***
Хосок не отказывает в себе удовольствии быстро целовать Чимина, когда тот забавно дует свои по-прежнему восхитительные розовые губы в притворной обиде и складывает руки на груди. Хосок не отказывает себе в удовольствии крепко обнимать его поперек талии прямо под футболкой, чтобы кожа к коже, когда Чимин уже дремлет и телевизор с очередной закончившейся серией выключен. Хосок не отказывает себе больше ни в чем, особенно Чимину, чем тот иногда нагло пользуется, когда смотрит своими глазищами прямо на своего парня и хлопает ресницами так безотказно и обезоруживающе, что мама не горюй. Мама, кстати, и не горюет, потому что ее сын влюблен по самые уши и кончики волос, которые стали красными с недавних пор. Друзья не горюют тоже, вообще-то, и принимают Чимина в компанию довольно быстро и безболезненно — только если с головной болью на утро после «посвящения». Хосоку же былохен какого-то чонгука.
16 ноября 2019 г. в 13:10
Хосок всегда считал себя человеком скептичным. Даже, наверное, чересчур и натянуто. Стоило хоть кому-нибудь из его одногруппников однажды похвалиться удачно сданным зачетом, а если еще и со словами «я вообще до этого билета не дочитал даже, а сдал, прикиньте!», то Хосок сразу выдавал что-нибудь из разряда «еще аукнется, ты бы не обольщался». Множество ситуаций случайного или намеренного везения Хосок всегда встречал сощуренными глазами и какой-нибудь фразочкой с подтекстом — иногда слишком явным, чтобы не закатить глаза в ответ.
«Реальность, она сурова», — философски изрекал он в такие моменты и уходил прочь под фырканье друзей. Хосок честно устал обосновывать им свое мировоззрение, поэтому смирился и теперь предпочитает выносить емкие и совсем немного пафосные вердикты.
Хотя, может Хосок просто закоренелый пессимист, которого когда-то обидела жизнь.
Но руки-ноги и нос, благо, на месте; по пятницам стабильно есть компания друзей — что становится удивительно для многих, зная хосокову позицию по жизни, — с которыми и ему, и им с ним приятно провести вечер. Дома тепло и холодильник полон, а каждое воскресенье звонит мама из Кванджу, и Хосок рассказывает, что все у него хорошо, и мухи, в общем-то, не кусают особо. Один препод только автомат ставить все никак не хочет, но, мам, это решаемо: тут попросить, там помочь, вот тебе и дел.
Друзья звонят тоже, вспоминают о нем, и не только по пятницам — Тэхен вон ошивается практически каждый день. Говорит, аура в квартире у хена чище и спокойнее, поэтому ему тут и учиться, и дышать легче. А Хосок друг хороший, пускает, даже иногда вместе с Чонгуком, но не забывает напоминать, что в своей комнате в общежитии просто убираться надо почаще. Дышать точно легче станет, а там и аура, глядишь, подчистится.
И где ж брошенная жизнью обида, назревает вполне резонный вопрос. Все же так прекрасно, а закатанные глаза и замечания знакомых можно игнорировать.
А ответ, наверное, отчасти очевидный — она, жизнь то есть, Хосока еще просто не порадовала должным образом, вот и все.
Поэтому Хосок пытается работать над собой, элементарно учится молчать — говорить мама в детстве научила, а вот помалкивать в нужный момент учит уже жизнь. Он прислушивается к друзьям и к мудрому Намджуну, который становится Конфуцием местного разлива, когда оприходует парочку-другу рюмок соджу, или когда на него просто без предупреждения нападает желание поговорить о насущном — и своем, и чужом. За Хосока, как правило, цепляются первым: как же это другу детства-то и не помочь. Не наставить на путь истинный.
