***
Давление на высоте десять тысяч метров влияет на людей по-разному. Одним закладывает уши, у вторых отекают ноги, третьи, страдающие аэрофобией, мучаются от панической атаки. Антон избавлен от подобных трудностей, но так или иначе полёт приносит и ему немало дискомфорта. Антона жёстко пучит. Как будто весь ебучий воздух, который он вдыхает, не возвращается обратно углекислым газом, а оседает в его обычно плоском животе, превращаясь в огромный движущийся шар. Он перекатывается по внутренностям, то сдуваясь, то наполняясь вновь, и колет неприятными иголками кишечник, печень, селезёнку, подбираясь чуть ли не до горла. Антон в душе не ебёт, как в его худое, как у дрыщугана, тело чисто физически помещаются кубометры грёбаного газа, которым можно обогреть всю Европу. Он уже влил в себя пакет томатного сока, полезного на высоте, и выжрал тройную дозу активированного угля — всё тщетно. Живот раздулся так, будто его хозяин на сносях и скоро явит миру как минимум гигантского лопоухого ежа, как максимум — дикобраза. Антон чувствует себя ходячей инсталляцией гелиевых шаров. Газы настолько раздражают, что жутко хочется их выпустить, навалив на все приличия в прямом и переносном смысле слова. Но вот беда — в ряду сиденьев экстра-спейс, которые он всегда покупает — не потому, что у богатых свои причуды, а потому что иначе просто ноги некуда девать, — помимо него сидят другие люди, чёрт бы их побрал. Они чертовски мешают лететь, пердеть и радоваться, и Антон их тихо ненавидит вместо того, чтоб громко испугать. Он окидывает взглядом салон, мониторит ситуацию с туалетами — рядом с последними собралась очередь, как к эскалатору на кольцевой в час пик. Объявление о том, что туалет в конце салона не работает, конечно, объясняет ажиотаж вокруг оставшихся кабинок, но не добавляет оптимизма. Антон меняет позу, ёрзает на кресле, надавливает на живот в попытках лопнуть пузырьки внутри себя, как пупурышки на упаковке бьющихся товаров из Али Экспресс. Но если с полиэтиленом фокус всегда удаётся, сейчас факир, похоже, пьян, поскольку — нихуя. Все органы напряжены и вздуты, как пакет с просроченным кефиром, и если Антон сейчас не выстрелит, то он и сам испортится, и никакой Пятачок с ружьём уже не сможет ему помочь. Внутри по ощущениям ядерная бомба — как только пропустили на контроле? — но взрыв совершенно неизбежен, если срочно что-нибудь не предпринять. Народная тропа к кабинкам не зарастает, а ждать уже не можется — ну, видит бог, он не хотел. Сжимая кулаки в бессильной злобе и очко в попытках удержаться, Антон всё-таки встаёт и движется в хвост самолёта — он вспомнил, что там есть укромный закуток с иллюминатором. Достигнув цели, он воровато озирается по сторонам и, не обнаружив опасностей поблизости, прогибается в спине и опирается локтями на дверь аварийного выхода с грозной надписью «не прислоняться». Эта поза максимально способствует расслаблению организма, и Антон стыдливо зажмуривает глаза и благословляет шум в салоне, из-за которого не слышно — он надеется! — аккомпанемент долгожданного освобождения от бремени. Турбонаддув настолько мощный, что можно было не заправлять самолёт: энергии воздушного потока от Антона хватило бы, чтобы отправить триста душ и экипаж прямиком в ноосферу. Сметая бешеной струёй воздуха все прошлые сомнения и предрассудки, он не останавливается на достигнутом и отдаётся процессу со всей душой, выворачивая себя наизнанку. Когда последние остатки газов картечью покидают его тело, Антон выдыхает с облегчением и наконец блаженно пялится в иллюминатор. Внизу проплывают моря, и в свете последних событий малюсенькие пейзажи за окном