(возможно, будь ты чуть менее зол и чуть более внимателен, ты бы заметил, как у твоего мужа от страха дрожали ручонки и ноженьки, как его глаза, большие и запуганные, поглядывали на тебя с чистым ужасом, как он боязливо кусал губы, — о, эти восхитительные губы, их так приятно целовать, сминать своими собственными и ощущать их прикосновение на щеке, не так ли? — словно зная, что именно ты собираешься сделать с его другом.)
Я был готов четвертовать его прямо там, голыми руками. И этим же я занялся в подвале моего дома, но эта скотина быстро умерла от болевого шока, так и не дав мне насладиться его мучениями до конца. Порой я задумываюсь — а правильно ли я делаю? Осознание приходит далеко не всегда. Иногда я могу стоять с окровавленными руками у очередного выпотрошенного тела, вслушиваясь в собственное дыхание и вдыхая неприятный, но уже пугающе привычный запах крови и страха; страх, как оказывается, имеет свой собственный запах. И это не запах дерьма и мочи, когда кто-то из убитых мной позорно не выдерживает. Такие люди заставляют даже меня, вечно безразличного и хладнокровного, испустить краткий смешок. Слабые… Невероятно слабые и жалкие люди. На что они вообще надеются, когда пытаются подкатить к Жене, — моему, черт возьми, Жене! — и строят из себя кого-то перед ним? Я долго размышляю на этим, обдумываю каждый поступок, но с каждым разом убивать становится всё легче, слышать хруст сломанных костей — привычнее, и ощущать вытекающую мне на ладони тёплую кровь — приятнее. Я наслаждаюсь процессом. Действительно наслаждаюсь, прекрасно осознавая свою собственную жестокость; я не испытываю ни грамма жалости и, когда вновь берусь за это, смакую каждую секунду. Люди — они все отвратительны. Особенно те люди, покушающиеся на то, что им не принадлежит. Я понял, что пропал, когда прикоснулся к его губам в первый раз. Я понял, что пропал, когда впервые испачкал руки кровью ради него. Я понял, что пропал, когда не испытал ни капли стыда и жалости. Все их реакции были слишком одинаковые, похожие друг на друга, до безобразия предсказуемые. Конечно, кто-то был смелее, кто-то пугливее. Кто-то умолял отпустить, угрожал, предлагал деньги, а кто-то молча рыдал, смирившись со своей судьбой. Таких я убивал чуть менее болезненно. Мол, спасибо хоть за то, что не вызываешь головную боль своими визгами. Но при всём этом у каждого из них в глазах был неописуемый, животный страх. У каждого дрожали руки и сбивалось дыхание от подступившего ужаса. Человек — хрупкий и живучий одновременно. Одному я мог выбивать кости и рубить конечности, а он был всё ещё жив и боролся из последних сил, не желая так просто расставаться с жизнью, до самого конца, отказываясь отдавать свою судьбу в мои руки. Другого едва касался ножом — этот уже откинул копыта. Сердце не выдержало или просто слабак, я не в курсе. Для меня это не имеет значения. А ещё точнее — мне плевать. Они все были разные, и каждого я убивал без малейшей жалости. Однажды я смог закалить своё восприятие до такой степени, что уже даже перестал задумываться о том, кого убиваю. Кто кричит в моих руках, бьётся в забвении, не хотя уходить из этой жизни — то ли это молодая учительница, то ли это будущий учёный, или может нынешний врач. Какую роль эти люди играли в нашем мире? Была ли у них семья, дети, карьера? В конце концов, желали ли они хоть однажды именно такой участи, или упорно хватались за жизнь, что бы ни происходило? В один момент мне это всё стало попросту безразлично. Я просто утолял свою потребность. Правда, кучеряво-русых и пронзительно-зеленоглазых убивать получалось чуть сложнее. И переносить их смерть — тяжелее. Как будто я лишил кого-то его кудрявого солнца. Но ведь они сами виноваты, верно? — Знакомься, Тош, это