От лукавого нас предостереги

Кировский — сокращённо, «Кирку» — сегодня крыло затишьем. Никаких драк, пьяных компаний, снующих там и тут, никакого беспредела. И не потому, что пацанов Кирилла Белинского вдруг забрали в обезьянник и засадили на пятнадцать суток за очередной проёб по административке, а просто потому что иногда требовалось перевести дух на исписанной чёрным толстым маркером лавочке с банкой холодной «балтики» и привести мысли в порядок. — А точнее? — А чё точнее-то? Саня — наш местный авторитет и гроза района — подцепил их на Октябрьском. И понятно, что район не в его юрисдикции, но в ментовку их всё же затащил. Только в нашу, в Кирку. С ним же хрен договоришься, там только ждать надо. Вот и будем ждать, пятнадцать суток — не пятнадцать лет. Вопрос один: чего они в Октябрськом делали? Стрелка-то здесь намечена была, а они, мало того, что заплутали, так ещё и совсем левых пацанов избили. Хорошо, что те заявление писать передумали. Видимо, тоже бухие были, повезло как-то. Сейчас бы только с Трофимовым целый месяц ебались, и он, сука такая, нагнул бы по самое не балуйся. Серый выкуривал одну за одной, нервно сжимая пальцами фильтр — уж очень ему этот Трофимов не нравился. Ему вообще «правильные» мусора не нравились, а тут один из них ещё и оттяпал себе ключевую фигуру в предстоящей стрелке — Игорёху (Горе) Матвеева, вместе с ним заграбастав и Дениску Куратова. Дениска тут роли как бы не играл, но с Серым они хорошо ладили, жалко терять товарища из-за простой глупости. Белинский всё пялился в окна одной из квартир в пятиэтажке, где на проволоке у балкона висели вещи — шерстяное совдеповское одеяло, бордовый свитер с полосками на воротнике, ряд чёрных носков и яркие сочно-красные труселя-боксеры в количестве трёх штук. На женские шорты никак не смахивает — не перепутаешь, да и вряд ли пацан, вышедший в такой же красной фуфайке покурить на балкон, похож на того, у кого есть девчонка. Кирилл засовывает руки в карманы чёрной олимпийки, приглядывается получше. Пацан патлатый, — чёрные волосы собраны в хвост на затылке — высокий и хорошо укомплектованный. Больше снизу и не разглядишь, четвёртый этаж всё-таки, зато патлатый сам замечает и с радостью принимает участие в игре в гляделки. Опирается на перила, медленно курит и почти не моргает. Ни тебе «привет», ни тебе «чё надо?». Так, тушит сигарету, немного погодя, и возвращается обратно в квартиру — даже не пожимает плечами. Белинский втягивается в разговор, словно и не уплывал из него. Никитос — отщепенец из соседнего района, переехавший в двор неподалёку только полгода назад — как раз распинался о насущном. О проблемах в универе, но больше — о проблемах из-за отсутствия универа в жизни Никитоса. И наоборот. Говорил, как несправедливо крышуют его богатенького одногруппника и как жёстко шманают его за каждый прогул. Тем не менее, срабатывает это так себе. — Новеньких ещё приплыло дохрена и трошки. Где такое видано, чтобы с заочки на стационар переводиться? Совсем ебануться. Меня вот уже второй год на заочку перевести, значит, не могут, а тут гляди — троих, мать твою, оттуда закинули. Собаки. Потом оправдываются, мол мест у них нет. Нормально? Ещё и закинуло, кстати, не абы кого, а тех ещё отморозков. Мне-то похрен, ясное дело, никто из них голосу-то не подавал ещё, но если начнётся чего, я молчать не буду. — Что за отморозки? Нарики какие? — Не, не в курсе. Не с нашего района. Один так вообще не из этого города, он самый тёмный. Кликуха у него ещё такая стрёмная — Миротворец. Волосы длинные, сам тоже длинный, неразговорчивый, курит постоянно. Я к нему не подходил, не разговаривал ещё, он вечно домой спешит, а я не то чтобы прямо горю желанием у него сигу стрельнуть. Белинский всё обмозговывает, как бы так подобраться к Трофимову, чтобы тот всё же снизошёл к досрочному. Поговорить как мужик с мужиком — гиблое дело, хотя с прошлым участковым могло проканать. Сказать правду? «Саня, выдай мне Матвеева, я ему в рожу пару разочков дам, отвезу кое-куда на важное дело, а потом верну тебе, я отвечаю, Саня». С