кажутся лучше, красочней, приятней, чем обычно. Так хорошо Антону не было уже давно, даже когда он в боулинге выиграл бесплатное пиво, выбив три страйка подряд, даже когда его тупой начальник на неделю свалил на больничный, даже когда ему удалось разок обыграть в Фифу чувака из тройки лидеров! Всё это несравнимо с тем наслаждением, которое испытывает Антон сейчас, вновь превратившись в человека из надувной игрушки из секс-шопа. Расслабив во всех смыслах булки, Антон вдруг думает, что вот сейчас и секс был бы весьма нелишним. Из динамиков очень созвучно настроению доносится старенький трэк группы Дискотека Авария: Летим высоко! Любить друг друга в небе Меж звёзд и облаков. Помаши мне рукой! Мы на другой планете Придумали любовь И свежий ветер… — Как актуально. Вот только ветер не очень свежий, — слышит Антон совсем рядом насмешливый голос, резко разворачивается и, не рассчитав движений, стукается головой о стену позади себя. — Кто здесь?! — зашуганно выпаливает он, как в анекдоте про театр. Вопрос максимально тупой, ведь даже ежу, которого он чуть не родил, ясно, что рядом стоит человек. Не призрак же оперы, блять, летит в боинге три семёрки и слушает звуки артиллерийской канонады?! Неожиданный зритель пердёжного перфоманса делает шаг вперёд, ночное освещение салона выхватывает черты его лица. Перед Антоном, заинтересованно склонив голову набок и помахивая рукой возле носа, стоит красавчик из аэропорта. Пиздецсукаблять!!! Но этого не может быть, Антон ведь убежал из кафе, а тот остался! Как он мог проглядеть этого мужика в самолёте?! Но это ещё не самое страшное. Куда хуже то, что охуительный чувак, с которым Антон чуть не засосался на земле, в небе стал по его милости не только узником газовой камеры, но и свидетелем вселенского позора. И ведь не оставишь нараспашку окно… Антон бессильно стонет, закрывая ладонями лицо. Он хотел бы сейчас ослепнуть, чтобы не видеть смешинку в ярко-голубых глазах. Он готов провалиться сквозь землю, только под ними лишь пол самолёта да десяток километров неба. Он хотел бы остаться в небе, желательно сразу в раю, но за свой поступок будет жариться на сковородке самокопания и самоистязания — он в этом хорош как никто. Антону до неприличия стыдно, безумно и нелепо. Как в кино, которое ему никогда не забыть. — О боже, простите, я не знал, что здесь кто-то есть! — мямлит он наконец, отняв ладони от лица и глядя в пол. — Да ладно, ерунда, — беззаботно отмахивается незнакомец. — С кем не бывает. — В том-то и дело, что ни с кем, — восклицает Антон, продолжая убиваться. — Ни с кем никогда не бывает! Такая тупорылая ситуация могла приключиться только со мной. Антон не пытается оправдаться — всё уже сделано, бессмысленны, как говорится, слова и не нужны. Но всё равно ему так хочется хоть немного реабилитироваться в глазах симпатичного незнакомца! Тот тихонько посмеивается и выдаёт ободряющее: — Что естественно, то не безобразно. Но даже эти слова не убеждают и не успокаивают. Наверняка этот статный мужчина просто очень вежливый человек, а на самом деле он Антона теперь — презирает. Ещё бы: облажаться трижды! Сначала он спалился за подглядыванием, закашлявшись от пива, как заправский туберкулёзник, затем трусливо и позорно сбежал от поцелуя, а несколько минут назад дал грандиозный акустический концерт собственного духового инструмента, что стало топом всех эпических проёбов года и даже десятилетия. И как красавчику не противно разговаривать с ним?.. Да и просто рядом стоять. Хвала системе кондиционирования салона — воздух уже проветрился, но воспоминания о произошедшем весьма свежи и вряд ли испарятся в ближайший