Саша, мой лучший друг! Это был первый раз, когда я ощутил острое желание сломать что-то без ведомой на то причины. Или кого-то. Лучше кого-то. — Привет! — на лице парня, повыше Женьки, появилась улыбка. Он выглядел относительно миловидно, но одной своей рукой незнакомец без зазрения обнимал Вишневского. Что-то в этом дружеском жесте заставило моё нижнее веко нервно дрогнуть, однако я смог сохранить маску спокойствия и полного безразличия. Хотя внутри у меня всё металось лесным пожаром. — Привет, — почти сквозь зубы процедил я, чуть щурясь. Непонимание, полное отсутствие интереса к этой персоне и невероятно сильное желание втоптать чертового засранца в грязь — весь калейдоскоп эмоций, которые я сейчас испытывал. И ни одна из них не проскользнула на моём всё таком же безразличном лице. Женя, к счастью, ничего не заподозрил. Это, несомненно, было чистое сумасшествие. Но я никогда и никому не позволю хоть каким-то образом тронуть Женю — этого маленького, наивного и просто невероятно любимого мной человечка. Его ведь так легко довести до слёз и так легко сломать; его слёзы — это, наверное, самая ужасная боль, которую я вообще могу испытать, а его улыбка — прекраснейшее из всего, что я когда-либо видел. До самого последнего стука своего чёрствого сердца я буду делать всё, что понадобится для его безопасности и счастья. Пусть даже ценой чей-то жалкой жизни.I hate to see you cry Your smile is a beautiful lie. I hate to see you cry My love is dying inside…
***
— Спасибо за помощь. Увидимся завтра? — Андрей мягко улыбается, а меня от его усмешки передёргивает. Внутри всё холодеет, руки сводит судорогой и всё, что я могу — это нервно приподнять уголки губ в подобии ухмылки и резко кивнуть. Антон стоит совсем рядом, у машины. Он приехал, чтобы забрать меня, я это знаю. Так же я знаю, что он смотрит. И смотрит не на меня, а на молодого парня рядом со мной, совсем недавно окончившего институт и пришедшего на стажировку. Ему едва ли за двадцать, и у него очень добрая улыбка. Честно, мне страшно за него. — Женя? Все в порядке? — на его попытку дотронуться до моего плеча я отхожу на несколько шагов и быстро киваю. Я не могу ничего сказать, мне чертовски жутко. Всё, чего мне хочется — это исчезнуть к чертям. Я оказался в безвыходном положении, и Антон всё видит. Он истолковывает это по-своему, и мне остаётся только смотреть со стороны. Я боюсь через несколько дней прийти на работу и услышать, что Андрей снова пропустил рабочий день и до него никак не дозвониться. Ведь я знаю, что с ним случится. — До свидания, — всё же найдя в себе силы улыбнуться более натурально, я торопливо киваю и иду к машине. У неё стоит Антон. Он чуть щурит глаза, опуская взгляд на меня. До этого он смотрел мне за спину. Боюсь думать, кого именно он за мной углядел. — Привет, Жень. В его голосе нет ни намека на злобу, раздражение или что-то еще. Зимник слегка наклоняется вперёд, треплет меня по волосам. Этот жест заставляет моё сердце ёкнуть и застучать быстрее от воспоминаний, — приятных и таких далёких сейчас. Но в ответ я лишь отвожу взгляд и приподнимаю уголки губ. — Привет, Тош. Как ты? Как день прошёл? Антон задумчиво смотрит в сторону и поводит плечами. — Нормально. Он открывает дверцу машины и отходит на шаг. — Садись. По дороге расскажешь, как у тебя делишки. Слабо кивнув, я тихо вздыхаю. Всё проходит, как и всегда, но на душе у меня пусто. Я боюсь, потому что не знаю, кто сейчас рядом со мной — именно мой Тошик, самый любящий и заботливый человек, которого я когда-либо встречал, или лишь его оболочка.***