Правильно, никак. Хосок и наставляется, смиренно терпя навалившегося на него Намджуна с крепким объятием и дружескими «похлопываниями» по плечу, которые вызывают нервный смешок. Намджун в одиночестве не пьет, поэтому Хосок в такие «сентиментальные» моменты тоже обычно немного в кондиции на порассуждать о нелегком бытие. Сил скидывать с себя чужую руку уже не бывает: остается только мотать на ус нравоучения друга и иногда успевать вставлять комментарии, чтобы поддерживать иллюзию диалога.
Намджун, после очередного такого спича, о котором он и не вспомнит на утро, либо быстро вырубается, либо распаляется и идет танцевать вместе с Джином. А у Хосока же все еще кондиция, а не «агрегатное состояние», поэтому он либо добивает себя и присоединяется к друзьям, либо начинает пялить в одну точку — повезет, если это не какой-нибудь человек, — и думать. Друга детства, в конце концов, просто так не проигнорируешь.
Хосок по-прежнему считает себя человеком скептичным. Во многих отношениях — и в плане самих «отношений», наверное, тоже. Что уж там говорить «о высоком» — наоборот, лучше не говорить. У них даже с тем же Намджуном на это негласное табу. Даже с высокоградусным Намджуном.
У Хосока были отношения, даже недавно совсем, даже с парнем когда-то пару лет назад — считаются ли трехмесячные прогулки и неловкий секс за несколько дней до расставания отношениями? Хотя Хосоку тот парнишка импонировал — тихий, особых претензий не высказывал, целовался клево и так же сильно любил Тэмина, как и Хосок.
Потому он погрустил маленько после робкого «я, вроде как, бросаю тебя, Хосок-хен, ты только не сердись» и негромкого дверного хлопка, но позвал свою «ко» на небольшую попойку и послушал сочувствующие вздохи.
Пока Хосок был в своем странном союзе с парнишкой, окружающим практически не доставалось недовольных взглядов из-за темно-каштановой челки и тихих препираний. Теперь же, когда парнишка… — Хосок, кажется, стареет не по дням, а по часам, и события прошедших лет все больше замыливаются в памяти. Туда же, видимо, кануло и имя несчастного. В общем, когда парнишка был на быстром вызове и в шаговой доступности, — Хосок тогда еще квартиру не снимал, а ютился с Юнги в общаге, — всем было проще, и Чону в том числе. Но, видимо, не парнишке.
После своего недо-романа Хосок же только прибавил скепсиса к своей точке зрения по поводу отношений и того самого, что «высокое», в целом и частном. Дописал напротив этой графы лаконичное «не для меня» и убрал в долгий ящик.
Пока оттуда однажды не постучали. Настойчиво так, звонко, что аж в ушах немножко зазвенело и сам вздрогнул от неожиданности.
Он, хосоков нарушитель душевного спокойствия, сейчас стоит у окошка, как ребенок обхватившись за желтый поручень обеими руками. У него в белых наушниках играет определенно что-то очень классное, потому что парень активно отстукивает ритм большими пальцами, прикрыв глаза и подставив лицо лучам палящего солнца. Он непроизвольно напевает себе под нос, еле шевеля губами, и Хосок совершенно бестактно залипает на незнакомом солнечном — с его высветленными волнистыми волосами иначе и язык не поворачивается сказать, — юноше. Он улыбается чему-то своему, а Хосок чувствует, как глупая улыбка растекается уже по его лицу, и в душе что-то трепещет такое же абсолютно глупое.
Наверное, все его предубеждения о себе и не только. Трепещут в последний раз, чтобы рассыпаться в пыль.
Можно даже прямо у ног этого парня, Боже, только улыбнись мне еще раз, хорошо?
Автобус потрясывает на кочках, и незнакомый парень оступается несколько раз, но продолжает держаться за поручень. Пошатывается он, конечно, как-то ненадежно вообще, что у Хосока аж внутри засвербил внезапный порыв встать и взять его прям за руку, чтобы посадить рядышком. А что, автобус полупустой, а он гордый слишком, что ли — взял бы да сел рядом, в чем проблема.
