когда я приду на исповедь, поверни ключ в замке — тогда дверь откроется

В те моменты, когда становилось совсем плохо, их «невинная» дружба давала трещину, проходящую по слову «невинная», превращая «дружбу» в «необходимость». По беззвучной просьбе Нормана. Рэй был слишком внимателен и сверх меры осведомлен о повадках Нормана, о движениях его тела и мышц лица, когда тот нервничал. Рэй хорошо отгадывал то, о чем Норман думал и переживал, и, самое главное, чего тот хотел, только по сбившемуся на секунду дыханию, лишней морщинке в прищуре глаз или изменившейся скорости движений. С самого начала это было скрыто за улыбками и честными выражениями лиц, которыми они одаривали отца Нормана, обещая, что лишь сделают домашнее задание, прочитают по книге и обязательно лягут спать до полуночи. Домашнее задание они, и правда, делали, затем читали каждый свою книгу, бросая короткие взгляды друг на друга каждые тридцать страниц, а после полуночи тихо щелкали одним из замков на двери. Спустя несколько секунд по комнате начинали плыть тихие звуки, отталкиваясь от стен, меняя своё направление до тех пор, пока не вылетали в открытое окно. Шорох хлопковых простыней, обрывистые выдохи, трение ладоней о кожу, негромкий шепот - им чудилось, будто каждое их греховное движение звучало так же громко, как взрыв нескольких атомных бомб. Норман говорил, что это помогает. Норман говорил, что всё встает на свои места, когда Рэй рядом. Норман говорил, что дрожащее дыхание на кромке волос заставляет шум в его голове стихнуть на какое-то время. Смиренным спокойствием был полон взгляд его, и так он жил. Рано утром кормил белоснежных зверей в их домах и ультрамариновых рыб в аквариуме. Желал отцу здравия и хорошего дня, а матери - быть благодарной за вечный покой. Читал обещанную молитву, а следом застегивал все до последней пуговицы на выглаженной рубашке. Шел в школу и прилежно учился, улыбался каждому без разбора и медленно ступал, неприкасаемый. А поздно вечером, за закрытой на несколько замков дверью, тихо плакал, растирая глаза тонкими своими пальцами. Таким Рэй знал Нормана. Они встретились случайно, волей судьбы, на глупой школьной конференции. Двенадцатилетние, ещё ничего не познавшие мальчишки, они представляли научные работы. Норман - о машинах времени, Рэй - о гипертимезии, которой страдал. Норман слушал Рэя завороженно, приоткрыв рот, в немом восхищении, когда все остальные в зале, поражено вздыхая, сочились жалостью. Рэй жалости не терпел. Переполненный презрением ко всем без исключений, он твердой походкой шел вон из зала, подальше от всей этой мерзкой падали. И Норман шёл следом. Их странной дружбе началом было прикосновение. И тихий голос воодушевленного Нормана. Он подошел бесшумно и легко обхватил предплечье Рэя своими пальцами, затем быстро отпустил. С горящими глазами рассказывал он, что в эту ночь ему приснился чудеснейший из снов: в страну, веками покрытую льдом, пришла весна и распустила ландыши, и больше не было холодно и люди перестали взывать к Богам, ведь теперь на их улицах был праздник. Рэй смотрел на него и не мог наглядеться. Ему казалось, что все люди до Нормана- цепочка случайных событий, набор действий и команд, исполнение которых должно было привести его в этот момент, к нему. И привело. Холодным одиночеством и тяжестью воспоминаний был полон взгляд его, и так он жил. Выбираясь из своего сна, как из самой опасной ловушки, он встречал первые лучи солнца на полу в библиотеке, с отпечатками страниц на щеках. Шагал вниз по лестнице в свою комнату и падал на кровать, до будильника борясь с мигренью и раз за разом проигрывая. Дремал на уроках, раз в две минуты оттягивал галстук от шеи и ни с кем не разговаривал. Вечером, возвращаясь в библиотеку, читал ещё им не открытые книги, которых правда остался один стеллаж из полных тридцати пяти. Таким Норман знал Рэя. Чем дольше они были вместе, тем яснее понимали, что подобного с ними больше никогда не произойдет. Единичная акция, случайно выигранная лотерея и верно упавшая монета - событие, натянувшее нить до предела. Рэй, мнивший себя умнейшим из всех, кого он