Кажется, таким злым, как сейчас, я не был никогда. Он сидел передо мной на стуле, связанный и напуганный. Пытался что-то кричать, но тряпка заглушала его, отчего он мог издавать только слабые хрипы. Я смотрел на него, долго и со всей ненавистью. Руки дрожали, но не от страха, а от гнева, пеленой застилавшего мои глаза. Лампа над головой мигала, грозясь вот-вот погаснуть, но мне это было неважно. Сейчас я сосредоточен лишь на одном — убить этого ублюдка к чёрту. Меня не волновала даже тонкая полоска света, исходящая от так и не прикрытой мной двери подвала. Мой рассудок был слишком затуманен. Я терпел сколько мог. Молча смотрел, потому что не хотел пугать Женю, но этот сопляк переходил уже все границы. Таких наглых ублюдков я не видал довольно давно. Касался якобы ненавязчиво, глаз не сводил, буквально сжирал взглядом. И эти раздражающие попытки дотронуться, быть ближе, чем требуется. Женя всегда от этого дёргался, отмахивался, отходил. Кидал на меня взор, губы кусал почти отчаянно и тянул вежливую, но явно натянутую улыбку. Он смотрел на меня украдкой, словно старался без слов попросить о помощи, умолял спасти от этого мерзкого парня, защитить. Его взгляд был таким по-щенячьему беспомощным, что ненависть к этому человеку невольно разгоралась в моей груди. Мне абсолютно нет дела до чего-либо в этом блядском мире. Я просто хочу выбить дух из его жалкого тела. И не важно, как, ведь никто не имеет права приносить дискомфорт моему человеку! А тем более пугать, как угодно! За такую нахальность даже убить будет мало… Возможно, я бы заставил его страдать. Возможно — выколол бы эти мерзкие, обезумевшие от страха глаза, а потом вырезал язык, но так, чтобы он не погиб. Чтобы каждой клеточкой чувствовал боль, чтобы хрипел, захлебывался в крови, дрожал и трепетал. О да… Я бы это сделал. Если бы не дрожащие от гнева руки и желание избавиться от этой твари как можно скорее. — Ты сейчас такой жалкий… Сукин сын, — я не узнаю свой собственный голос, тихий и хриплый. Медленно шагая в сторону стола, со сложенными на нём разными видами ножей, беру в руку топор. Едва видные капли крови на слегка поношенном дереве, уже давно засохшие, не привлекают моего внимания. Мысленно делаю пометку о том, что надо бы поточить затупившееся лезвие. Едва-едва усмехаюсь… потому что этому гаду не спастись. И сегодня я снова обниму своего мужа с чувством выполненного долга. Его безопасность и комфорт действительно того стоят, и я буду стараться всеми силами обеспечить ему счастье и здравие, ведь в этом и заключается смысл моего счастья, спокойствия… Мой смысл жизни. Мои мысли — чистое сумасшествие. Я поднимаю топор над головой, зажав его ручку меж пальцев рук. В глазах двоится, виски пульсируют, отдавая легкой болью, но это неважно. Ни единая капля сострадания не мучает моё ныне чёрствое сердце. Все люди — мрази, и мне невероятно повезло найти Женю, моё маленькое солнышко, которое я обязан защищать. Раз за разом, потому что в мире столько тварей, не стыдящихся позариться на чужое. Одна из них сидит передо мной. И я всё же делаю очередной рывок в бездну, вновь пачкая себя кровью, этим самым будто предупреждая каждого, кто ещё посмеет притронуться к моему Жене о той опасности, которая может с ним произойти в таком случае. Немой ужас застыл в его глазах, но всего на несколько секунд, а после потухает, вместе с последним огоньком жизни. Лезвие вонзилось прямо в череп, в лобную долю, раздробив его и добравшись до мозга. Несколько капель долетают и до меня, пачкая футболку, и мерзкой жидкостью осев где-то в районе правой скулы. Вязкая и омерзительная, она вытекает прямо из раны и течёт ещё обильнее, когда я вытаскиваю топор. Сердце быстро колотится, отдавая стуком в висках. Вздыхаю облегчённо и расслабленно. Словно груз с плеч. Словно… А потом до моих ушей доходит звук падающих пакетов и тихий, жалобный вскрик. Я медленно оборачиваюсь.***
