cigarettes after sex

Мириам немного пугала Тео поначалу — высокая, смотрит в глаза прямо и уверенно, в каждом движении видна скрытая, змеиная угроза. Но, через несколько удачных сделок и литров водки в барах и гостиничных номерах, к ней Тео привык, проникся даже. Ещё у Мириам было много знакомых (да, честно говоря, у всей «не очень-то и организованной организации» Бориса их было много — разных, совершенно неожиданных и разномастных), и именно Мириам однажды, расслабленная после коктейлей и таблеток, лениво предложила им с Борисом как-то раз «забежать к другу в кальянную в Нью-Йорке, скажите что от Миры». Предложением воспользоваться удалось не сразу — то разъезды, эта непреодолимая сила мафиозных дел, то в лавке что-то срочное — они даже увидеться толком не успевали эти пару месяцев. Всё короткие, будто сворованные, встречи в мини-отелях и барах недалеко от аэропорта, где времени хватало только сжать в объятьях, непривычно нежных, и на торопливый, совершенно не нежный секс, и — бережно пальцами по свежему шраму над бровью — будь осторожнее и приезжай. Возвращайся. И снова — часовые пояса, самолеты, свежая полироль, ожидание смс по ночам. И наконец — звонок. «Эй, Поттер, заеду за тобой через час.» Голос нежный, с отзвуками смеха. Борис как обычно не спрашивал, а ставил перед фактом, мол, отменяй все планы, весенний, но такой теплый ураган ворвался в твой город. Когда Тео, — наспех, нервные пальцы с трудом смогли пуговицы в петельки просунуть, — оделся в первое что небрежно валялось на стуле и сбежал вниз по лестнице, оказалось, что вместо вечно серьёзного и надёжного как скала Юрия за рулём сидит одетая сплошь в темный джинс, кожу и серебро Мириам. Борис обнял его крепко, так быстро и сильно, что чуть не свалил с ног, прижался всем телом, теплой щекой к рубашке и второпях накинутому пальто — по-весеннему теплый и по-мальчишески счастливый, темные волосы своим беспорядком щекочут Тео шею. Борис пахнет разъездами, деревом барных стоек в Дублине, крепкими украинскими сигаретами, голландским кофе и чем-то неуловимо родным и домашним. Они ехали на заднем сидении, переплетя дрожащие пальцы — Мириам вела уверенно, рассказывала какие-то русские анекдоты, отчаянно материла на украинском «неумеющих ездить kozlіv de blyad права купили», и на их руки внимания не обращала совершенно, то ли потому что входила в круг приближенных, которые о Борисе знали едва ли не всё, то ли потому что где-то в Париже её ждала «moya prekrasna mon chéri». Тео нравилось вот так ехать, слушать хриплый смех Бориса в ответ на шутки Мириам. Борис улыбался, мягко поглаживал большим пальцем тыльную сторону его ладони, изредка переводя особенно непонятные русские слова, которые Мириам, не меняя тона, вставляла в свою речь. Впервые за долгое время Тео чувствовал уютную размеренность и правильность происходящего. Мягко, тепло освещенная кальянная была окутана сладкой дымкой, от которой всё казалось слегка размытым, будто только с мороза зашёл в тепло, и очки покрылись мелкими каплями конденсата. Скучающий парень за стойкой широко и как-то даже слишком расслаблено улыбнулся Мириам, когда узнал её. Они о чем-то поговорили на своем льющемся как патока языке, а потом Мириам показала им большие пальцы. — Вас, ребята, беспокоить не будут, но если что-то надо… — сказала она, многозначительно подмигивая и направляясь куда то к дальним, скрывающимся в полумраке, столикам. Улыбчивый парень провел их с Борисом к завешенному тяжёлой винно-красной тканью подобию комнаты — внутри просторнее, чем снаружи: всё та же полутьма, разгоняемая лишь мягким светом электронных свечей, пол усыпан красными бархатными подушками, а в самом центре стоит кальян — красивый, угли горят изнутри ровным жаром, отбрасывая на стеклянную колбу мягкие блики. Парень забрал у них пальто и тихо ушел, а Борис упал на подушки, ногами скидывая дорогущие туфли без любой заботы о их сохранности, и затянулся, губами плотно обхватив металлическую трубку. Тео аккуратно присел напротив и взял из протянутой унизанной