Петличка

      Шики выглядел по-дурацки торжественно. В парадной форме, которая долго пылилась в заляпанной белой краской армейской сумке. Словно собрался из рук премьер-министра получать медаль. Даже бледная кожа казалась такой же фарфоровой и чистой, как до этого. Только глаза закрыты, длинные ресницы, казалось, подрагивали. Но Акира понимал, что это не больше, чем его собственное больное воображение и раздирающие душу слёзы, будто бы если не позволить им политься по щекам, они разорвут череп изнутри.       У Шики всё такие же тёмные волосы, аккуратно уложенные и расчёсанные. Уже и не вспомнить, когда он выглядел таким ухоженным последний раз. Акира вздрогнул, из последних сил сдерживая тихие всхлипы. Он сам не понимал, почему так сложно задушить их ещё в глотке. Они из последних сил рвутся, оставляя после себя разодранное изнутри горло. Его голос похож на скулёж. Тихий и безысходный. Эти звуки казались чужими, неприятными. Остаётся только до боли в ладонях сжимать петличку.       Шики холодный, его дыхание больше не уловить. И Акира стонет. Беззвучно, обречённо. Он понимает, что так лучше, что это скорее удача, чем несчастье, но ничего не может с собой поделать. Ноги подкашиваются, так хочется рухнуть на бездыханное тело, вокруг слишком много солдат. Нельзя вот так… Акира понимает, что останься бы Шики в живых, его страданиям не было конца. Он слышал, что у командиров часто бывает комплекс вины*. Знал… Он был у всех.       — Лейтенант**, — проскулил Акира, опускаясь на землю, слёзы — градом.       Он впервые заплакал после настоящего сражения, когда осознал, что именно делал, когда понял, что треть его одногруппников, с которыми он провёл несколько лет, не вернулись. Они лежали такие же неподвижные и холодные. Тогда Шики отвесил ему пинок, заявляя, что всё нормально. Однако казалось, что ему тоже тяжело, что он ещё не привык, не научился, не справился с первой травмой. Но в этот раз всё иначе. Акира помнил первую встречу с Шики. Помнил недовольный взгляд и грубый подзатыльник. Помнил болезненную пощёчину и страстный поцелуй на десантной вышке. Всё помнил. И лучше бы это вылетело из памяти! Под ногами грязь и смятая трава, комками прилипающая к камуфляжу, но ему плевать. Шики выглядит слишком живым, слишком тёплым. Слёзы не сдержать. Они пекущими дорожками впивались в кожу, капая куда-то вниз.       Акира не видел никого. Не хотел видеть, он отчаянно сжимал холодные руки, словно всё ещё не верил в произошедшее. Как так? Почему? Шики мечтал о стабильности, он никогда не боялся войны, но всё же… Акира ничего не хотел, только потом понял, что разорванные бомбами тела теряют всю прелесть смерти. Они растирают человеческий вид между порохом, превращают его в непонятую кашу. Только память сохраняет знакомые черты. И то, надолго ли? Шики повезло. Он всё так же красив, как и раньше. Его смерть прекрасна и чиста. Как фарфоровая кукла погруженная в вечность.       Слёзы не остановить — они сплошной пеленой застилали глаза. Акира не мог… не хотел верить, что больше никогда не сможет коснуться мягкой кожи. Он всё же рухнул на тело, судорожно обнимая, утыкаясь лицом в грудь. Холодно. Никакого тепла, но отпускать не хочется. Нос упёрся в «смертник». 47... Акира знал этот гадский номер наизусть, но сейчас не мог вспомнить. Ему частенько говорили, что это плохая примета — носить такие вещи.       Руки сами потянулись к металлической пластине. Лицо Шики спокойное, расслабленное, словно он вот-вот откроет глаза, отвесит подзатыльник и пойдёт дальше строить подчинённых. Пальцы запутались в цепочке. Акира не думал, ему просто хотелось хоть что-то. Хоть что-то, что будет всегда напоминать о Шики. Нет, он хотел ещё раз встретиться, он хотел, чтобы эти гадские пули впились в его тело, чтобы они разорвались там на миллион кусочков, чтобы пробили каждую вену. Он хотел…       Пластина под пальцами тёплая, словно её хозяин вот-вот возьмёт за руку, сожмёт сильно, аж кости захрустят, и коснётся лёгким поцелуем солёных и покусанных губ. Слёзы большие, они выворачивают всё наизнанку, сводят с ума, лезвием проходятся по щекам. Забирать чужой опознавательный знак — как же это глупо и неправильно, но Акира не может иначе. Он робко надевает на его место свой собственный. Такие цифры некрасивые, но что поделать. Ему никогда не везло с начальством.       Сделать эту глупейшую подмену и прижаться к груди, раз за разом глотая потоки слёз. Слишком больно, слишком много. Акира ненавидит Их. Тех, кто полез в эту войну. Он ненавидит Их всем сердцем за каждый поднятый в небо самолёт. Когда в сражения ввязываются десантники — это уже серьёзно. Он ненавидит Их за каждый хриплый вздох и кровавое пятно на камуфляже. Ненавидит за стёртую с губ командира ухмылку, за вырванную душу.       Акира знал, что он должен делать. Знал, как положить этому конец. Автомат в руке холодный, совсем как тело, но в нём достаточно мощи, чтобы Они стёрлись из этого острова хотя бы на несколько дней. Пальцы судорожно сжались, но мысли далеко от мельтешащих в поле зрения людей с чужими знаками различия. Думать о ещё одном сражении не получалось. У них другой командир. Ещё с первым не распрощались, а тут уже новый. Мысли лезли, врывались, звали. Они крутились возле училища. Лейтенант тогда ещё учился. Так же, как и он. В памяти всплывали образы, которые трудно уничтожить.       