Омела

— И всё-таки странный этот император Магадхи, мой будущий шурин! — развалившись на сиденье, Амбхирадж задумчиво вертел в руке серебряный кубок с гаудой, ревниво поглядывая в сторону Селевка Никатора, который с откровенным наслаждением лил себе в рот вино прямо из носика золотого чайника. — Я ему красивейших девушек Таксилы предлагал, а он в ответ, знаешь ли, обидно нагрубил: «Мне с ними возиться некогда, я занят: царства завоёвываю. И вообще мне Дурдхары хватает. Упаси Махадэв, жена такой же окажется. Света не увижу». Так всё понятно, война войной, но и о наследниках подумать надо. Кому завоёванные богатства достанутся? Не братьям же с племянниками? Селевк только неопределённо махнул рукой. Не сумев понять, требует ли наместник Александра продолжения истории или молчания со стороны собеседника, Амбхирадж, чей язык развязался под действием гауды, заговорил снова: — Вот вчера, к примеру, пришёл в мою опочивальню и начал с порога заверять в своих дружеских намерениях, завёл беседу про родственные связи и подарки… Короче, вытянул хитростью ту давнюю историю про то, как мы Чанакью до полусмерти выпороли и в картский колодец сбросили, а Чандрагупту кинули вдогонку. Не поверишь! Как услышал шурин это от меня, аж глаза загорелись, словно к жизни я его той новостью вернул. «Покажи, — говорит, — где тот колодец находится!» Я уж ему и так и эдак намёками, что, мол, зачем тратить время на ерунду? Ведь понятно: померли оба. Спустя пять лет от них только груда костей осталась. На что там смотреть? А он ни в какую: «Вези меня в Карт — и всё! Хочу сам мёртвые тела увидеть, а лучше — потрогать». — Ну, увидел? Потрогал? — лениво спросил Селевк, на миг отрываясь от своего чайника и отставляя его в сторону. — Да нет, что ты! Из колодца какое-то дерево ветвями наружу торчит. Видать, семечко внутрь залетело много лет назад и проросло. Под деревом — куча костей, уж и не разобрать, кто есть кто… А я говорил, что так и будет! В общем, потеряли ночь, но шурин мой будущий так и не успокоился. Утром, едва рассвело, затребовал с меня флейту. Бамбуковую. Я ему: «Самрадж, у вас золотая есть! К чему дешёвые деревяшки, на которых шудры играют?» А он взвился, словно его плетью стегнули: «Хочу бамбуковую — и точка». Приказал я слуге, чтоб достал этому безумцу флейту, так ему мало показалось. Затребовал в довесок десять шивлингамов разных размеров от глиняных до золотых, да чтоб все без подставок были. И натурализму, говорит, должно быть побольше. Чтоб не просто округлый и вытянутый, значит, а пропорционально и видом схожий с настоящим. Я испугался — оно ж греховным намерением попахивает, а не молитвой! — и к наложницам своим за советом и утешением. Все истово отрицали, что у них такие игрушки имеются, но одна, самая тихая, покраснела, как китайский лотос, и обещала поделиться запасами. Я почти вздохнул с облегчением, так новая напасть пришла, откуда не ждали! Шурину моему будущему приспичило получить сотню лампад, ковёр персидский, мешок лотосовых лепестков, непременно красных, снадобье для умягчения кожи, снадобье для охлаждения и — самое главное — аромат для сильного возбуждения. Не откажись он от наложниц, я бы грешным делом подумал: для женщин старается. Но так нет! Для кого тогда? Служанки говорят, он всё вокруг этого Арьи крутится… Так и ходит за ним, будто привязанный или приворожённый. Селевк неприлично хохотнул, едва успев проглотить вино. Оно чудом не выплеснулось из его рта. — Его предпочтения