кольцами и браслетами руки трубку. Глубоко вдохнув, Тео сразу почувствовал в дыме сильный, схожий с дорогим китайским чаем привкус марихуаны, который перебивался яркими нотками ванильного мороженого и лимона, и дым, густой, почти удушающий, оседал в воздухе густым осенним туманом. Борис без умолку щебетал о своих поездках — о веселых, вечно пьяных ирландцах, которые ловко заковали Бориса в свои наручники; о том, как Юрий, подравшись с французским таксистом на Монмартре, через пару часов пил с ним в баре и называл братом; о сломавшейся на загородной трассе в Польше машине и о том как они прятали чемодан кокаина в кукурузе ("Представляешь, Поттер, мы его на следующий день пять часов искали, пять часов! А всё потому, что Юрий поля перепутал!"); о нидерландском споре Мириам и Вишни (проиграли, впрочем, вдвоем и очень дружно); о холодных вечерах родного Борисова города ("Ох, Поттер, он, мой город, совсем не изменился, совершенно! Всё так же высок и холоден, знаешь, промышленный такой — я бы отвез тебя туда, показал!"). Тео слушал его голос — искры смеха, мальчишечий восторг, легкие нотки ностальгической приятной тоски при упоминании родного украинского города. Он жадно ловил каждый жест, взмах руки и улыбку, за которыми соскучился до безумия. Сам Тео, выдыхая густой дым, спрашивал о мелочах, нежился в хриплом на грани прокуренной простуды голосе, сам иногда сквозь смех рассказывая истории из антикварной лавки — особенно Бориса заинтересовали дамы за 50, которые изо всех сил пытаются привлечь внимание "хорошенького воспитанного юноши" и приходят поглазеть скорее на самого Тео, чем на резные ножки стола или вишневое дерево комода. Через время голова начала приятно кружится, а в комнатке стало жарко и душно — Тео расстегнул верхние пуговицы белой рубашки и небрежно, непривычно для самого себя, закатал рукава вверх. Борис же от жары изнывал — полюбить её так и не сумел, и, хоть он и находил кальян весьма приятным занятием, с жарой мириться долго не мог. — Я сейчас, — кинул он, немного раздраженно вздохнув, щёлкнул Тео по носу и распахнув тяжёлые шторы, босыми ногами пошлепал куда-то в сторону ресепшена. В голове у Тео мир помутнел, выцвел и заиграл новыми красками, а потолок (неожиданно узорчатый!) кружился в причудливом танце маленьких лебедей, и Тео разлёгся в ожидании — Борис, его хаотичный, невероятный Борис, — легко мог вот так вскинуться и куда-то побежать. От того, что Борис наконец-то приехал на дольше чем «пара часов до самолёта, Поттер, prosti», у Тео на сердце делалось тепло и хорошо, будто во вьюгу вернулся с улицы к потрескиванию пламени камина, шерстяному пледу в шотландскую клетку и тому человеку, который всегда ждёт тебя с радостью. Борис не сказал точно на сколько задержится в Нью-Йорке, но по его мягкому прищуру глаз и яркой улыбке было понятно, что времени у них будет достаточно. Наконец-то достаточно. Тео прикрыл глаза — веки от щедро добавленной в табак травки стали тяжёлыми, а мысли лёгкими и путающимися. В темноте плясали искры. От мягкого прикосновения к руке Тео открыл глаза — Борис вернулся, расселся на подушках, будто вовсе и не уходил. Только вот вместо черной плотной одежды на Борисе был длинный шелковый, пудрового оттенка дорогой обивки антикварных стульев из магазина Хоби, халат, мягко скользящий по бедрам, обтекающий каждый изгиб, и ясно дающий понять, что некоторые вещи сквозь года остаются неизменными — например, Борис, не носящий белья. В ответ на явное удивление Тео Борис неопределенно повел плечами и махнул рукой: — У Мириам только это нашлось «полегче». Уж не знаю откуда. Мириам была на добрых десять сантиметров выше Бориса и её халат закрывал его от ключиц до голых пяток, скрывая, впрочем, ровно ничего. Борису шло, у Бориса были видны родинки на тощей груди — мелкие пятнышки созвездий над Вегасом. Тео сглотнул внезапно ставшую вязкой слюну. Борис перевернул угли металлическими щипцами и затянулся. Смоляные волосы Бориса в полном беспорядке, он постоянно откидывает их с лица изящным движением