Наверное, только в том, что Хосока бы тогда точно захлестнуло: у него уже сейчас руки потеют и, он уверен, по щекам мазнуло характерным румянцем девочки-подростка, а что будет, если еще и это умильное солнце усядется рядом?
Развал принципов по всем фронтам и сирена «не веди себя, как дебил!» красной лампочкой где-то на периферии сознания, которую бы успешно проигнорировали.
Хосок и игнорирует, собственно, вместо этого заняв пост вольного наблюдателя. Смотрит, как этот парень машинально поправляет растрепанную челку, когда задумывается о чем-то своем и смотрит в одну точку. Как легко потом трясет головой, отгоняя назойливые мысли и заново лохматя светлые вихры, и переключает трек на телефоне.
А потом улыбается красивыми пухлыми губами — этим Хосок уже успел повосхищаться тоже, — и блаженно прикрывает глаза, вновь начиная отстукивать ритм по желтому поручню. Хосок тоже хочет послушать, что же у него там играет такого приятного и классного, чтобы улыбнуться этому пареньку так же солнечно в ответ. Но его все еще не поймут, как и он сам не может понять свои неожиданные желания.
С момента, как этот юноша зашел в автобус (и, похоже, прямиком в хосокову грешную жизнь), прошло около двадцати семи минут, из которых двадцать две точно Хосок занимается бесстыдным сталкерством. Расчеты — приблизительные, желания — все конкретнее с каждой прошедшей минутой, а злодейский смех судьбы откуда-то сверху становится все больше похож на насмешливый ржач.
Хосоку бы поржать в ответ, чтобы снова отыграть свой притянутый образ скептика, но по мозгам видимо шарахнуло чем потяжелее, — конечно, думает он, такое солнце мне из-за туч послали, — и нынешний свой вид (особенно глаза-сердечки, сто процентов) особо за образами уже не прикроешь.
Хосок хмурится и активно шлет юноше мысленные импульсы, чтобы тот присел наконец, — желательно, рядом, — и перестал трястись на каждом повороте. Молитвы, кажется, все-таки были услышаны: на очередной остановке, объявленной низковатым механическим голосом, паренька мотыльнуло в сторону так, что у Хосока немножко зашлось сердце и в ногах закололо желанием встать, но по итогу все сошло в легкую гейскую панику, которая, тем не менее, набирала обороты.
Потому что паренька с легкой руки все еще угорающей над Хосоком судьбы, не иначе, мотыльнуло прямо в сторону этого самого Чон Хосока и заставило смиренно сесть наконец попой ровно прямо под его боком. Рядом с Хосоком, да, под которым сидение теперь стало нагреваться раза в три интенсивнее, чем до этого, потому что уровень внезапной гейской паники верещит где-то между «о боже, что только что произошло, простите?!» и «ну неужели!».
Хосок нерешительно косится на мирно сидящего юношу, который залипает в своем телефоне, листая что-то, и тяжело сглатывает, пытаясь уловить мелькающие в окне многоэтажки и пестрые вывески магазинов. Не ловятся, сволочи такие, а вместо этого слух концентрируется на песне, которая играет в чужих и, очевидно, не особенно качественных наушниках.
Хосок отворачивается к окну и непроизвольно оттягивает ворот толстовки, когда узнает знакомую мелодию. Старается не коситься на чужие губы, которые неразборчиво напевают слова припева, но, сука, не получается не — и коситься, и начать подвывать в ответ.
Ему бы хотя бы рот прикрыть, крепко так, а еще лучше — вообще было не садиться в этот автобус. Хосок как знал: надо было садиться на следующий, там бы и до Юнги уже триста раз доехал, и не устраивал внезапные поминки внутреннему гею, который умер в конвульсиях на предыдущем повороте (паренька немножко так приклонило к боку Хосока, которому сторониться было уже некуда: только если в окно) от такого количества паник, которого он, вообще-то, за всю свою недолгую радужную жизнь суммарно не испытывал, а тут на тебе, на неподготовленное сердце — и сразу такая нагрузка.