можно понять, — благодушно изрёк Никатор. — Арья молод и горяч, как и сам Дхана Нанд. Как они на мечах дрались тогда! У меня самого всё загорелось, на них глядя. Да… Будь я на пару десятков лет моложе, сам бы оседлал этого юного жеребца, как прежде делал это с Александром тайком от Гефестиона. Прекрасные были времена, — заметив неодобрительный взгляд Амбхираджа, Селевк кашлянул, умолк и вернулся к вину. — У нас в Бхарате кшатрии и брамины подобную адхарму не творят, — холодно промолвил Амбхирадж. — Вы нас своей греческой философией не испортите. И не пытайтесь. Селевк криво усмехнулся и благоразумно промолчал. — Самое странное, получив от меня всё затребованное, — продолжал Амбхирадж, — император приказал, чтобы перечисленные выше предметы были погружены на колесницу и доставлены к колодцу, где сгинули Чанакья с Чандрагуптой. Вот зачем ему это, а? — Думаю, скоро узнаем, если проследим за ним, — на губах Селевка заиграла опасная улыбка. Он прищурил один глаз и оскалил зубы, словно хищник. — Прикажите наблюдать за самраджем каждую минуту, не выпускать его из виду, куда бы он ни пошёл! Теперь и мне стало любопытно, что замышляет правитель Магадхи. Ведь вчера днём он пришёл и ко мне, чтобы выяснить, какое растение в Македонии считается благоприятным для соединения двух сердец, страдающих в разлуке по причине ревности, ненависти, недопонимания или лжи. Я ничего толком не понял, но посоветовал ему сорвать «золотую ветвь», сочетающую небеса и землю духовным браком. Думаю, он последовал моему совету, отправив аматью Ракшаса в лес ради исполнения этого задания. — Что за золотая ветвь? — оторопел Амбхирадж. — Никогда про такую не слышал. — У вас это растение не считается каким-то особенным, — пояснил Селевк. — Чаще всего его не замечают, либо, если оно портит плодоносные деревья, уничтожают. А у нас в Македонии его считают символом любви. Оно приносит желанный дар женщинам, страдающим от бесплодия. Обменявшись поцелуями под ним, двое влюблённых заключают счастливый брак. А два врага, встретившись под «золотой ветвью», должны сложить своё оружие до заката. Его ещё называют властителем зимнего солнцестояния, зелёным гнездом или омелой. На некоторое время Амбхирадж застыл с неопределённым выражением лица, отражавшим напряжённую умственную работу. Наконец, правитель Таксилы промолвил: — Загрызите меня пишачи, если я хоть что-нибудь понимаю теперь. Зачем Дхана Нанд повёз всё это в Карт?! Селевк просто пожал плечами, выражая молчаливое недоумение. *** — Подсоби, Амбхирадж!!! Верёвка оборвалась!!! — донёсся со дна колодца встревоженный голос Дхана Нанда, и царь Таксилы ненадолго протрезвел от ужаса. Только сейчас до него дошла вся жуть сложившейся ситуации. Его притащили снова к проклятому колодцу, на сей раз вместе с Дурдхарой и этим Арьей, а правитель Таксилы, как нарочно, после возлияний с Селевком снова не держался на ногах и ничем не мог помочь своему шурину, вздумавшему снова спуститься вниз и обшарить каждый угол чужой могилы. «Вот зачем императора опять сюда понесло?» — мысленно рыдал Амбхирадж. Понятно любому идиоту, что невозможно за давностью лет определить, лежат ли среди мёртвых кости Чандрагупты и Чанакьи. Но, скорее всего, они там. Не сбежали же! Так чего искать? А он снова приехал, да ещё сестру прихватил! И Арью. Этого шудру, ловко затесавшегося к кшатриям под видом преданности царю и наместнику, вообще тащить было незачем. «Хотя… На данный момент только Арья и способен