руки — тонкие запястья, хрупкие пальцы с массивными кольцами, которые он даже сейчас не снял. Борис сидит, по-королевски откинувшись на подушки и вытянув перед собой босые ноги — птичьи косточки кажется вот-вот порвут тонкую кожу с синим лабиринтом вен и небольшим синяком над большим пальцем. На пятках мозоли, Тео знает — опять неудобная обувь на каблуке. Они вновь передают друг другу трубку, и с каждой затяжкой Тео становится лучше и жарче, расслабленнее, и всё, что осталось за пределами этой комнаты теперь далёко и неважно — только они вдвоем, здесь и сейчас. Жизнь хороша этой минутой. Минутой, где они наконец вместе, где можно не ждать, как весточки с фронта, «жив или нет?» смс-сообщения, где можно прикоснуться в ответ, обнять, вдохнуть полной грудью пьянящий запах темных волос, где можно слушать Борисов смех часами и смеяться в ответ. Смеется Борис так же как и делает всё — ярко, громко, искренне, с мальчишеским задором и морщинками в уголках глаз. Он откидывает кудрявую голову назад, и Тео не может перестать откровенно пялиться на его шею и движущийся под тонкой кожей кадык. От этого, и от того, как соскользнул с острого плеча халат, обнажая вдобавок ключицу, Тео ведёт. Борис смотрит на него из-под вьющейся челки, внимательно, пристально, но глаза его пьяно и влажно блестят. У Тео от этого взгляда и полуопущенных ресниц, откидывающих тени на впалые щеки, перехватывает дыхание. Борис знает, что делает — кончиками пальцев ведёт по своей обнаженной ключице легко, будто гладит клавиши старинного фортепиано, и выше, по шее, по острым скулам. Тео знает, если обхватить эту шею прямо над черными шнурками ладонью и сжать достаточно сильно, Борис начнет задыхаться и его улыбка станет пьяной как от пяти таблеток экстази, залпом запитых литром водки. Борис сползает вниз на подушках, тянется, изворачиваясь как довольный сытый кот, и перекатывается совсем близко к Тео — жар его кожи чувствуется даже через плотные классические брюки. Он приподнимается на локтях чтобы в очередной раз затянуться и сделать идеальные колечки дыма, а обострившееся обоняние Тео ловит легкий запах его дорогих духов и совсем немного - крепких сигарет. Борис касается постоянно, будто это ему жизненно необходимо, как утопающему — спасательный круг. Сжать ладонью предплечье, провести ступней по лодыжке, очертить указательным пальцем почти незаметные шрамы на костяшках правой руки, взъерошить волосы на затылке. Борис не прекращает прикасаться ни на минуту, а Тео в этой неуемной тактильности тонет с головой. Борис щурится в ответ на судорожный вздох, что совершенно случайно вырывается из груди Тео, ухмыляется одной из тех улыбок, что зажигают пьяные, бесовские огоньки в темноте глаз, и, немного покачнувшись, но всё ещё с грацией танцора, перекидывает ногу через обтянутые брюками бедра, усаживаясь на колени, давит своей приятной теплой тяжестью. Тео смотрит на него широко распахнутыми глазами — смоляные волосы торчат во все стороны, на скулах румянец яркими пятнами, глаза подобны темнейшей бездне. У Бориса на щеке родинка, с удивлением, самым краем сознания успевает отметить Тео, когда тонкие, жёсткие губы сметают всё, что есть в его голове k chortu. Целуется Борис в своей привычной манере — открыто, честно, отдаваясь полностью. Тео закрывает глаза, когда одно из колец глухо звякает о черепаховую оправу, а на щеку ложится горячая ладонь. Тео поддается, отпускает себя, всё тормоза вырывает с корнем — слишком легко сделать это, когда ты со всех сторон окружен только бархатом, дымом и Борисовской нежностью. Бедра у Бориса крепкие, мускулистые, а на спине даже через халат пальцами можно сосчитать все позвонки. Борис с ним отзывчивый и мягкий — ёрзает на коленях, изгибается, реагирует на каждое прикосновение, а сам пальцами гладит Тео по затылку, сминает выглаженную рубашку, требовательно прихватывает острыми зубами нижнюю губу. Борис пьянит, от него голова кругом. Тео сжимает в ладони мягкие кудрявые волосы на затылке Бориса и оттягивает назад с силой — тот