знал, не переставал день за днем удивляться Норману: таким тот был мудрым, осведомленным и знающим. На каждое предложение он отвечал пятью, перескакивал с темы на тему до тех пор, пока Рэй холодно не отмечал, что понятия не имеет, о чем Норман говорит. Тогда они засиживались дома у одного из них до самой ночи. Норман сонным голосом объяснял физику, историю, английскую литературу, химию - всё то, чего Рэй чудесным образом не знал, а тот усердно исписывал несколько десятков тетрадных листов за раз, еле держа глаза открытыми. Заканчивали они, когда отец Нормана, взволнованный и злой, настойчиво стучался в дверь, или когда родители Рэя начинали обрывать ему телефон. Нормана же одолевали потоки новых ощущений. Рэй представал перед ним чистейшим, едва ли не святым, даже в своей колючей ненависти и злобе неприступным и безгреховным. Нормана захватывало с головой чувство, будто вся его годами выстраиваемая стена рушится под тяжестью одного только существования этого мальчишки. Их дружба была для него безумным приключением, каждый день которого наполнен новыми опытом и чувствами. Нелепая детская влюбленность, обнаруженная и признанная Норманом только на третий год после той конференции, двигала его всё дальше и дальше, в точку, где он есть начало давно ушедших событий. В этот день Норману исполнялось шестнадцать. Они сидели в его комнате друг напротив друга, сильно повзрослевшие. Угольные свои волосы Рэй теперь собирал в низкий хвост, черты лица его заострились, и взгляд стал более живым, а Норман вырос на две головы, кудри седых его волос совсем выпрямились, а детский голубой вымылся из его глаз в синий, как океан перед штормом. Передавая из рук в руки бутылку хорошего сидра, они сидели так близко, что колени их соприкасались, и каждый чувствовал сладкое дыхание другого у себя на щеках. Тихо болтая о том, о чем ещё не успели, иногда целуясь, по-пьяному медленно, наблюдая на веках световые узоры, неспешно шли они к тому, к чему придти нужно было уже давно. - Знаешь, как бы ты ни старался быть лучше, рано или поздно всё равно вернешься к исходной точке. Вернешься, от края до края полный пороков, а тебя будут ждать с распростертыми объятиями. Вообрази себе, Рэй! - с яркой улыбкой на лице шептал Норман, - Вообрази, как ты приходишь туда, где тебя любят больше, чем кого-либо ещё. Грязным, противным, злым, завистливым, отрекшимся от Бога, опущенным, жалким и униженным - будто домой возвращаешься, знаешь. А те, кто тебя встретил, зовут за собой, влекут своей заботой и любовью. И ты идешь за ними без возражений, ведь то, что тобою так тщательно пряталось и закрывалось на все замки, тянется к ним с ненормальной силой, желая их и искушаясь ими. Понимаешь, Рэй? Ты понимаешь меня? Рэй смотрел на него серьезно, бегая глазами по всему его лицу, и гладил его ладонь большим пальцем. - В этой жизни я хочу одного, Рэй. Хочу, чтобы меня когда-нибудь полюбили таким, какой я есть, полюбили бы так же сильно, как любят меня они. Рэй, это такое счастье: являться своей наихудшей версией, и быть в этой форме любимым. Такая мелочь, согласись? Такая мелочь, но такое огромное и настоящее счастье. - Кто они? - Демоны, конечно же. Твари любят нас. Нет смысла бежать от них, потому что всё равно не убежишь. Ведь в пороках правда, Рэй. Каждый человек состоит из них, живет за их счет, и это такая глупость стараться их скрыть. Он уткнулся лбом в плечо Рэя и глубоко дышал, держа в своих руках его холодные ладони. - Не переживай, Рэй. Любить тебя уже искупление. Пока мне больше ничего не нужно. Страданиями был полон взгляд его, и так он жил. Каждое утро мечтал задушить белоснежных зверей в их домах и разорвать на куски ультрамариновых рыб в аквариуме. Пройти мимо отца и разбить все фоторамки с лицом покойной матери в них. Поджечь все молитвенные книги, а следом кинуть в огонь восемь штук белых рубашек. Зайти в школу и перегрызть горло каждому встречному, вырвать их позвоночники и языки. А вечером, за несколькими замками, выстрелить себе в голову и умереть счастливым, потому что только в смерти желанный покой. Таким Рэй узнал Нормана в их последнюю ночь.