спасти императора. Отлично. Пусть лезет». И, усмехнувшись, Амбхирадж отдал приказ. Арья скрипнул зубами, зло зыркнул на Амбхираджа — за такой взгляд наглецу, несомненно, стоило бы всыпать плетей! — однако возражать не стал: обмотал себя верёвкой и под испуганный вскрик Дурдхары прыгнул в колодец. *** — Наконец, явился. Думал, не дождусь, — от мягкого, бархатного тона императора Чандре захотелось сжаться в комок и забиться в укромный угол. Стыдно! Столько лет прошло, а подспудные страхи всё никак не изживают себя. Некогда он боялся императора, хоть всегда отрицал это. Похоже, где-то в глубине души боится по сей день. А ведь царь его даже не узнаёт! — Подойди. Чандра сделал шаг, другой и дёрнулся. Верёвка не отпускала. — Отвяжи ты её, — в кромешной темноте голос императора был единственным источником чего-то живого. — Всё равно уже попал в ловушку, и тебе не выбраться. — В ловушку? — Чандра похолодел. — Какую? — Я сам обрезал свою верёвку, чтобы заманить тебя сюда. Амбхирадж и Дурдхара были нужны в качестве сопровождающих, чтобы ты до последнего момента ни о чём не догадался. А теперь, — император размахнулся и одним точным движением кинжала отсёк верёвку, привязанную к поясу Чандры, — поговорим о насущном. Юноша застыл, оторопев. Пока он размышлял, как дальше быть, раздался негромкий стук удара двух камней, вспыхнула искра, разгорелся огонёк лампады, потом другой. Огоньки множились быстро, зажигаясь друг от друга и освещая выкрошенные каменные стены и утоптанный пол колодца. Где-то в углу замелькали выхваченные из темноты блики, пляшущие на обломках старых костей и побелевших от времени черепах, лишённых даже сухих клочков кожи. Неожиданно Чандра увидел, что под стволом баньяна, проросшего со дна колодца, расстелен роскошный ковёр, усыпанный лепестками лотосов. Самая нижняя толстая ветвь дерева удерживала на себе непонятные предметы, перевязанные обрывком рыбацкой сети: бамбуковую флейту, сосуды, кучу лингамов, явно предназначенных для греховных дел. На ветке повыше висело зелёное птичье гнездо, украшенное жемчугом, предназначение которого и вовсе было непонятно. — Встань сюда, — приказал Дхана Нанд, указывая Чандре на место рядом с собой. — Зачем? — Становись быстро! — гневно прикрикнули на него. Чандра встал, мысленно гадая, что император будет делать дальше. Он ловил себя на том, что с одной стороны, ему жутко, а с другой — его охватил азарт и пьянящий трепет. Он был полон предвкушения чего-то волнующего, как пять лет назад… Какой же он дурак! Давно пора вылечиться от прежних нелепых чувств, но всё никак не выходит. Несмотря на смерть близких друзей, несмотря на желание отомстить за отца и погибшую страну, он трепещет в присутствии тирана? Что же творится в этой глупой голове, спаси её Махадэв! — Узнав правду от Амбхираджа о том, что Чанакья и Чандрагупта выжили после пожара в Хава Мехел, — заговорил Дхана Нанд, приближаясь к юноше, заставляя того пятиться и отступать всё дальше, спиной к стволу баньяна, пока Чандра вплотную не прижался к дереву, — я хотел заставить тебя карабкаться вверх, чтобы самому убедиться, как заговорщикам, заточённым здесь, удалось выбраться, но затем передумал. И так ясно. Подтверждений мне не нужно. Не будем же время даром терять. — Но, — пролепетал Чандра, растерянно улыбаясь, — мне кажется, заговорщики здесь и умерли. Вон сколько костей лежит, — и он робко махнул рукой в сторону груды скелетов, валявшихся неподалёку. — Явно никто не спасся. — Лжёшь. Они