает на его коленях, вцепившись пальцами в волосы Ватару. – Ты действительно мой приз, не так ли? – Эйчи дышит, его глаза закрыты, когда он наклоняет голову, чтобы сделать прерывистый вдох, а затем прикоснуться губами к шее Ватару, потому что не может ничего с этим поделать, не может. Ватару издаёт хриплый, дрожащий стон, его длинные ноги разъезжаются в стороны на больничных простынях. Схватив мягкую пижаму Эйчи, ре закусил губу. – Я буду кем ты захочешь. А-ах, но Эйчи… разве это немного не… ты достаточно хорошо себя чувствуешь…. – Замолчи, – ворчит Эйчи, оставляя ещё один поцелуй, прямо под подбородком Ватару, и превращая его в засос. – Это твоя вина, что я оказался в больнице в этот раз, так что я буду делать всё, что захочу. Это так восхитительно, что Ватару такой… ну… нет более подходящего слова, чем невинный, не так ли? – Кроме того, я просто хочу побаловать тебя, – бормочет Эйчи, остановившись для ещё одного засоса на шее Ватару. – Ты издаешь милые звуки. Поцелуи Эйчи отвлекают, ошеломляют… но Ватару всю жизнь учился отвлекать и подавлять самого себя. С усилием он переворачивает их, проводя руками по мягким волосам Эйчи, обхватывая его лицо, заставляя сосредоточиться (обычно на сцене он делает так, чтобы глаза смотрели на него, а не на какого-то дурака, он болезненно привязан к тому, чтобы быть поддерживающим персонажем), привлекая к себе всё внимание, прежде чем проникнуть языком в рот Эйчи, тщательно пробуя его на вкус, оттягивая его нижнюю губу, беря то, что узнал и, превращая, возможно, в лучший поцелуй, который когда-либо был у Эйчи. Знать, что Ватару быстро учится и переживать это на себе – две разные вещи и Эйчи должен признать, что они обе хорошо, но от этого реального переживания у него перехватывает дыхание. Эйчи со стоном опускается на кровать, обвив руками плечи Ватару и запутавшись во всех этих великолепных волосах, позволяя дальше себя целовать. Пальцы на его ногах поджимаются, и Эйчи наклоняется, чтобы поймать нижнюю губу Ватару зубами, потянув её с тихим, довольным вздохом. – Если я умру прямо сейчас, это будет того стоить. – Вздыхает Эйчи, проводя пальцами по затылку Ватару… и лениво потирая большим пальцем один из маленьких синяков, оставленных им ранее, уупс. Большой палец Эйчи, нажимающий туда, жжет и Ватару использует возможность для мести, немного дергая Эйчи за волосы, прежде чем успокоиться, положив голову ему на плечо и притянув его к себе. – Когда я смогу забрать тебя отсюда? При условии, что я не убил своего Императора поцелуями. – Это было бы хорошо, – Эйчи слегка улыбается, проводя пальцами по волосам Ватару, будто гладя очень дорогое животное. – К сожалению, я думаю, они хотят оставить меня ещё на день для наблюдения, но мне это не очень нравится. Ты должен вытащить меня отсюда через окно. – Я никогда не буду ответственен за ускорение твоей кончины, моё бесстрашное Королевское Величество. – Ватару прижимается к нему, чрезвычайно довольный происходящим. – Выздоравливай, тогда я буду, как ты говорил, наградой, которая ждёт твоего триумфального возвращения.