Медленно перебирая ногами, я сжимаю в руках ручки от двух пакетов с небольшим количеством необходимых вещей. Соль, хлеб, моющее средство… Прелести самостоятельной жизни вместе с мужем, одна из которых — закупка таких вещей, о которых, живя с родителями, ты никогда и не задумывался. Словно отбеливатель берётся так, из воздуха, ровно как и шампунь. По крайней мере, раньше это было прелестями. Сейчас же это рутина, затягивающая в свой монотонный водоворот. Работа — дом — страх. Больше всего на свете мне бы хотелось не возвращаться сюда, в этот дом, ходить рядом с этим отвратительным подвалом. Сердце сжимает в тиски от страха, стоит мне только подумать о нём, представить, что мой муж вытворяет там со всеми теми людьми, которым так не повезло попасть в его лапы. Которым так не повезло связаться со мной… Я останавливаюсь прямо перед крыльцом, боязливо кусая нижнюю губу. От страха не осмеливаюсь войти сразу, но, сглотнув, стараюсь взять себя в руки. Успокойся, Женя. Всё будет хорошо. Ты у себя дома.I try to keep my cool but My life turns in slow motion
Положив пакеты рядом с собой, я засовываю руку в карман, шаря ладонью в нём, в попытке нащупать ключ, что, впрочем, не занимает много времени, и вскоре холодный железный предмет находится. Я всовываю ключик с болтающимися на нём брелками в виде вишенок и снежинки в замочную скважину, стараюсь повернуть так, чтобы отпереть дверь. Но вдруг понимаю, что вообще-то она открыта. Сердце кольнуло от страха. Я же запер дверь. Я же её запер… Неужели Антон вернулся? Но где же тогда обувь?.. Может внутрь занес… Ладно, всё будет нормально. Вернулся… Антон, что же с тобой стало? Что же стало с нами… Вздохнув, я тихо открываю дверь.(прекрасно смазанную, чтобы не издавала ни единого скрипа; крашенную в цвет максимально отдалённый от цвета той самой подвальной двери. Абсолютно другой марки, с другим замком, другого качества. Чтобы она ничем, никогда, никак, никоим образом не напоминала ту треклятую дверь, от воспоминаний о которой ты впадешь в истерику, сойдёшь с ума от ужаса, отчаяния, паники.)
Но внутри всё ещё более странно, чем обычно. Никакой обуви не виднеется, только едва заметные следы от подошвы, ведущие в то место, от упоминания которого у меня подкашиваются ноги. Позвать его у меня не получается. Имя застревает безвольным хрипом прямо в горле, так и не превращаясь в полноценный звук. Я прикрываю дверь, и на всякий случай запираю её на ключ. Торопливо снимаю обувь, сжимаю в ладонях ручки от пакетов и медленно шагаю в направлении следов. Тело бьёт едва заметная дрожь, все внутренности сжимает от страха. Мне безумно неуютно. Что же случилось с Антоном? Почему он не заперся, хотя обычно всегда это делал? И что это за чёртовы следы?.. Дверь приоткрыта. И хотя обычно, несмотря ни на что, я всегда проходил мимо, не решаясь посмотреть, что там творится, пока Антон находится в этом месте, сегодня любопытство и какой-то странный азарт подталкивают меня к тому, чтобы переступить через чувство ужаса. Хотя бы потому, что до этого Антон плотно прикрывал клятую деревянную преграду. А сейчас она приоткрыта, так беспечно и зазывающе. Я медленно подталкиваю дверь ногой, поёжившись от скрипа, и сквозь страх смотрю внутрь.(Господи Иисусе, это труп… Это чёртов труп: окровавленный, с пробитой башкой, в твоём грёбаном подвале! Боже, это же Андрей… Это тот самый парень, которого ты буквально вчера так настойчиво молил перевестись к чёрту, убежать, уносить ноги из твоего ебанутого окружения, от твоего ебанутого мужа и от ебанутого тебя. Господи… Это блядский труп…)