выжили, — Дхана Нанд сделал ещё шаг вперёд и вжался всем телом в Чандрагупту, обняв того одновременно руками и ногами, склонился вплотную к его лицу и выдохнул в самые губы, — и один бунтарь, которого я прекрасно знаю, стоит прямо передо мной. Сердце захолонуло, а потом заколотилось бешено, заходясь, лишая мужества, отнимая спокойствие. — Ты… догадался? Но как?! — едва смог выдавить из себя Чандра. Дхана Нанд усмехнулся. — За глупца меня держишь, даже спустя столько лет? Я ещё мог бы поверить, что твоего ачарью и Муру завалило камнями в Хава Мехел, и ты с ними сгорел, да вот неувязочка: все четыре тела, найденных после пожара, оказались мужскими. После стольких лет и смертей, свидетелем которых я был, поверь, я способен отличить мужской обгорелый труп от женского. И у тебя бы зародились сомнения, если бы ты узрел побрякушки Муры на теле кшатрия. Однако мне невыгодно было признавать своё поражение на глазах у жителей Магадхи. Показывать свою слабость? Никогда! Я решил, что теперь вы с Чанакьей не посмеете высунуться, оставите свои попытки устроить новый бунт и заживёте спокойной жизнью подальше от Паталипутры, но, вижу, вы снова взялись за своё. Не помог ни колодец в Карте, ни порка, устроенная Селевком. На твоём теле, кстати, шрамов достаточно. На шее, груди, плечах, ногах… Многие рубцы до конца не зажили, и их видно. Например, круглый след поверх правой лопатки. Не напомнишь, откуда он? — Военное ранение. — Хватит врать! Это срезанное клеймо, которое влепил тебе на золотом руднике покойный Патанрадж. Кроме того, во время сражения ты в мою сторону подожжённый флаг метнул, как уже делал это пять лет назад в Хава Мехел! И дрался со мной, будто одержимый. Кроме тебя, никто и никогда так на меня не кидался ни во сне, ни наяву. Как после всего этого я мог НЕ ДОГАДАТЬСЯ? И я уверен, ты до сих пор за моей спиной пытаешься придумать план моего убийства. Однако, клянусь, у меня есть самый действенный способ, наконец, прекратить это безобразие! Баньян считают прообразом кальпаврикши, и ныне одно моё заветное желание точно исполнится… Никто меня не остановит. С этими словами Дхана Нанд жадно приник ртом к губам Чандры. Обхватив его лицо обеими ладонями, он сдавил голову юноши так, что тот при всём желании уже не смог бы пошевелиться. Плотно сжатые губы не желали раскрываться, но Дхана Нанд с горячим придыханием вылизывал их языком, слегка прикусывал и дразнил, издавая негромкие стоны. Тело императора, источавшее терпко-сладкий аромат, звало его каждым прикосновением, тёрлось о его грудь и пах, и в какой-то миг Чандра утратил контроль. Он охнул, приоткрывая рот, запрокидывая голову назад, напомнив императору надломленный цветок, и в тот же миг перестал владеть собой. Привкус греческого вина втёк в его горло… Язык Дхана Нанда живой змеёй оплёлся вокруг его языка, потом заскользил по дёснам. И когда его тело вдруг восстало, поддавшись каждой клеткой этому жаркому напору, с него грубо сдёрнули доспехи и тунику — подарок самого Селевка, оставив возле ствола баньяна в чём мать родила. Его шею гладили властные пальцы, а потом на его грудь, плечи, ладони, живот накинулись губами, их теребили, прихватывали зубами кожу и мгновенно отпускали, позволяя чувствовать удовольствие и боль. Обнажённая спина прижалась к причудливо извитому стволу дерева, ноги Чандры сами собой плотно обхватили царя за талию. Прохладная пряжка драгоценного пояса коснулась промежности юноши, ставшей вдруг почему-то