на дне

      Он знал, что всё происходящее сильно отличается от правды, к которой он привык. Что ощущение вины, тяжести где-то в сердце, неудовлетворение от собственной жизни и пробивающаяся наружу жалость к самому себе — ложь, выдуманная кем-то. Злая шутка, под которую он попал случайным и непонятным образом. Киллер тот, кому неведомы чувства, Киллер тот, кому всё равно. Он привык жить, не заморачиваясь о штуках вроде этих пресловутых чувств. Но когда оброненное в его сторону гадкое слово выбило из равновесия, заставив усомниться в собственной значимости, в смысле существования, Киллер впал в ярость, искусно спрятавшуюся под маской равнодушия.       В плотном дыме сигарет Киллер мог задохнуться, он никогда не понимал и не придавал значения такой хреновой зависимости. Его воротило от одного запаха, но он продолжал сидеть на одном месте, медленно стуча пальцами о стол. Только сейчас до него стала доходить мысль о том, что он ненавидит ждать. Отблески ярких цветов света окружали со всех сторон, поглощая Киллера целиком. Поглощая всех находящихся в здании. В этом красочном свете он видел насмешливые лица, он слышал шёпот.       — Жалкий.       Красные, жёлтые, синие, зелёные пятна на стенах, на полу — всё лица, исказившиеся в издевательских гримасах. Они смотрят с немым упрёком, выговаривая новые гадости. Киллер закрывает глаза, складывая руки на стол. Он не слышит. Делает вид, что не слышит, ведь такого просто не может быть. Этот яркий свет был тьмой. Тьмой, что съедала его изнутри. Сотни пар глаз уставились со всех сторон, ослепляя, пытаясь довести до исступления бренное тело, пытаясь свести с ума помутневший в то время разум. Киллер чувствовал неминуемое падение куда-то глубоко вниз. Ветер дул в спину, обжигая холодом бледную кожу, оставляя красные пятна, они как ожоги. Как клеймо, что на глазах преобразовывалось в буквы, гласившие одно лишь заезженное старой пластинкой слово.       — Расслабься, это нормально, — иллюзия распадается на осколки, а затмевающая зрение тёмная пелена спадает. Перед его глазами пляшут чёрные круги, голова кружится и кажется, что он всё ещё летит вниз.       Киллер поднимает взгляд на присевшего рядом человека, и понимает, что тот ему не нравится. Киллер чувствует отвращение. А не к себе ли?       — Глаза это зеркало, — коротко и лениво поясняет человек, притягивая к губам бутылку. Он делает долгие глотки, в несколько секунд осушая напиток. — Ну, чего ты уставился? — огрызается он позже, рукавом стирая капли со рта. Лицо хмурое, было видно, как тело его напряжено.       — Мои глаза не могут ничего выражать, — Киллер смотрит прямо, несколько дерзко. Казалось, что человек бросает ему вызов, и Киллер был готов принять этот вызов.       Вопреки ожиданиям, человек потупил взгляд, а затем рассмеялся. Так непринужденно и глупо, упав лицом в сгиб руки на столе. Он хохотал недолго, вряд ли это можно было назвать нормальной реакцией. Колотит в висках и давит неведомое чувство на грудную клетку.       — Говоришь как какая-то школьница, придумавшая себе депрессию и прочую хрень, — он усмехается, но вставать не спешит, напротив, устраиваясь поудобнее, он закидывает ноги на стол, игнорируя всё остальное. — Как же я устал от этого дерьма, приятель. Поверь, это только начало, так что дам совет: прекрати строить из себя невесть что, ведь рано или поздно твоя защита сломается, тогда будет больнее, будет настолько тяжело, что… — он запнулся, так и оставив рот приоткрытым в незаконченном предложении. В глазах промелькнула боль и ничем неприкрытая злоба вкупе. — Забей, ты безнадёжен и глуп, если считаешь, что ничего в этом мире тебя не должно тронуть, — раздраженно подрывается с места и уходит, более ничего не сказав, по пути дерганным движением доставая мятую пачку сигарет из карманов серой куртки.       Музыка стала громче, движения людей вокруг чаще, яркий свет раздражающе слепил хаотичным свечением отовсюду. И как это может заводить? Киллер делает вид, что ему всё равно. Скучающий взгляд бродит по залу, и совсем в глазах не видно его растерянности, не видно сомнений и скребущей обиды. А на что?       