шипит, его всего пробивает мелкой дрожью. Борисова шея пахнет терпкой вишневой косточкой когда Тео зализывает укусы. Борис дышит жарко и часто, тяжело вздымается грудь, в его вздохах — пески пустыни Вегаса. Тео целует выступающую костлявую ключицу, и там где были его губы секунду назад ярко темнеет след. У Бориса на теле завтра проступит причудливый узор от пальцев и зубов, а Тео будет гладить их и целовать податливый рот, про себя повторяя «мой, мой, мой!». Дрожащими пальцами Борис пытается стянуть рубашку с плеч Тео, царапает его лопатки, отчаянно прижимаясь ближе и одними губами говорит по слогам sil-ne-e. Борис неудержимый и неистовый, как русские морозы. И Тео закрывает глаза, Тео кусает, Тео сжимает талию Бориса, с нажимом проводит по пояснице, заставляя прогнуться. Ближе, ближе, ещё ближе. Борис поддается вперёд, жмётся, да так, что Тео через шелк и хлопок чувствует, что у Бориса стоит. У самого Тео член практически до боли твердый, дорогие дизайнерские брюки кажутся неудобной тряпкой. А Борис ёрзает, провоцируя и распаляя ещё больше. В комнате жарко, кожа Бориса обжигающая, Тео горит изнутри. Собственные пальцы Бориса не слушаются, когда он тянется подрагивающими руками вниз, пытаясь расстегнуть металлическую пряжку на ремне Тео. От Тео помощи в этом ждать не приходиться — он пальцами под халатом пересчитывает чужие ребра, кончиками нежно проводя по старым и новым шрамам, а ртом выцеловывает узоры на шее. Борис тихо ругается себе под нос, наконец победив в неравном бою с ширинкой Тео, и когда он запускает узкую ладонь в расстегнутые брюки, уже Тео давится вдохом. Борис двигает рукой медленно — серебро колец резко контрастирует с жаром ладони на чувствительной коже — оглаживает пальцем головку, размазывая капельки выступившей смазки, и у Тео поджимаются пальцы на ногах, в глубине горла рождаются тихие стоны. Борис подобен тем демонам, что в легендах приходят ночью и, соблазняя тебя, крадут душу — улыбка лукавая, подводка под глазами поплыла, а прямо на шее, выше чем могла бы его закрыть рубашка, темнеет след зубов. Тео ведет ладонью по спине Бориса вниз и через тонкую ткань обхватывает крепкую задницу. Борис только улыбается шире и, всё еще двигая рукой слишком медленно, покачивает бедрами, от чего Тео сжимает ладонь сильнее, чувствуя жар кожи. Одним движением он мягко опускает Бориса спиной на подушки — шелковый халат держится на честном слове и крепко завязанном поясе. Лицо у Бориса дезориентированное и раскрасневшееся. Он одним движением смахивает очки Тео куда-то в сторону — тысячу лет будут потом вместе искать под всеми подушками. Тео впивается в припухшие красные губы Бориса, целуя кусает уже не размениваясь на банальные нежности, Борис стонет, закрыв блестящие глаза с расширенными зрачками, и обхватывает стройными ногами Тео за талию, вжимая в себя сильнее. Когда Борис пытается окончательно скинуть с плеч Тео рубашку, тот обхватывает оба его запястья — всё ещё тонкие, как в Вегасе, только браслетов стало меньше — и прижимает к полу. Борис усмехается криво, одним уголком губ, и Тео толкается бедрами вперёд, вышибая у Бориса воздух из лёгких. Они трутся друг о друга как дорвавшиеся до первой близости подростки. Свободной рукой Тео ведёт по груди Бориса вниз, к ноющему члену, но вместо такого желанного прикосновения легкой щекоткой проходиться кончиками пальцев по внутренней стороне бедра — кожа там нежная, чувствительная, и Борис давится стоном. Он выгибается, пытаясь потереться членом о живот Тео, снять немного напряжение, но Тео упрямо не даёт ему сделать этого. Тео дразнится. Волосы Бориса закудрявились ещё сильнее, чем обычно, и прилипли к покрытому испариной лбу. Тео губами соединяет родинки на груди Бориса в рисунки звезд и созвездий: эти, на выступающей ключице — Змееносец, на ребрах чуть ниже сердца Северная Корона, а эта, темная родинка у самого соска — Сириус. Тео лижет сосок широким быстрым движением, а потом вбирает в горячий рот, посасывает и прикусывает. Соски у Бориса чувствительные, кожа предельно