весьма чувствительной. Чандра гортанно застонал от этого прикосновения, таким желанным оно ему показалось! — Мой! — в ответ на его стон зарычал вдруг Дхана Нанд, словно дикий лев, бродящий в лесу в поисках добычи. — Ты сам можешь считать и называть себя чьим угодно, но ты — мой! — Я тебя убью, — рефлекторно вырвалось у Чандрагупты, но при этом он плотнее сдавил коленями бока императора, руками крепко обнимая того за шею. — Обещаю, что растерзаю тебя! — Попробуй, — усмехнулся царь, — но учти — мы стоим под олицетворением кальпаврикши, на второй ветке которой, если поднимешь лицо, ты увидишь другое растение, усыпанное белыми ягодами, словно драгоценным жемчугом. Оно похоже на птичье гнездо, но на самом деле у него другое название. Это золотая ветвь или омела. Двое врагов, встретившись под ней, должны сложить оружие до конца дня и прекратить битву. — Лишь до конца дня, не долее! — ошалев от противоречивых чувств, взволновавших его кровь, выпалил Чандра. — Да. Если война и прекратится, то лишь до заката… Но если губы двоих соприкоснулись под золотой ветвью, знаешь, что будет? Очень скоро им предстоит обойти семь кругов вокруг священного огня. Смотри, над нами золотая ветвь, — император указал рукой вверх. — И я касался твоих губ. Не в этой, так в следующей жизни я нанесу тебе синдур на волосы! И уж даю слово, я дождусь той другой жизни. Чандра поднял лицо и увидел качающиеся ветви с узкими парными листьями сочно-зелёного цвета. Эти ветви украшали белые, как жемчуг, ягоды. Проклятое ракшасье растение-ловушка, которое однажды сделает его женщиной! — Ты говоришь про чужой обычай, — потерянно прошептал он. — Я в него не верю. — Пусть чужой, мне плевать. В него верю я! И я использовал сегодня все возможности: кальпаврикша, флейта Камы, омела, возбуждающие ароматы, рецепт которых известен только в Таксиле… Желаешь ты того или нет, но твоя кровь теперь отравлена. Отныне каждый раз, ощущая мой запах, ты будешь желать меня больше любого из смертных. До последнего часа! — Ты ненормальный… совершенно безумный, — прошептал Чандрагупта, продолжая обнимать императора всем своим телом, едва не разрываясь от нестерпимого желания, но не смея открыто в том признаться. — Я клянусь, что никогда не стану твоим ни в мужском, ни в женском обличье. И не надейся! — Да ты прямо сейчас готов принять меня. Ты разгорячён и весь дрожишь, — царь рассмеялся, — а то я не чувствую. Скажешь, нет? Даю слово, ныне я свой шанс не упущу, как упускал много раз в Паталипутре и в Параспуре. Как я жалею, что догнал тогда Муру, а не тебя! Случись иное, я бы сделал тебя своим ещё там, прямо посреди того подземного хода… Но теперь тебе не удрать. Я получу своё. — Но там, наверху, — слабо пролепетал Чандрагупта, — твоя сестра и Амбхирадж… — Думаешь, меня это остановит? — Да! — НЕТ. Всё равно они ничего не увидят и не услышат. Спуститься сюда они не рискнут, а сверху не видно даже огней лампад, я вчера проверял, отправив сюда одного из слуг, который и помог мне устроить для нас с тобой «ночь с удобствами»… — Но как ты… сделаешь это? — во взгляде юноши проскочил испуг, и кто угодно другой купился бы на это, но Дхана Нанд видел глубже, и он отлично знал, что скрывается за этим страхом: жадное желание, влечение, любопытство. «Хитрец, — подумал император, — он ведь почти наверняка знал, что именно это и случится, если спуститься в колодец. Разумеется, он не мог не замечать, как я смотрел на него все эти дни. Только круглый идиот не