До свидания, милый

      Рука продолжала болезненно ныть.       Испещрённые тёмные прожилки на неестественно вывернутой кисти едва блестели в полутьме слабо освещённой комнаты. То, что придавало им такой заметный блеск, лениво вытекало почти чёрными каплями. Они падали на стёртые штаны, покрывая их мелкими, заметными пятнами, которые так неприятно отстирывать. Они стекали по кисти к ладони, где пальцы уже другой руки перехватывали эту тёмную жидкость и несли ко рту, прикладывали к сухим губам, будто желая напоить ими себя. Язык нетерпеливо облизывал её, ярче ощущая знакомый, оседающий во рту вкус, и всё продолжалось снова и снова, словно по кругу.       Почему тошнота не подступает к горлу? Ей давно пора заявить о себе, очистить организм от всего того, что он получал в себя на протяжении всего этого времени.       Но физически почти ничего не изменилось. Желудок принимал в себя столько, сколько ещё никогда не получал, но послушно подстраивался под нужды его хозяина. Слабый организм давно бы сдался и устроил жуткую диарею, но только не этот и не при таких обстоятельствах.       Он уже ко всему мог привыкнуть.       Даже к поглощению самого себя.       Кольнуло сердце. Больно ли? Нет, уже нет.       Но ведь всё ещё бьётся, не так ли?       Из горла вырвался вздох. Сердце и мозг были тем немногим, что удерживали сидящее в скрюченной позе тело живым. Лишь инстинкт самосохранения, лишь рассудок, пытающийся дать надежду на следующий день.       День без милого, сладкого Йоджи.       От мелькнувших перед глазами воспоминаний всё тело ощутимо вздрогнуло. Оно всегда было таким испорченным? Всегда принимало в себя свою и чужую кровь без позывов рвоты, без отвращения? Всегда трепетало от вкуса свежего мяса, от самой мысли изо всех сил вгрызться во что-то, хищнически растерзать под визги и крики жертвы - животные ли, человечьи ли?       И вновь рефлекторная дрожь пробежалась по коже. Теперь голосовые связки напряглись, издавая хриплый смех.       «Йоджи. Милый, сладкий Йоджи»       Само это имя отдавалось прямо в сердце болезненно-приятными уколами. Не хотелось прекращать произносить его про себя, вслух, тихо, шёпотом, криком, захлёбываясь слезами и кровью - хотелось взывать к нему, молиться ему.       «Йоджи... Ты слышишь меня, Йоджи? Конечно слышишь. Ведь ты внутри меня. Во мне. Со мной. Рядом. Прямо тут!»       Левая рука невольно потянулась к груди и ощутила усилившееся биение сердца, схватилась за грязную рубашку, царапая ногтями.       «Ты же здесь, Йоджи? Я хочу почувствовать тебя. Снова. Как тогда, когда я мог коснуться тебя...»       Глаза сами собой закрылись, сосредотачиваясь на до боли знакомом образе. Длинные спутанные волосы с тёмным отливом. Вечно грустный вид с отрешённым взглядом и сомкнутыми губами. Синяя жилетка с алым логотипом. Бледная тонкая кожа, холодная, нуждающаяся в чьём-то тепле, в чьей-то заботе.       В том, чтобы её коснулись. И не раз. В том, чтобы её долго-долго обнимали вместе со всем телом, согревая, не отпуская. В том, чтобы ей отдали всё чужое тепло, такое неважное и ненужное сейчас.       Почему, почему он больше на это не способен?!       И что ещё держит его здесь? Всё меркло перед телом Йоджи - прекрасным, желанным, сладким.       Милым.       Сладким.       Милым.       Сладким.       Два эти слова мешались в мозгу в единую вязкую массу, звуча как надоедливые сигналы, как две единственные характеристики, оставшиеся от Сакиямы, и не переставали отдаваться в голове одинаковым, непрекращающимся гулом.       Милый вид, сладкий запах.       Милый испуг, сладкий стон.       Милые глаза, сладкий ужас.       Милое тело, сладкая кровь.       Это всё, что вызывала несчастная память, неспособная вспомнить большее. Ей уже не были важны небольшие совместные прогулки после школы, забавные сплетни о семье Окинага, посиделки в забегаловке, болтовня на переменах. Всё это уже далеко в прошлом, будто бы в другой, лучшей жизни.       Глаза закрылись.       А что сейчас? Два слова. Белая кость неподалёку. И такая приятная на вкус кровь, оставшаяся на губах.       Есть ли смысл продолжать? Или...       Снова всплыл знакомый образ.       «Йоджи. Я принял решение, знаешь? Это мой единственный способ вновь тебя увидеть. Я хочу этого. И я не упущу возможности. Ведь я знаю, где ты...»       Левая рука опустилась к столику и нащупала лежащий на нём канцелярский нож с засохшей кровью.       Тот самый.       Дрожащими пальцами она подняла его и поднесла прямо к сердцу острым краем.       «До свидания, милый... Милый...»       Первый размашистый удар - неуклюжий, но болезненный. Сердца не достиг, но рубашка почти мигом заалела от вытекающей крови.       «Милый...»       Ещё удар.       «Сладкий...»       И ещё один.       С ритмичностью часов лезвие ножа входило и выходило из груди с разрастающимся багровым пятном, с ещё более громкими болезненными стонами и нервозным смехом.       Скоро. Уже скоро.       «Бывай...»       Левая рука обронила нож, будучи более не в силах его держать. Крепкий торс рухнул на кровать с неестественно сильным грохотом и замер, не шевелясь. Всё медленно погружалось во тьму - на этот раз окончательно и бесповоротно - но это больше не было чем-то пугающим и страшным.       Ведь Макото больше не принадлежал своему телу.