Матвеевым у Кирилла не ладилось от слова совсем. Кличку «Горе» тому дал именно Белинский, потому что и правда — горе. Теперь это был Игорь-Горе Матвеев. Иногда Гоша, но Горе — постоянно. Серый стучит ногой, потряхивает коленом. Серый вообще по жизни нервный, но тут накалён до предела, всё обдумывает варианты, ищет ходы и выходы, а их всё нет и нет. — А если без Гошика на стрелку махнуть? Никитос машет головой: — Порежут. Нужно ещё человек пять как минимум. Возникает чувство, что Матвеев спецом за решётку загремел, чтобы на стрелку не идти. Пообещал привести целую толпу и юркнул в небытие, пёс поганый. Теперь сиди и расхлёбывай за него. — И чё это мы теперь, на стрелку не пойдём что ли? — Стас Хитровский впервые за всё это время подаёт голос и звучит явно недовольно, поэтому Кир раздражённо цокает. — Выбор есть? Будем вчетвером, пусть режут. Если зассали, можете не приходить, но у меня эти твари уже в горле сидят. Поубиваю нахрен. Серый машет головой, чиркает зажигалкой и давит слегка видную усмешкую, напряжённую и подрагивающую: — Да как тут не прийти-то? Не хочу пропустить, как ты им глотки поотгрызаешь. Вот это они охренеют. В местном гастрономе нового жильца заприметили с порога — подыграла несвойственная здешнему контингенту причёска. Продавщица успела представиться целых два раза, назвала номер своего дома и уточнила, что ещё не замужем. Так, на всякий случай. Кирилову оставалось только кивать, выдерживая дежурную улыбку, пока пакет с продуктами, наконец, не попал к нему в руки. На прощанье он быстро махнул и так же быстро спрыгнул через две ступеньки, двинувшись к дому. — Оттуда пойдем? Молодая парочка как раз обогнала его на тротуаре, куда-то торопясь и как-то судорожно оглядываясь. — Не надо, Дима. Сегодня, говорят, опять драка будет на Нижних. Давай обойдём как-нибудь? Через дворы давай, так лучше будет. Ну и что, что дольше. Диме, конечно, такой расклад понравился, но виду он подать, само собой, не мог, поэтому кивнул как-то уж очень нехотя, а потом всё же свернул, схватив подругу за руку, и они двое скрылись за гранью тусклого света одинокого фонаря. Кирилов покрепче сжал свой пакет — почувствовал, как булькнула бутылка молока — и двинулся вперёд, не сворачивая с намеченного пути к дому. Кир презирает всех, кто задействует в драках кастеты или ножи. Он бездумно рвётся вперёд, машет кулачищами, не вкладывает мысль в руку, чтобы билось побольнее. И когда кажется, что больнее уже некуда, когда костяшки сводит холодной ноющей болью и затягивает железом в костях по всей руке, он трёт их пальцами и надеется, что это поможет. Он сжимает руку, сжимает так, чтобы до белых полос, чтобы не чувствовать ничего. Потом разжимает — и снова в бой. Свой авторитет он выгрызает клычищами, не пассует даже перед толпой, ему плевать на численное превосходство. Зачастую те, кто ходит в капюшонах или напяливает на лица стрёмные маски — носят с собой оружие. Это всегда зашуганная мелюзга, действует с мыслью «на всякий случай», но иногда становится настоящей проблемой. Маврова едва ли не подрезают, но тот, вроде, уходит в апперкот. Кир не видит точно — не дают. Что там у остальных неясно и подавно, они где-то сзади, поднимают пыль чужими лицами, мельтешат землю ногами в старых кроссах и попытками завалить как можно больше человек. — Ну ты… — слышится с задышкой, Кир совсем не хочет останавливаться и выслушивать речи этого обмудка. — Не зря ж тебя Лукавым на районе прозвали. Не знал, чтоль? Лютый пиздец ты эдакий. Его не трогают слова, он почти не слышит, что там вякает это тело. Просто бьёт, не останавливаясь, чтобы не дать возможности сделать вдох, чтобы не повадно было даже думать о том, как наезжать на Кировских. И пока Белинский обхаживает будущий трупак районного душнилы, его верные псы пристраиваются с кулачищами со всех сторон, бьют по органам и знатно пинаются. Приходится время от времени отрываться и давать по заслугам, правда хватает совсем ненадолго. — Лукавый, блять. Как в воду глядели… Что ты вообще за отродье, что ты за тварь такая? Понимает — убьёт. Сейчас