— Hot, hot, — пропевает Хосок закадычное, усиленно смотря в окно и концентрируясь на громкости своего голоса, но «парень в наушниках», «парень же не услышит, правильно?». А песня Хосоку нравится, а тут такое удачное стечение обстоятельств. Надо все-таки загрузить новый альбом Тэмина, ставит себе галочку Хосок. — Медленно дразню тебя, — он, кажется, краснеет и потому неловко трет теплые щеки, когда вдруг:
— Hot, hot, заставлю тебя влюбиться в меня без ограничений, — следом раздается прямо у уха. Идеальный, сука, тайминг, отличное знание текста и голос, кстати, просто волшебный, черт.
И все же, лучше было в окно, да, Хосок? Он так и замирает, глупо обхватив себя за щеки и вытращив глаза от осознания ситуации, которое шарахнуло по мозгам как-то слишком резво, но находит в себе силы неловко повернуться и столкнуться взглядом с этим самым мальчиком, крутящим на пальце, сука, один из своих наушников. Он склоняет голову чуть вбок и улыбается Хосоку совершенно невинно, и тот слышит, как в свободном наушнике доигрывает припев.
— Что, тоже нравится новая песня Тэмина? — интересуется он, а Хосока, похоже, шарахнуло по многострадальной голове еще раз — комбо, теперь еще и солнечный удар. Потому что юноша все еще улыбается ему, ничуть не смущенный их маленьким казусом, и так и крутит наушником перед лицом абсолютно ничего не понимающего Хосока, норовя залепить ему либо по носу, либо в не моргающий глаз. Либо во второй не моргающий глаз, потому что Хосок, кажется, немножко ожил после внезапной смерти от стыда и чуть дернулся в сторону.
Но моргать все еще не рискует. Вдруг паренек — хоп! и растворится в воздухе, как и не было.
— Э, — неловко тянет он после звенящего молчания, — да? — и трет затылок, кривя смущенную улыбку.
Десять из десяти, Чон Хосок. Ты проебался полностью. А что, ты думал, только в наивных подростковых рассказах или дорамах девочки теряются перед мальчиками, которые им нравятся, когда они вдруг обращают на них свое внимание?
— А альбом? — не унимается он и улыбается шире, мотнув головой и сбив пряди челки со лба. Хосок сглатывает и пытается выцепить хоть одно разумное слово — о связной мысли мечтать не приходится — из головы, где скандируется сплошная нецензурщина и творится полный хаос, честно говоря.
Лучше бы паренек растворился, ей богу. Хосок бы конечно пострадал немножко, но это лучше, чем вторые поминки. Теперь уже по Хосоку.
— Э, — в горле сухо, и Хосоку кажется, что его голос похож на последний лязг заржавевшей машины, — да? — Нет, ну это же лучше, чем ничего, правда? Парень всего лишь будет думать, что наткнулся на какого-то психически нездорового человека с словарным запасом, как у попугая (да и у того больше наскребется, боже, Хосок, до чего ты докатился). А так ничего, да. В голове у Хосока, кажется, полное ничего, вот это вот точно да. Только беспросветное желание излить внезапно нахлынувшие эмоции, потому что тяжко ему в одиночестве страдать с «тотал краш», которое и сломало ему мозги по всем фронтам.
А эта самая тотальная хосокова «поломка» только смеется заливисто, чуть откинув голову назад. Не злобно, не насмешливо, а… тепло?
Автобус тормозит на очередной остановке, Хосока «оживляюще» встряхивает, и он экстренно промаргивается, потому что парень на него все еще смотрит своими большущими и абсолютно добрыми глазами, облизывает пересохшие пухлые губы и улыбается широко: у него глаза убавляются, а у Хосока прибавляются — хочется выкинуть из головы парнишки все то, что он тут случайно устроил, стыдно-то как, кто бы знал.