Крик срывается с губ непроизвольно, тем самым заставив Антона медленно обернуться ко мне. Я жалобно посмотрел на него, глазами полными страха, боли и… разочарования? Чёрт бы меня побрал, зачем меня только потянуло заглянуть внутрь? Может, какое-то странное предчувствие? Интерес и азарт полностью завладел мною в тот момент, и только сейчас я начал понимать, что оно того не стоило. Лучше бы я этого не видел. Еще на протяжении нескольких секунд, которые тянулись бесконечно долго, мы с Антоном смотрели друг на друга. Я заметил в его глазах еле заметный страх, будто он пытался одним своим взглядом тронуть моё быстро колотящееся сердце и жалобно попросить прощение за увиденное мною. Но кто же знает, что сейчас творится у него в голове… Я непроизвольно испугался собственного мужа, боясь за свою жизнь. Я никогда прежде не чувствовал такую жестокую боль.I settle for a ghost I never knew Superparadise I held on to But I settle for a ghost
***
Антон смотрит в настоящем ужасе и изумлении, продолжая сжимать в руках топор. С его лезвия медленно капает тёмная, вязкая кровь вперемешку с какой-то непонятной кашицей. Женя не может предположить точно. Он в принципе не имеет представления, что здесь творится. Какого черта на рубашке его мужа виднеется кровь? Почему она же испачкала его ладони, лицо и — господи, это что, топор? — лезвие, черт возьми, топора?.. И что здесь делает… труп?..(но ведь на самом деле ты всё понимаешь… Ты знаешь про всё это оружие, тебе известно, что здесь забыл этот знакомый тебе, даже слишком хорошо, парень и тебя пугает вовсе не факт того, что твой муж — чёртов убийца, а то, что ты видишь это зрелище собственными глазами, ведь одно дело просто знать, а другое — узреть вживую.)
— Ж… Женя… солнышко, — едва слышно, сиплым голосом давит из себя Антон, медленно делая шаг в сторону лестницы. Вишневский, словно отзеркаливая его движения, двигается на негнущихся ногах назад, но вдруг хватается за ручку двери и неуклюже оседает на колени. Его кожа настолько болезненно бледная, что становится слегка не по себе. Он едва дышит, с перерывами, сбиваясь и дрожа всем своим маленьким, худеньким телом. Распахнутые и без этого по-щенячьи огромные глаза смотрят с таким ужасом и неверием, что внезапно Антону становится невероятно мерзко и неприятно. Его тянет перейти на бег, сорваться с места и крепко прижать это беззащитное создание к себе, долго-долго расцеловывать его личико, зарываться ладонями в длинные кудри. Лишь бы успокоился, улыбнулся, вытер слёзы и прижался ближе. Но он понимает, что этим напугает его ещё сильнее. Он знает, какой его маленький мальчик слабый и беспомощный. Как легко довести его до слез. Наверное, Зимник никогда себя не простит, если увидит, что Женя плачет из-за него. — А… Антон… — срывающийся, тихий голос нарушает тишину. Женю бьет озноб; он ёжится, облизывает губы. Взгляд мечется от трупа к мужу и обратно, не задерживаясь ни на одном из них ни на долю секунды. Он внезапно прижимает ладонь ко рту и сгибается, сдерживая подкатившую от подобного зрелища тошноту, дрожит и жмурится. Он выглядит таким жалким и несчастным, и этого хватает Антону для того, чтобы самому побледнеть и всё же неторопливо, дабы не спугнуть, направиться к кучерявому парню. — Женя!.. Прошу, успокойся, — Антон говорит размеренно и тихо, сохраняет спокойствие из последних сил, хотя его собственные ладони, приподнятые в примирительном жесте, слегка подрагивают от нервов. Господи, почему ты плачешь?.. Это… Это всё ради тебя. Солнце, я только ради тебя готов убить их всех. Они не имеют никакого значения для меня. Только ты, ты, ты! Так скажи мне, зачем ты так горько надрываешься? Умоляю, перестань. Мои глаза не способны видеть твоё милое лицо таким несчастным… Услышав голос, прозвучавший непозволительно близко, парнишка в панике вскрикивает и торопливо отползает, кое-как, дрожа всем телом, быстро вскакивает на ноги, опирается ладонью о