злость вспыхивает с такой силой, что не проконтролируешь. И правда — прикончит либо его, либо его мелких сошек. То ли подкашиваются ноги, то ли кто-то помогает из-за спины. Мелочь отлипает, удары прекращаются. Белинский едва успевает перевести взгляд. Патлатый! И правда, тот пацан, что глядел на него с балкона днём, теперь смотрит таким же пустым взглядом в землю, где у ног его валяются двое тех псов, что облепили Кира минутой раньше. И он всё смотрит и смотрит, пока не поднимает голову, пока не поворачивает её и не устремляет взгляд на Белинского. Чёрные пряди падают на его лоб и щёки, частично прикрывают глаза. Кир застывает всего на мгновение — сводит брови, делает прерывистый вдох, давит пламенный импульс, ударяющий меж рёбер, и, наконец, сглатывает, понимая, как расширились в удивлении его глаза. Пацан отворачивается снова и тут же замахивается кулаком. Противоположная сторона не понимает, в чём дело. Понимает только, что на поле боя стало на одного противника больше, и это явно не есть хорошо. Поэтому продолжает наступление, но уже не так люто. Патлатый раскидывает всех, даже не морщась. Кир продолжает пробираться вперёд, но не может перестать глядеть на то, с каким размахом прилетает нападающим. Как их откидывает назад, как зарывает в землю, как жёстко некоторым достаётся от удара ногой по челюсти. Белинский не знает, что думать. Он мысленно повторяет, что не сдастся этому хрену, что будет идти наравне с ним, что ему вообще не нужна была его помощь, но глаза его по-прежнему округлены в непонятных чувствах, а в груди то и дело отдаёт искрящимся импульсом, и это не хренов, мать его, адреналин. Это тревога, смешанная с целой кипой остального. Пока Белинский дерётся — всё хорошо. Но когда всё заканчивается, он понимает, что знать не знает как себя вести, а жар в груди перекрывает кислород и заставляет кровь фонтаном бить в голову. Он опирается ладонями о колени, тяжело дышит, свистит и хрипит, сплёвывая сгустки крови на землю. Поднимается, закрывает рот рукой и хмурится, настраивая фокусировку. Первым в поле зрения появляется Никитос со смачным фингалом под глазом. Ещё не налившимся, но прогнозирующим обогнуть всю скулу. — Ебать, — информативно, но Кир с этой фразой согласен. — Это ж Миротворец, — а вот с этой — нет. — Иронично. Лукавый и Миротворец на одной сцене. Простите, конечно, пацаны, но звучит — пиздец. Белинский молчит, только смотрит. В носу чешется, а оттуда уже съезжает вниз тонкая струя крови. Но ничего, малая цена за то, чтобы увидеть, как эти крысы трусливо сбегают, понимая, что дело — дрянь. Миротворец куда-то уходит, возвращается спустя минуту с дырявым пакетом в руках. Колдует над порванной ручкой, откуда уже выглядывает горлышко бутылки молока, и вуаля — пакет, как новый. Закуривает молча, Белинский подмечает — мальборо красные. Стас подваливает из ниоткуда, на плечо ему опирается довольный Серёга. Тоже пострадали, но не знатно. На радостях Мавров прямо хлопает Миротворца по спине и лыбится во все тридцать два — удивительно, но ни один зуб до сих пор не выбит. — Кирилов, вот это ты могёшь! Мощь! — Белинский хмурит брови. Вот с фамилиями действительно иронично получилось. — Ты вообще как тут оказался, какими судьбами? — За молоком вышел, — спокойно отвечает Миротворец, и голос его звучит впервые. Даже Мавров удивлённо присвистывает. — Тебя как звать? Выдыхает он прямо на Белинского и смотрит тоже прямо на него. И Кир не то чтобы желает поставить его на место, но ударить в лицо хотя бы за эту пафосную рожу — так точно. Кир засовывает руки в карманы, чтобы не тыкнуть средним пальцем промеж бровей. — Сам слышал. Лукавый, ни больше ни меньше, — он не отворачивается, напротив — делает шаг вперёд и смотрит исподлобья. — Больше не суйся, не твоё это дело. И на глазах не маячь, выводишь. Олимпийка едва ли не трескается по швам от того, как сильно сжимаются его кулаки в её карманах. Белинский двигается от сгрудившихся пацанов, бесцельно бредёт вперёд, лишь бы подальше. Остальные нагоняют быстро, но вопросов не задают. Миротворец остаётся позади.