Холодные ночи в казарме, где и не отапливалось толком, нагретый чужим дыханием воздух, постоянно путающиеся учебники, подзатыльники, придирки, дедовщина и полудобровольные поцелуи. Акиру зажимали в самых неожиданных местах, порой от этого становилось невероятно стыдно. Но, блядь, сейчас уже ничего страшного в страстных укусах на КПП и не было. И проваленные экзамены по иностранному тоже не казались совсем уж безысходным стечением обстоятельств.       Акира думал, что лейтенант после этой войны переберётся поближе к столице, что он сам покрутится под кабинетами и получит такое же направление. Может быть, попадут в один военный городок или даже получат соседние квартиры. Может быть, Шики продолжит над ним издеваться, придумывая самые дебильные задания, дослужится до майора, если, конечно, не уничтожит всё нахрен. У него всегда были проблемы с начальством. Длинный язык, сомнительные идеи и железная поддержка со стороны солдат — ужасное сочетание.       Акира хотел быть рядом. Пусть даже это и больно, пусть иногда доводит до мыслей о том, что лучше сбежать. Бросить всё и опуститься до дезертирства. Он и сейчас об этом думал, но если бежать, то с ним, а Шики не позволит. Никогда. У него были принципы и цели. Сомнительные, но всё же были. Акира шутил, что тот полковника и в сорок не получит, Шики только усмехался и заявлял про внеочередные звания.       Автомат тёплый, грелся в руках, медленно растворяя неприятные картинки в короткой очереди. Подонки всегда остаются подонками. Это нормально, это правильно… Шики всего один раз трахнул его. После выпуска. Когда они внезапно встретились вновь уже в новых ролях. Он стал старшим лейтенантом, у него было много работы. Тогда Акира сопротивлялся, пинался, кусался, не особо активно правда, но всё же. Вот дурак! Сейчас он вспоминал каждый поцелуй, каждое уверенное прикосновение. Плечи, в которые так яростно вцепился и нежные поглаживания. Шики был неожиданно сдержан, старался больше удовольствия доставить, чем получить. Акире было хорошо. Очень хорошо, хоть он заявлял, что это не так.       На теле вспышками искрились поцелуи. Каждый, оставленный хоть раз за всё время. Они разом разливались лёгкой болью и внезапно пускались в безумный танец по телу. Словно раскалённые гвозди быстро-быстро движутся под кожей. Акира видел, как на камуфляже пятнами проступала алая кровь. Яркая, пульсирующая, такая тёплая. Где-то далеко были голоса, их почти не уловить. Рухнул на землю, прижался к ней щекой, закрыл глаза.       Так больно, так мучительно. Темнота охватила его, сковала руки, ноги, заключила в цепкие объятия. Не видно ничего, только иногда вспыхивала алая клякса перед глазами и тут же исчезала. Страшно. Холод щипал за руки, пробирался по влажной от крови форме вверх. Акира слышал свой собственный стон, словно его разрывали на мелкие кусочки. Из-под ног уехала земля или это самих ног нет?       Он не хочет так, не хочет. В его сердце была мечта, а теперь что? Акира не ощущал больше ничего, только чужой «смертник» пылал на груди. А ещё петличка. Горячая. Получилось нащупать её рукой, схватить, сжать до боли. А тело тяжёлое-тяжёлое, почти не слушалось и глаз не открыть. Петличка принадлежала Шики, Акира снял её после той ночи. Наверное, это заметили, но никто ничего не сказал. А что можно сказать? Теперь уже ничего. Петличка была красивой. Так приятно обводить её края поздно ночью. Обычно у его соседей была привычка рассматривать голых женщин в журналах, а у него… Впрочем, неважно.       Акира сжал петличку, попытался открыть глаза, но темнота не отпускала, она жадно вцепилась в тело, утягивая его всё дальше, на дно. Болезненные вспышки всё ещё ощущались в груди. Он чувствовал себя похожим на решето. В уголках глаз снова позорно появились слёзы. Эти влажные дорожки, стягивающие кожу, ощущались слишком хорошо. Неужели это конец? Неужели всё будет так? Но ведь… Как же…       — Хочу домой, — просьба? Требование? Последний всплеск умирающего сознания?       Собственный голос врезался в уши. У него не было дома, не было места, куда можно вернуться. Он хотел найти его после войны. Нет никакого дома. Темнота тёплая, пахнет знакомо. Она обнимает сильнее, под телом чувствуются крепкие мышцы. Домой. Акира уже дома. Он жмётся к этому наваждению, всё ещё не в силах открыть глаза, вдыхает нежный аромат, трётся. Вспышки боли в груди постепенно проходят, только чужой «смертник» горит возле сердца.       — Всё ревешь? — голос знакомый, тихий.       Ревёт. Ревёт, потому что не может понять, потому что отчаянно жмётся, потому что не хочет отпускать. Если это наваждение, он никогда не откроет глаз. Лучше исчезнуть сейчас, когда ещё есть надежда в том, что от него осталось. Обнимают тепло, крепко, словно дышат в макушку. И всё такое знакомое. Акира тянется в ответ, обхватывает за шею. Он дома. Он всегда будет рядом. Как и хотелось.       Что-то в груди обрывается с безумной вспышкой боли, только объятия позволяют отвлечься от неё, и Акира открывает глаза, медленно фокусируясь на картине перед собой. Это... улыбка?