Киллер не задумывается, не делает выводов из слов серого человека. Он честно старается не подорваться с места, чтобы догнать наглеца, чтобы вонзить ему нож куда-нибудь прямо в сердце. Только чутьё подсказывает, что тот этого и ждёт. От осознания подобной неясной мути становится тошно. Буквально. Киллер держит голову обеими руками, уперевшись локтями в стол. Громкая музыка отдаётся в висках. Он как будто теряет координацию, в глазах плывёт и мелко дрожат руки, пальцами сильнее впиваясь в волосы. Киллер смотрит в сторону. Бутылка. Обычная бутылка из-под очередной дряни. Он слишком резким движением хватает её, затем силясь прочесть этикетку, что по счастливому случаю там была. «Тар-тар». Отбрасывает бутылку, словно она раскалённый металл и спешно идёт к выходу, попутно отгоняя назойливые, лишние, гребаные мысли.       Просто Киллер за-е-бал-ся. От того, что сейчас происходит внутри, от того, что кругом чудятся галлюцинации, от этих кажущихся осуждающих взглядов людей. Всё было в порядке, всё в порядке и сейчас — он повторяет это у себя в голове ровным тоном, насколько только способен. Уверяет себя, что ему кажется, что все люди кругом нормальные, самые обыкновенные. Мимо проходящая женщина не прячет змею в шарфе, это тату. А тот парень не мог пить чистый соус, во тьме всё может причудится. Киллер издаёт нервный смешок, стеклянными глазами смотря куда-то вперёд. Залетает в общежитие стремительно, пропуская мимо ушей недовольный вопль. Киллеру хочется привести мысли в порядок и разобраться в себе.       Он пытается не думать о том, что на встречу тот мерзкий тип не пришёл. Но осознание того, что его обманули, делает странную вещь. Становится неприятно. Киллер опускается на широкий подоконник, батарея снизу согревает замерзшие ноги. Мелочи цепляют, мелочи вгрызаются в сознание, они забивают разум и заставляют думать о них. А Киллер не хотел думать над этими мелочами. Ни о несостоявшейся встрече, ни о монологе парня, ни о смутном портрете на клочке бумаги, который какого-то чёрта всё ещё хранился в полке между пыльных книг. Киллер считает до десяти, он выглядит спокойным, безразличным ко всему. Как всегда. Кто вообще сказал, что глаза могут что-то выражать? Киллер подрывается с места и идёт к грязному зеркалу, трёт рукой агрессивно, сильнее нужного. В размытом отражении он видит себя.       — Твои глаза всегда были полны боли.       Слова отдаются вибрацией по всему телу, в глазах снова темнеет. Как же это выводило из себя, просто до самой крайности. И не было сил, не было слов, чтобы сказать что-либо. Киллер чувствовал себя как никогда раньше — ничтожеством. Слабым, беспомощным, открытым. Лёгкая мишень для выстрела. Лёгкая жертва при дерьмово сложившихся обстоятельствах.       — Может ты спасёшь меня, — Киллер ощущает, что больше не может держать это. Он опускается прямо на пол, затылком прислонившись к голой стене. Холод, исходящий от неё, не помогал.       — А ты действительно хочешь этого?       Вопрос застаёт врасплох. Киллер не меняет положения, но слышит тихое копошение где-то на противоположной стороне.       — Ты всегда барахтался в своей луже, считая, что тонешь в море. Зачем тебе помогать, если можно выйти из этой лужи без всякой помощи? У тебя есть хотя бы одна причина, по которой я должен помочь тебе?       Лужа. Тогда это была пиздецки огромная лужа. Киллер улыбается всего чуть-чуть, легонько ударяясь затылком о стену с завидной периодичностью. Глухой стук в наступающих сумерках тиши было невозможно не услышать. А чёрный ком внутри лишь нарастал. Киллер чувствовал, как к горлу подступает горькая желчь, которую хотелось выблевать наружу, лишь бы это прекратилось.       — А ты много знаешь, да? — голос предательски подрагивает. Киллер беззвучно ухмыляется, прекращая истязание над своей головой.       — Кому-то же надо потом будет помогать тебе разгребать твои же загоны, — Даст бесшумно присаживается на пол рядом. Лицо как никогда приобретает хмурую серьёзность. Но он не стремится осудить или накричать.       Последние лучи солнца ушли за горизонт, принося в жизнь городка печаль приходящей темноты. Киллер впервые за долгое время ощутил это на себе. Отчего-то захотелось как раньше — долгого разговора тихими голосами, размышляя вслух над проблемами мира, плохих шуток и каламбуров по поводу и без, которые мог в самых лучших красках представить только Даст, захотелось просто. Как раньше. До того, как Киллер принял решение.       — Сначала ты говоришь, что не намерен мне помогать, а потом всё же хочешь сделать это, — Киллер просто констатирует очевидные факты.       — Я такого не говорил, ты ошибаешься, — ответ не удивляет, а Киллер устало закрывает глаза, следуя примеру Даста. — Ты должен смотреть на сложившееся со стороны, трезво.       — А разве я это не делаю?       Даст открывает один глаз, косясь в сторону Киллера, недолго. Он как будто засыпает, с собой унося только минутой ранее воцарившееся спокойствие в душе Киллера.       — Когда-то давно, — прерывает начинающие жужжание в голове Киллера голос. — Жил один мальчик, он был добр со всеми. Мальчик стремился всем помочь, безвозмездно. Каждый его день был заполнен планом сделать что-то такое, что согрело бы чужое сердце. Он нуждался в этом: видеть счастливые лица, чувствовать благодарность, делать что угодно, лишь бы окружающие не были так несчастны.       — Даст, — Киллер выпрямляется, сжимая кулаки. Чёрные глаза приобретают сожаление. Он хочет остановить это.       — Но мальчик не понимал, что эта доброта не всегда является чем-то вроде спасения для других. Иногда эта доброта лишь злила людей. Таких людей зовут гнилыми мразотами.       — Хватит.       — Мальчик встречал таких людей не раз. Каждая такая встреча становилась ударом, каждое плохое слово въедалось в голову, а сам он начал твердить, что ничтожество, что живёт зря. Он начал бояться любой ошибки, любого промаха. Смахивает на паранойю, согласен? — Даст садится вполоборота, прислонившись плечом к стене. — И тогда мальчик сломал сам себя. Загоны вещь отвратная, с ними нужно бороться. А мальчик не смог. Поддавшись эмоциям, он принял решение, надел маску того, кем не являлся.       — Не надевал, — голос пропитан неуверенностью, становится холодно, и хотелось промёрзнуть насквозь. Под внимательным взглядом, смотрящим прямо в душу, Киллер желал исчезнуть.       — Отвратительных людей много, но мальчику посчастливилось встретить их не так много. Так скажи мне, почему он решил, что недостоин жизни? Почему, находясь в небольшой луже, он не захотел бороться дальше?       — Пытался, — невнятно, скомкано. Желчь внутри подступила к самым зубам. Хуёво.       — Нет, — отрезает Даст жёстко. — Ты ждал кого-то, кто поможет выбраться тебе, но дождавшись, что тогда? Ты не изменился. Решил продолжить это. Я задал вопрос, назови мне хотя бы одну причину, по которой я должен помочь тебе.       Киллер хочет встать и уйти, больше нет глупой мысли «подумай».       — Ты можешь снова сбежать и прятаться, я не стану вмешиваться, но смею напомнить — легче от этого не станет. Ты загоняешь самого себя, ты не сможешь уйти от той черноты внутри, пока не решишься, пока не освободишься от противоречий.       Даст поднимает руки, мол, моя работа окончена, решение за тобой. Отворачивается в другую сторону и смотрит в окно. Вместо привычной апатии тревожность, вместо уверенности назойливая мысль: «не сделать хуже». На лице кривая скорбь.       Киллер жил в выдуманном мире, блуждал среди нарисованных картин, стараясь забыть про реальность, про чувства, про добро или зло. Даже оставаясь на дне, он не прекращал падения куда-то глубже. Даст видел. Даст знал.       — Я знаю, что только ты можешь помочь мне.       Становится легко. Тяжелые оковы словно спадают с тела, разбиваясь в ничто. Исчезают сомнения и теряются в свете луны тёмные мысли. Принятие, твёрдое решение и трезвое осмысление это то, чего Даст ждал. Дать вариться Киллеру в своем соку, только направить, задать нужное направление, найти нужный рычаг — проще, чем казалось в начале. Он приобнимает Киллера за плечи, усмехаясь уже веселее.       — Ты что, в автобус в час пик попал?       Но кто отменял растерянность и шаткую уверенность в себе?       — А то вид больно придавленный, как на похоронах, ей-богу, — Даст подмигивает. — Готов поспорить, зажала тебя баба не из маленьких габаритов. Но да забудем эту махину. Что на счёт сладкого?       Киллеру отчего-то хочется плакать, как когда-то давно в детстве, будучи мальчишкой.       — Предлагаю ликёр.       Чёрные глаза становятся светло-карими, а чернота в груди уступает чему-то старому, лишь ностальгия даёт смутные представления об этом забытом чувстве.       Киллер улыбается по-настоящему, и если это не вина Даста, то Киллер не желает знать, почему это сейчас происходит.

Может ты спасёшь меня Из объятий огня. Я готов с тобой упасть, Только не оставляй Меня.