Одуванчики в лёгких

Робби улыбался. Он улыбался и словно светился изнутри, и этот свет отражался в его невероятных глазах, и Сандеру на какое-то мгновение даже подумалось: он убьёт за эту улыбку. Он сожжёт к чертям этот город и вырвет собственное сердце, если Робби — его Робби — захочет этого от него. Но он не захотел бы, потому что, Сандер знал это точно, он был слишком невероятным, чтобы по прихоти разрушать чужие жизни и причинять боль. Он был не такой, хоть он, сам того не зная, и запустил необратимые реакции, хоть он и заставлял Сандера умирать. Он заставил звёзды взрываться в его сердце и цветы прорасти в его лёгких. И хотя это было красиво, он не мог дышать. И, честно говоря, не хотел. Он хотел задохнуться в его свете и любви, сгореть в его руках, стать одной из мельчайших частиц, вселиться в него и навсегда стать с ним единым целым. Всё, что угодно, лишь бы никогда не разлучаться с ним. Музыка, полумрак местного бара, яркие отблески на лицах и пронзительная нежность — это всё словно окутывало их обоих мягким облаком из любви и искренности. Люди вокруг веселились, выпивали и топили своё горе в алкоголе, а вокруг них двоих как будто остановилось время. Возможно, они застряли где-то на стыке между двумя параллельными вселенными и теперь никогда не выберутся отсюда? Ну и пусть. Ну и пусть, если только Робби продолжит так на него смотреть. Робби потянулся к нему, чтобы поцеловать, и у Сандера голова пошла кругом. Он бы душу продал, лишь бы никогда не переставать целовать его, но он только обнял его и тихо зашептал что-то на ухо. Он и сам не сразу понял, что именно сказал, потому что мозг плавился и кипел, и ладонь, бережно поглаживающая его шею, казалось, давно уже сгорела тоже. Незаконно быть настолько горячим, Изерманс. Смысл сказанных им же самим слов дошёл до него только через какое-то доли секунды; непозволительная роскошь — задержаться рядом с ним ещё на такой долгой срок. Наверное, в прошлой жизни он был святым, раз этот мальчик выбрал именно его. «Давай уйдём отсюда». Он сам не знал, почему ему становилось душно здесь, но он был уверен: если они останутся здесь, он сгорит дотла и больше никогда не возродится. Он же не чёртов феникс. Сандер потянул Робби за собой, и тот с готовностью пошёл за ним. Когда их губы наконец встретились, Сандер почувствовал, будто ему даже стало легче дышать. В конце концов, его мальчик с глазами Бэмби всегда спасал его. Они вышли в прохладный ноябрьский вечер, но холод ощущался всего лишь маленькой нелепицей, небольшим побочным эффектом, и вместе с тем это немного отрезвило его. Мысли перестали так лихорадочно крутиться в голове, и всё, что осталось, это Робби. Его Робби. Его губы, руки, глаза, кудри, его улыбка, его любовь, его спасение. Все остальные люди в этом мире, должно быть, грёбаные неудачники, раз им не досталось такого счастья. Робби запрыгнул ему на спину, словно знал, что он был достаточно силён, чтобы нести его хоть до Норвегии, если бы он этого захотел. Губы, мимолётно касающиеся его щеки, заставили его колени подкоситься, но Робби сам спрыгнул и снова притянул его к себе, на этот раз — для нормального поцелуя. Вселенная разбивалась на тысячи крохотных осколков, каждый из которых застревал в его сердце, но Сандер был не против. Не сейчас, когда с этих губ срывается слышный ему одному стон, не сейчас когда весь этот мир принадлежит им одним, не сейчас когда… — Эй, педики. Твою же мать. Сандер стиснул зубы и отстранился от Робби. Надо было убираться отсюда как можно скорее. — Заднеприводные, что ли? Эй, любовнички. Вы боитесь, что ли? Хотелось содрать с себя кожу, лишь бы это мерзкое ощущение неправильности наконец пропало. Они не отвалят. Они причинят боль его Робби. Эта чёртова мысль, свербящая в раскалённом мозгу, не давала покоя. Руки предательски тряслись, пока они отвязывали свои велосипеды, пока мерзкие голоса сзади приближались. — Иди сюда, чувак. Они наконец справились с велосипедами, и теперь главной задачей оставалось — убежать. Спастись, спрятаться, спрятать, защитить его. Сандер на секунду взглянул на его лицо, и где-то под рёбрами что-то ощутимо кольнуло. Страх, липкий, омерзительный, плескался в этих глазах оленёнка Бэмби, и Сандера на какую-то долю секунды парализовало понимание: Робби видел в нём то же самое. Сердце колотилось как сумасшедшее, все конечности ощущались какими-то чужими и чертовски бесполезными; ужас чёрной волной захлёстывал его сознание, и окружающий мир завертелся с бешеной силой… А потом время остановилось. Первый удал пришёлся по лицу, когда он пытался оттащить одного из этих ублюдков от съёжившегося на асфальте Робби. Глаза застилала кровавая пелена, и шум в ушах заглушал все сторонние звуки. Потом его, скорчившегося у бетонной стены, били сразу несколько. Робби, его свет, его чертова вселенная, неподвижно лежал рядом, пока ему наносили методичные удары по ногам, животу и везде, куда могли дотянуться. Сука. Собственная боль, пульсирующая, кроваво-металлическая, оставалась назойливым фоновым шумом. Робби. Робби, Робби, Робби, это всегда был только он, это на его рёбрах распускались лилово-красные бутоны синяков, это с его пересохших губ не могло сорваться ни звука, это его доверие и вера в то, что он в безопасности, сейчас с пугающим грохотом превращалась в руины и пыль с каждым новым ударом. Безопасность. Какое забавное слово. Сандер знал: никогда они не будут в безопасности. Прошло ещё пару минут или несколько столетий, прежде чем всё закончилось. Эти четверо наконец ушли, хрипло посмеиваясь; кто-то из них бросил напоследок что-то оскорбительное и сплюнул на грязный асфальт. Голову словно сжало металлическими тисками, и в горле будто распускались кроваво-красные розы. Дышать удавалось с трудом (а хотелось бы вообще перестать). Ночь сегодня была особенно звёздной.