стену, чувствуя, как постепенно готовится потерять сознание. Перед глазами темнеет, и он из последних сил старается не упасть без чувств. Его рассудок заволакивает мерзкая тьма, а по венам вместо крови вязкой смолой растекается страх, заставляющий тело тяжелеть. Женя не просто боится — он в самой настоящей истерике. Ему до безумия страшно. — Не подходи, не подходи! — обессиленно скулит, почти умоляет Вишневский, смотря таким затравленным взглядом, что со стороны невольно подумалось бы, будто Антон не просто убивает из-за него людей — он ещё и бьет его самого. Но не существует в мире большего заблуждения, чем это. Антон бы никогда в своей проклятой жизни не поднял бы на него руку, даже в шутку. Парень и сам растерян не меньше, не в силах понять одного — что же он сделал не так? Это было за гранью его мировоззрения, потому что Антону казалось его искреннее желание защитить Женю абсолютно нормальным, потому что, чёрт, как ещё от них избавиться, чтобы они наверняка больше не предоставили угрозы своими откровенно наглыми попытками отнять у Зимника его смысл существования? — Женя, ты… боишься меня? — говорит он с каким-то придыханием, изумлённо, неверяще приподнимая брови. Он воспринимал страх младшего не более, чем испуг от вида трупа, но сейчас, когда его собственный муж, распахнув большие глаза от ужаса, отходил в страхе именно от него, Антона будто переклинило. Игнорируя просьбу Жени не подходить к нему, мужчина вышел за пределы подвала и небрежно прикрыл дверь, сжав губы в тонкую полоску. — Ты меня боишься? — повторяет мужчина, как будто в трансе, зарываясь пальцами в свои тёмные пряди волос. Женя не отвечает — лишь смотрит с таким искренним испугом и медленно отступает к стене, заплетаясь в собственных ногах и едва ли не падает, рвано дыша от страха. — Боже мой… Женя, солнце, ты… Ты не можешь меня бояться… — он сводит брови, тянет одну ладонь в сторону мужа и тут же её убирает, видя, как тот, вздрогнув, пытается увернуться от неё. — Господи, прошу тебя, не жаль меня так сильно, Женя. Я люблю тебя, я с ума схожу от тебя, как ты можешь думать, что я посмею сделать тебе больно? Вишневский, прижавшись спиной к стене, сглатывает застрявший комок в горле и тихонько всхлипывает, слушая всё это с придыханием, чуть кусает губы и молчит, не смея вымолвить ни слова. Он слушает все эти слова, которые звучат так искренне, что стреляют в самое его сердце, и нервно вздыхает, попросту не понимая, что ему, чёрт возьми, делать. — Ты… Зачем ты убил его?.. — парнишка приобнимает себя за плечи и ежится, будто пытается отстраниться от всего окружающего мира, уже не стараясь упросить Зимника не приближаться, лишь непонимающе смотря ему в глаза. — Тош, ты разве ничего не понимаешь?.. Ты же… Ты… — он тихо плачет, в перерывах между всхлипами стараясь закончить предложение. Но воздуха не хватает, слов не находится. Женя чувствует осторожное прикосновение к собственному плечу, вздрагивает и, всхлипывая, всё-таки поддается вперёд, позволяя сильным и родным рукам мягко себя приобнять. И именно в этом была его слабость. Женя любил Антона не меньше, чем он его, любил со всей искренностью и нежностью, доверяя ему буквально каждую частичку себя. Он не смог его оттолкнуть даже такого — окровавленного и безумного. Но ведь помешался в этой паре не только Зимник. И вся суть заключалась именно в этом. Просто так уж получилось, что они оба были немного «того»: Антон в своём маниакальном желании защитить Женю ото всех, а Женя — в своей чересчур наивной уверенности, что Антон не безумен, лишь немного сорвался, с кем не бывает?(Просто так уж получилось, что их собственные слишком идеальные отношения завели их тупик. Просто так уж получилось, что они оба — мазохисты до мозга костей.)
