Серые глаза — рассвет,
Пароходная сирена,
Дождь, разлука, серый след
За винтом бегущей пены.
Сегодня Джисону — восемнадцатый март, а когда стукнет девятнадцатый февраль в нём что-то больно треснет и безвозвратно уйдёт на глубокое дно агатовых глаз Донхёка. Ну а пока есть море, твёрдые сушки и громкоголосые чайки над головой, можно жить спокойно; ни о чём не жалеть и чувствовать себя свободным удаётся только тогда, когда мартовский ветер треплет, почему-то, розовые волосы и перебирает мысли в черепной коробке, процеживая их через тонкую паутину разума.
На самом деле в лёгких Джисона воздуха меньше, чем звёзд на северном небе, а в глазах Донхёка — сумеречная мгла и ледяная пустошь с пронзительными лучами огненного солнца вокруг тёмных зрачков. Хочется сгореть заживо; расплавиться под этим холодным взглядом и уйти в заветное небытие — там ни чувств, ни боли, ни зла. Там сплошное долгожданное
ничего. И Джисону это
нравится настолько, насколько ему
нравится этот парень.
Донхёк хороший и у него очень тёплые объятия. А ещё его кожа пахнет медовыми сотами и лепестками молодой сакуры, в волосах яркие блёстки от лака, а улыбка — сплошное очарование, сносящее крышу.
Джисон — один сплошной дефект этого мира, самая глупая ошибка Бога и просто потерявшийся в себе ребёнок дурак. У него большие ладони с длинными тонкими пальцами и ровными красивыми ногтями, к которым хочется осторожно припадать губами и целовать — нежно, любяще; волосы мягкие, свежевыкрашенные в нежный розовый, в них Ли любит зарываться носом и вдыхать запах ложной свободы; улыбка редкая, но такая светлая-светлая, что хэчановы глаза по привычке щурятся в пушистые полумесяцы и налюбоваться не могут; под правыми рёбрами чернильные буквы, которые хочется только выжечь, удалить, стереть — сделать хоть что-нибудь, но обязательно
избавиться.
А ещё у него шрам на коленке, но об этом уже потом.
Донхёк говорит, что Джисон слишком много думает: уходит в себя, закрывается наглухо где-то там, в своём выдуманном мирке, и воображает о размерах космоса и числе млечных путей — ошибается. Джисон в такие моменты не думает вообще. Просто исчезает в бесчисленных красотах донхёковского смеха, тепла солнечных лучей и ветра, по течению которого иногда хочется расправить крылья и улететь далеко-далеко.
Но крыльев у Джисона нет.
У Джисона есть чупа-чупсы в карманах, красная нить на левом запястье, беспроводные наушники в ушах, полупустая смятая пачка сигарет, весь этот мир и воздух. А ещё — сердце: доброе, большое, местами побитое, но всё ещё живое.
Но самое главное, что есть у Джисона — друзья: Чон Джэхён, Ли Минхён, Со Ёнхо, Хуан Сюйси и просто Читтапон, потому что его фамилия слишком сложная. Им он доверяет, наверное, больше, чем себе самому. Ли Донхёк в этот список не входит, потому что Джисон всё-таки ещё не определился, кем они друг другу являются, но одно знает точно: его тянет к старшему не так, как к остальным.
Марк улыбается и взгляд невольно падает на его скулы, выделяющиеся с каждой их новой встречей всё сильнее. Ёнхо при этом зависает где-то на периферии собственных мыслей, нервно сглатывает колючий ком, стоящий в горле, и вздёргивает уголки губ вверх, слабо улыбаясь. К Джонни у Марка всё: начиная от слабости в коленях и заканчивая бессонными ночами, в которых виноваты чересчур красочные сны. Джисон бы хотел так же, но к Донхёку у него только сильная привязанность и какая-то непонятная нужда к заботе, пробуждённая в самых глубинах сознания.
Читтапон чиркает зажигалкой.
Пламя — алое и горячее, растекается внутри вен и обжигает.
Джисон глотает мятную жвачку и морщится, а солнце играет бликами на его щеках, ресницах, губах; кто-то бьёт стёртым медиатором по гитарным струнам и музыка расцветает где-то в рёбрах, заполняя лёгкие чистой свежестью и свободой. Ёнхо ворует у Читтапона сигареты и одну — тонкую, правда, — прячет в большой ладони Пака, угощая. Знает ведь, что тот сейчас будет ругаться, но всё равно гнёт своё.
Рванные облака закрывают небесное светило и лёгкая тень ложится на город, обнимает их прохладой, лелея.
Донхёк смеётся и в уголках его глаз залегают маленькие морщинки, а потом вдруг замолкает и, читая пришедшее сообщение, говорит:
— Я должен вас кое с кем познакомить.
Над их головами персиково-коралловое небо, призрачные отголоски бледных звёзд и уходящее солнце. Где-то вдалеке виднеется чей-то силуэт, от которого джисоново горло наполняется сыпучим песком и неприятно саднит; серая полоса сменяется следующей, но какой именно — ещё не понятно: то ли белая наступает на пятки и заворачивает в тёплые объятия весны, то ли чёрная давит на плечи невыносимым грузом, втаптывая в землю и истощая.
Юкхэй кидает выкуренный бычок под ноги и топчет его выцветшей подошвой кроссовок, смотря на незнакомца; Ёнхо — изрядно уставший и почти что выжатый, после длинного забега за банками пива, щурит глаза, недоверчиво рассматривая новые черты лица. А Джисон видит Джемина впервые и думает, что в его волосы, спадающие на щёки беспорядочным хаосом, хочется выдыхать смех звёзд. В грудной клетке что-то непростительно предательски щемит; над головой — чёрные кляксы птиц, ветер прячется под одеждой, а мысли теряются во всём бардаке годовалой давности. От Джемина веет весной намного сильнее, чем от самой природы. Возможно, потому что Джемин и есть — весна. Яркая, чувственная: именно та, в которую влюбляются и теряют голову.
Новичков в их компании не очень-то и любят, это Паку повезло, что он Донхёка знает с детского сада, а тот с детского сада знает Юкхэя да так и по нарастающей. Присоединились только Минхён и Ёнхо, прибывшие из Канады год назад и каким-то случайным образом наткнувшиеся на их небольшую банду.
Вселенная в глазах Джемина бьётся о звёздные скалы и затягивает с головой, а уже там — безвозвратно, но Джисон сжимает в своей руке тёплую ладонь Донхёка и чувствует то, как распускаются цветы в загаженных никотином лёгких. Затягивается тонкой сигаретой Читтапона, щурится, а потом ярко-ярко улыбается, приветствуя весеннего мальчика.
Мёртвая тишина в пустоши сердца разбавляется шумом бьющихся о скалы бирюзовых волн, заразительным смехом и отголосками песен Джэхёна. Джисон ласково называет Донхёка солнцем и утопает в тёплых объятиях, ловит его краткие поцелуи в макушку и пронзительный взгляд Джемина на себе.
Мир разделяется на две равные половины и Пак понимает, что любимый серый становится на несколько оттенков темнее, однако, когда рядом Хэчан, на душе спокойно и до невозможности хорошо, потому что в его глазах — свобода, встречный ветер и лёгкость, а в сердце — тяжёлая ноша не разделённой любви и бесконечная доброта, которая жаром чадит в душе младшего.