век. Истолковав продолжение их общения как явный этикетный жест со стороны мужчины, Антон решает самостоятельно избавить собеседника от своего, наверняка весьма неприятного, общества. — Вы извините, я пойду, наверно, — бормочет он, глотая слоги, и пытается выйти в узкий коридор. Антон ожидает всего чего угодно: что незнакомец продолжит успокаивать его, что равнодушно попрощается или вовсе промолчит, но то, что происходит, ввергает в шок: ему преграждают путь. Антон охуевает, раскрывает рот в немом вопросе, на который тут же получает ответ: — На этот раз ты от меня не сбежишь. Не давая опомниться, мужчина толкает его к самому дальнему углу и прижимает к стенке. Обалдев от внезапного нападения, Антон выпучивает что есть мочи глаза и видит, как сокращается расстояние между их головами. Такого быть не может, по всем правилам жанра незнакомец должен был сбежать подальше от несдержанного скунса, как окрестил себя Антон, но в нарушение любых логических законов тот притягивает его к себе и жадно целует, и вряд ли это из вежливости. На самом деле, происходящее не слишком-то учтиво даже по отношению к Антону, заслужившему все возможные наказания: мужчина действует очень жадно, жёстко, как будто дорвавшись до его рта. Он терзает губы, вылизывает изнутри языком, крепко держит голову, вцепившись в волосы рукой, — и это даже больно. Но если это наказание, оно воспринимается как награда. Турбины самолёта не так сильно шумят, как кровь в ушах Антона. Очнувшись после неожиданной атаки, он начинает отвечать, мужчина сразу реагирует на его активность сдавленными стонами и возвратно-поступательными движениями бёдер. Сконцентрировавшись полностью на поцелуе мягких, умелых и настойчивых губ, Антон забывает о других частях тела, а вот сейчас, ощутив трение чужого таза в районе паха, он чувствует, что у обоих стоит. Осознание этого факта пронзает Антона молнией: внезапно он понимает, что то, к чему всё идёт, совершенно неуместно ни в условиях воздушного судна, ни в свете того, что он сделал с воздушным пространством на глазах у незнакомца несколько минут назад, ни тем более учитывая тот факт, что они до сих пор незнакомы. Антон испуганно отстраняется и смотрит в глаза мужчине, загнанно дыша: — Вы что… ты что делаешь? — всё же переходит он на «ты», потому что выкать человеку, только что вылизывавшему его рот, представляется ещё более неуместным. Взгляд незнакомца плывёт, зрачки расширены, и радужку почти не видно. — Иди ко мне, — отвечает тот хриплым шёпотом. — Какой ты обалденный, ты мне понравился сразу, — на ухо, облизывая мочку, руками шаря по бокам и спине. — Ты здесь так соблазнительно стоял… — С ума сошёл? Я даже не знаю, как тебя зовут! — Антон опять краснеет от воспоминаний о недавнем эпизоде и в качестве защиты включает недотрогу, но влажный, как у оленёнка, взгляд выдаёт его метания между стремительно тающим «нельзя» и нарастающим «хочу». — Арсений, — представляется, прерывисто дыша, мужчина. — Теперь порядок? — уточняет он, прежде чем возобновить прерванный поцелуй. Арсений (какое красивое имя) успевает втянуть губами кожу на шее — с их разницей в росте без Антоновой помощи выше не дотянуться — и по телу проходит разряд тока. Ему так сильно хорошо, что больше всего на свете хочется продолжить, но всё это чертовски неправильно, поэтому: — Нет, не порядок! Ведь ты не знаешь, как зовут меня. — Ну так скажи мне, — ласково, обворожительно. — Нет, не скажу, — режим «я не такой» меняется на «сучку». — Я опозорился перед тобой. — Тогда придётся мне трахать тебя безымянного, — со вздохом, нарочито грустно. Трахать?! — Чего?! Ты что это удумал?.. — Хочу