понял бы, что оставаться наедине со мной чревато последствиями: либо прикончу, либо отлюблю так, что невозможно будет ни лежать, ни сидеть. Но он не сбежал. Наоборот, смело прыгнул навстречу судьбе, как делал это и прежде. Пришла пора пожинать плоды». Император прижал Чандру к стволу, нащупывая свободной рукой сосуд с увлажняющим снадобьем, прикреплённый сбоку к поясу. — Если пообещаешь, что не сбежишь, то мы сможем расположиться на персидском ковре. Или лицом к стволу. Или сидя на мне верхом. Как тебе больше нравится? — Н-не знаю. — Скоро узнаем. Вместе. — И всё-таки… Дурдхара ждёт. — Подождёт! Всё равно во дворце ей нечем заняться, кроме участия в заговорах. Однако новое увлечение моей милой сестрицы я не одобряю. Она это делает лишь бы привлечь твоё внимание, а я ревную. Чандра покраснел, но в неверном свете лампад этого невозможно было заметить. — Там чьи-то кости валяются, это ничего? — с подковыркой в голосе спросил юноша. — Всё тлен, — беспечно ответил царь. — Когда-нибудь и мы станем грудой костей. Не стоит обращать внимание на мелочи. Точно не сбежишь? — Куда я побегу с лингамом каменным, как те, что ты развесил на баньяне? — имитируя интонации странствующего собирателя легенд, вопросил Чандрагупта. — Да ты поэт. Тогда… На спину живо, на ковёр! И ноги разведи пошире. — А семь кругов вокруг костра, обещанных недавно? — До следующей жизни то оставим. Не промахнуться с телом должен ты, а то опять придётся искать притирок кучу и колдовать мне над тобой, чтоб удовольствие мы получили оба… И думать, как Чанакью в ад отправить, чтоб счастью в жизни не мешал. Одним словом, прекращай доставлять нам проблемы. Ведь понял ошибку? Осознал? — Почти. — Горе ты моё… медово-манговое. *** — Они там уже довольно долго, — Дурдхара металась взад и вперёд вдоль колодца, стискивая руки, пока шатающийся Амбхирадж невозмутимо цедил бханг, ничуть не смущаясь присутствием принцессы. — Чем мой брат заставляет его так долго заниматься? — Искусством Камы… Ик! — невольно вырвалось у правителя Таксилы. — Что?! — Я пош-шутил, принцесса. Пошутил я, — покачнулся Амбхирадж. — Прошу нижайшего прощения за мой об-блик. Не желаете испить? Дурдхара с отвращением отмахнулась от предложенного ей сосуда. — Как хотите, — Амбхирадж со скрытой издёвкой взглянул на сестру Дхана Нанда, — хотя я на вашем месте выпил бы. И побольше! Сдаётся мне, в скором времени вас ждут весьма… кхм… необычные открытия, ибо ваш брат, как мне кажется, решил сегодня испытать в действии греческую… эммм… философию. Это всё Селевк с его рассказами про жеребцов… ик… виноват, а я ни при чём, если что! Я п-полностью был против, хоть лепестков на это дело отсыпал, признаю, и флейту бамбуковую дал. И ковёр! Но омела была не моя, а Селевка. То есть, аматья Ракшас её нашёл! Не я. Дурдхара подозрительно покосилась на царя Таксилы, размышляя о том, что бы это всё могло значить. И вдруг из колодца раздался чей-то протяжный крик. Дурдхара вздрогнула. Она готова была поклясться, что узнала голос Чандрагупты, но кричал он вовсе не от ужаса или боли, а от чего-то иного. Хуже того, крик его звучал весьма странно для человека, пойманного в ловушку и подвергающегося смертельной опасности: — О да, Дхана! — кричал Чандрагупта. — Пожалуйста, ещё! О-ооо… Это так хорошо! Дурдхара побледнела и прижала ладонь к сердцу, которое доверху наполнилось вдруг осознанием горькой истины. Амбхирадж, сочувственно глядя на принцессу, меланхолично допивал бханг. 05.06.2019г.