— Ты… это, извини, — неловко мямлит Хосок, когда они снова трогаются, и трет затылок, опустив голову. — Я просто чертовски неловкий, а тут ты и… В общем, прости, пожалуйста, я просто растерялся, а Тэмина я люблю, да, и «Want» его тоже мне понравилась, особенно припев… А клип какой, ты смотрел?.. — Хосок приходит в себя, когда пересекается взглядами с уже давно затихнувшим юношей: тот смотрит на него, не сводя глаз, и все так же мягко улыбается. — Ой… я, кажется, заболтался… Просто понимаешь, я когда оказываюсь вот в таком вот, — Хосок машет руками, пытаясь обрисовать обстановку и не задеть чужое красивое лицо, — то я либо молчу, как болван, либо начинаю очень много разговаривать по делу и не очень, тоже как болван, ох… Такой вот я. В общем, ты, это, извини еще раз, — Хосок кладет руки на свои колени и с силой их сдавливает, чтобы снова не начать распускать свои ручонки в месте, для этого не подходящем по ширине.
— Все в порядке, — со смешком отвечает юноша и делает непоправимое по отношению к только-только воскресшему хосокову гею: кладет свою ладонь поверх Хосока и легко сжимает. Тот успевает отметить, какая она чертовски теплая и маленькая, и пальцы какие у него аккуратные и… Боже, и как же здорово было бы Хосоку переплести их пальцы, чтобы никогда руку этого мальчика больше не отпускать, только бы он продолжал так вот улыбаться и говорить, что все в порядке, потому что у Хосока явно нет. — Меня, кстати, Чимин зовут, — он проводит кончиками пальцев по шершавым костяшкам Чона, прежде чем убрать свою руку. — Пак Чимин.
Время — плюс-минус полпервого дня. Причина смерти установлена: Пак Чимин.
Хосок только мычит что-то и делает быстрый кивок, лохматя свои пушистые волосы: душ принимал с утра, сох уже под солнцем, пока ждал автобус. Сейчас сохнет только по одному светленькому юноше, который, оказывается, Пак Чимин.
— А ты…? — неловко начинает было Чимин, чуть нахмурив брови и прищурившись, когда Хосок мысленно бьет себя по лбу ладонью и почти готов повторить это в реальности, но вместо этого перебивает Чимина своим внезапным потоком слов:
— Я Хосок, Чон Хосок, можно просто Хоби, можно Джей-Хоуп, меня так друзья иногда называют — Юнги там, Тэхен тоже иногда… А Чонгук, например, зараза такая, и не думает меня «хеном» называть, а надо бы…. Ой, — почти вовремя прерывается, когда замечает, что Чимин отчаянно сдерживает смех, а у него самого сердце где-то внутри колотится совершенно истерически. — Меня зовут Хосок, вот, короче, — ляпает напоследок: Чимин смеется своим прекрасным смехом, Хосок же краснеет до кончиков ушей.
— Приятно познакомиться, Чон Хосок, который «Хоби», который «Джей-Хоуп», который хен, кажется, какого-то Чонгука, — Чимин протягивает ему свою маленькую ладошку, которую тот неловко пожимает и не отказывает себе в удовольствии провести кончиками пальцев по теплой коже.
(не)множечко обидно, что Чонгук, все та же зараза мелкая, чтоб его, но любимая, Чимина «хеном» признал почему-то сразу.
Наверное, поэтому Хосок Чимина любит все-таки больше.
Потому он, кажется, и счастлив чертовски, когда сидит перед экраном с открытым скайпом — мама звонит, еженедельная сводка новостей, — вместе с Чимином и сжимает его руку под столом. Пальцы переплетает, как и хотел. И вправду не отпускает, потому что подходит она хосоковой ладони до ужаса. А Чимин только и рад, на самом-то деле, потому что Хосок «заставил влюбиться его, — Чимина, то бишь, — в себя без ограничений».
Хосок не отказывает себе больше ни в чем, а в долгом ящике теперь ютится только его маленький скептик, потому что жизнь Хосока, наконец, порадовала.
Примечания:
песня, которая играла у Чимина - Taemin - Want. музыка хорошая и смысл неплохой, говорят.