тебя, — шепчет Арсений, — с тех пор, как в аэропорту увидел, пиздец как сильно хочу. За разговорами Антон случайно пропускает тот момент, когда его ремень оказывается расстёгнут. Ширинку постигает та же участь, и вот уже рука Арсения заныривает в джинсы. Он гладит напряжённый член через ткань белья, и Антон стонет, не в силах сдержаться, и утыкается лицом в подставленное плечо. — Арсений, А-арс, — скулит Антон, когда чужие пальцы надавливают на головку, — но мы не можем, здесь народу столько, а-а-а, и стюардессы… ходят. — Кто ходит-то? Все спят, — указывает Арсений на очевидный факт. Действительно, в салоне полностью погасили свет, чтобы люди могли выспаться во время пересечения великой родины с запада на восток. Антон встревоженно посматривает в проём: в размеренно гудящем, погружённом во тьму самолёте не видно ни одного человека. Он поворачивается к Арсению, не демонстрируя ни согласия, ни отказа от его поползновений. Тот действует по принципу «Что не запрещено, то разрешено» и принимается за пуговицы рубашки. На Антона накатывает дежавю: там, на земле, эти сильные пальцы уже скользили по его груди. Он всхлипывает, когда хлопчатобумажная ткань оказывается стянутой с его торса, потому что не теряя времени Арсений втягивает в рот сосок. Антон запускает руки в тёмные волосы, притягивая голову к себе, хотя тот и не думает отстраняться. — Какой ты у меня отзывчивый, — бормочет склонившийся над ним мужчина. У меня. У Антона подкашиваются колени, он медленно оседает — как небезопасно! — на выступ двери аварийного выхода, и Арсений рывком разворачивает его спиной к себе и стягивает джинсы вместе с бельём до середины бедра. Фраза о том, что темнота друг молодёжи, обретает для Антона новый смысл: он больше не стесняется. Почти. По крайней мере, ему так кажется вплоть до того момента, пока Арсений не опускается на колени и не проводит языком между двух половинок. — А-а, ну ты что… не на-адо, — скулит Антон, закусывая руку. Капелька смазки, выступая из уретры, готова спорить, что очень даже надо, но капли не умеют говорить. — Тс-с… Не мешай мне, — слышен шёпот сзади. — Тебе не противно? — не унимается Антон. — Я ведь пердел недавно этой жопой. Не сдерживая хохота, Арсений утыкается лбом в упругую булку и, просмеявшись, оставляет на нежной коже ощутимый укус. — Прошу тебя, заткнись. Смочив пальцы слюной — откуда смазка в полевых условиях? — Арсений аккуратно вводит их в Антона, другую руку опускает на его изнывающий член. Приходится зажать себе ладонью рот: его партнёр проталкивает палец вглубь, сгибает его и попадает по простате. Растягивать прелюдию рискованно — того гляди, кто-нибудь из пассажиров проснётся и решит размять ноги в закутке возле иллюминатора. Немного помассировав изнутри, Арсений достаёт презерватив, вскрывает зубами упаковку, и Антон реагирует нетерпеливыми подёргиваниями на звук разорванной фольги. Арсений мастерски раскатывает презерватив по члену одной рукой — вот же ебливый крендель, — ревниво думает Антон, принимая его в себя. Мысли о том, который он по счёту у охрененного любовника, которым ожидаемо оказывается Арсений, развеиваются, стоит тому начать двигаться внутри него. Всё так, как надо — и ритм, и размер, и угол погружения. Всё как в Антоновых мечтах в кафе и даже лучше. Он податливо толкается навстречу, он наконец-то доверяет полностью, не закрываясь и не загоняясь больше по поводу… неважно. Ему просто очень хорошо. Арсений ни на секунду не оставляет его пенис без внимания, то сильно сжимая его в ладони, то медленно-дразняще размазывая смазку по головке. И эти ощущения так сладко перекликаются с теми, что внутри: Антон