— Я… Я прошу тебя… Тошик, пожалуйста, — парень, всё ещё подрагивая от тихих рыданий, крепче хватается за окровавленную в некоторых местах рубашку и поднимает лицо, умоляюще заглядывая в такие родные, но такие безумные голубые глаза. — Умоляю, хватит… Не надо… Не убивай больше, пожалуйста… Я клянусь, я не буду давать тебе поводов для ревности, просто не делай этого, ради всего святого… Ради меня. Антон пристально на него смотрит, тихо сглатывая. А после наклоняется и мягко целует прямо в губы, зарываясь пальцами в мягкие русые кудри. — Прости меня, — шепчет он, утыкаясь мужу куда-то в плечо и, кажется, всхлипывает. Женя, конечно, уже давно его простил, и будет прощать каждый раз, что бы ни происходило, дабы удержать его рядом, сохранить настолько дорогие ему отношения и, во что бы то ни стало, прожить долгую и счастливую совместную жизнь. Лишь бы рядом с ним…***
С тех самых пор прошло уже два или три года, я не могу сказать точно. Моя жизнь изменилась в самую лучшую сторону, став даже лучше, чем прежде. А всё потому, что мы с моим Тошиком не только переехали из этого ужасного места, но ещё и завели собаку. Нет ничего милее, чем наблюдать, как Тоша с ней играется! Кто знает, может в скором времени здесь появится котенок или вовсе прозвучит счастливый детский смех? Я так рад, что мы больше не живём там, оставив это место далеко в прошлом и променяв его на небольшое, более уютное жилище. Правда, здесь тоже есть подвал, но разве это имеет значение? Мне больше не страшно. Всё закончилось. Я всё ещё не спускаюсь туда, да и не хочется мне. Тоша говорит, что там есть пауки, которых я жутко боюсь, а он никак не может мне врать. Именно поэтому, когда я спустился глянуть эту часть дома и случайно увидел там связанного, смутно знакомого мне парня, я не стал обращать на это внимания и просто ушел. Ничего интересного там не было. Ведь Тоша обещал мне, что перестанет убивать. А значит, бояться мне нечего. Меня зовут Евгений Вишневский, и я самый счастливый человек во всем мире.***
с годовщиной тебя, тошик. как быстро пролетел год, да? хотя, чему я удивляюсь? с тобой каждую минуту мне хочется продлить на час. казалось бы, только вчера мы с тобой познакомились, а ведь я раньше и не думал, что мы станем так близки. кто же знал, что я буду так сильно доверять конкретному человеку, любить его так искреннее? я просто хочу поблагодарить тебя за все, что ты для меня сделал. за все те утешения, заботу. знаю, что я плаксивый, чересчур чувствительный, странный и порой слишком эмоционален. как ты меня терпишь? откуда такие хорошие вообще берутся? ты был рядом тогда, когда мне не мог помочь абсолютно никто, ты успокаивал меня, не жаловался на мои слезы. боже, я не верю в то, что ты есть у меня. иногда мне даже кажется, что я тебя выдумал. спасибо тебе, солнышко. с годовщиной. я очень и очень люблю тебя.🖤