не знает, где ему приятней. Он плавится в крепких объятиях, теряет грань между собой и человеком сзади, который ускоряет темп, не в силах сдерживаться больше. Спустя прекрасные минуты единения удовольствие Антона достигает пика, и он кончает в руку Арсения, бессвязно шепча его имя и непроизвольно сжимаясь сзади. От хватки волнообразно пульсирующих мышц вокруг его ствола Арсений тоже изливается, целует беспорядочно Антона в шею, в загривок, в плечи, в спину, обхватывает двумя руками, припечатывает: — Мой. Антон не отвечает: молчание есть знак согласия. Они стоят ещё немного, восстанавливая дыхание, затем натягивают одежду ватными руками, путаясь в рукавах. Арсений отводит Антона к его месту, сжимает на прощание ладонь и нежно улыбается. Расслабленный, разморенный после превосходного секса, Антон засыпает в своём кресле, уронив голову на надувную подушку.***
Просыпается он от лёгкого толчка шасси о взлётно-посадочную полосу. Его сон ещё так чуток и невесом, но лучи солнца заглядывают в иллюминатор, лаская лицо, и Антон вспоминает, как ласкал его Арсений в хвосте самолёта несколько часов назад. И это ощущается, как сон о тёплых берегах и странах. Он шарит взглядом по салону, пытаясь отыскать высокую фигуру, но не находит её за равнодушными спинами спешащих на выход людей. Ей-богу, никогда не понимал он тех, кто вскакивает, не дождавшись, пока погаснет табло «застегните ремни». Ещё больше он себя не понимает, что не удосужился взять номер у Арсения, и вот за это действительно хочется прописать себе в табло. Подают трап, и Антон выходит из самолёта. Солнце на дальневосточном небе светит ещё ярче московского, но душу застилает густой непролазный туман. Впереди его ждёт неделя во Владивостоке, в течение которой он должен много работать, а по итогу написать обзор, но в голову ничего не идёт. Впервые за долгое время ему захотелось летать за облаками и вместе встречать рассвет в неоновых лучах. Вопреки данным самому себе обещаниям не влюбляться, чтобы не было мучительно больно (вот как сейчас), он поверил в торжественно-печальные закаты и все эти ебучие «только мы — ты и я» во вселенной. Он сам себе всё придумал, и это так обидно. Вот и верь тем, кто твердит, что на другой планете любовь и свежий ветер. Антон уговаривает себя не рефлексировать, порадоваться неожиданному авиаприключению и просто сохранить как сувенир воспоминание о лучшем сексе в его жизни. Но сердце болезненно сжимается, когда он вспоминает тёплое дыхание на своих губах и крепкие руки, вжимающие его в себя. Единым целым. С-сука! Скрывая за семью замками свои мысли, песни и мечты, кусая губы от обиды, как школьница на неудавшемся выпускном балу, Антон идёт к парковке — надо же, сколько праворулек — и останавливает первое попавшееся такси. Водитель называет цену, и Антон уже собирается обойти машину, чтоб опуститься на переднее сиденье, как вдруг в него врезаются сзади, сгребая в охапку. — А ты ведь так и не сказал мне, как зовут? — Арсений заспанный, счастливый и светится так, что солнце нервно курит в небе. Лицо Антона расплывается в улыбке, внутри него тают арктические льды, затапливая сердце лёгким, тёплым восторгом. Он хочет звучать максимально обиженно, но блеск в глазах и мелкие морщинки вокруг них выдают его с головой. — А зачем тебе моё имя? Как говорится, секс не повод для знакомства. — Секс — нет, — согласно кивает Арсений. — Но не могу же я незнамо кого везти в свою владивостокскую квартиру? — берёт Антона за руку и, крикнув таксисту «Шеф, мы не едем» тащит его к блестящему Лэнд-крузер Прадо. Конечно, праворукому. И от услышанного «мы» внутри Антона счастье выше неба.