нежная, и Тео знает, что если зацеловать их докрасна, Борис будет хныкать от того, что даже самое лёгкое прикосновение к ним получается мучительно приятным (а после они будут слегка ныть напоминанием о прошлой ночи, от любого прикосновения тончайшей черной рубашки). Но на это сейчас у Тео совершенно нет терпения, и он ограничивается лишь тем, что оставляет возле родинки яркий след зубов. Руки у Бориса ловкие и чувственные, держать при себе он их не умеет — как только Тео отпускает его запястья, Борис вцепляется в его рубашку так, что Тео отчётливо слышит треск ткани и ниток. Вслепую Тео нашаривает в кармане тюбик со смазкой — насмешливый подарок от Китси — полностью в её вкусе, вишнёвая, которую он смущённо сунул в карман и удачно о ней забыл. Наскоро смазав пальцы (голова идет кругом от настойчивых губ Бориса на нежной коже, защищающей сонную артерию), Тео опускает руку вниз, Борис — расслабленный, податливый и открытый ровно настолько, чтобы голову вело от желания — откидывает кудрявую голову назад, закусывает губу и в ответ на немой вопрос Тео, широко улыбается: — Думал о тебе утром, solnсe. От яркого почти живого изображение Бориса в душе, возникшего на сетчатке глаз Тео, тугой горячий узел возбуждения сжимается внизу живота ещё сильнее — от того как он растягивает себя, оставив на раковине все кольца с их острыми углами и камнями, изломанные брови взлетают к переносице, капли воды стекают по давно не видавшей загара коже, а тонкие губы беззвучно повторяют одно имя. «Тео». — Тео! — хриплый голос Бориса возвращает Тео из фантазий в реальность, где всё ещё лучше — Борис смотрит прямо в глаза, его взгляд мутный, расфокусированный, расширенные зрачки слились с радужкой. Его вид, его голос, мелко подрагивающие бедра — всё кричит Тео двигаться быстрее. Но Тео медлит, изводят и себя, и Бориса, пальцами проникает медленно и мягко, а у самого по виску катятся капельки соленого пота. Борис внутри узкий и горячий, требовательно сжимается вокруг двух пальцев, поддается бедрами в попытке получить больше, глубже. Тео в ответ за бедра прижимает его другой рукой к подушкам, давая себе возможность насладиться таким Борисом — мокрым от пота, задыхающимся, почти разбитым. Когда Тео сгибает свои ловкие из-за вечной работы в мастерской пальцы и прижимает их ровно туда куда надо, Борис весь вскидывается и протяжно, почти скуля, стонет. Он сжимает предплечье Тео, больно вдавливая в кожу холодные серебряные кольца, вздрагивая от каждого движения внутри. Борис недовольно всхлипывает от ощущения пустоты, когда Тео вытаскивает пальцы, что бы наскоро смазать член и войти одним плавным движением. Борис низко стонет, его глаза плотно закрыты, слёзы застыли в уголках, размазывая черную подводку, пятками он пытается вжать Тео в себя, заставить войти до конца, что бы сплавиться в одно целое, как серебро и золото сливаются в платину. Борис узкий и чертовски горячий, у Тео в глазах темнеет и он едва сдерживается что бы позорно, как школьник, впервые зажавший черлидершу в раздевалке после матча, не кончить. Борис тянет его за волосы вниз и целует глубоко, мокро, до мурашек по коже пошло, царапая короткими ногтями загривок и коротко качает бедрами навстречу, боже, Поттер, двигайся наконец. Воздух вокруг тяжёлый и влажный, кожа с кожей соприкасается с влажным звуком. От ногтей Бориса на спине Тео останутся красные полосы, а он сам будет скрывать рубашкой сеть темнеющих засосов на груди. Тео двигается внутри Бориса медленно, то оставляя внутри лишь головку, то толкаясь вперёд до основания. Борис от этого шалеет и задыхается, ему так хорошо, так плохо, так хочется быстрее. Борис выдыхает слова на пяти языках, почти в трансе смешивая русский, польский, украинский, английский и голландский, будто в баре крепкий коктейль, от которого в голове белый шум старого телевизора. Тео невыносимо жарко и тесно — Борис сжимается вокруг его члена и подмахивает бедрами, пытаясь задать свой, быстрый и резкий, как и он сам, ритм. Когда Тео проезжается членом по простате, Борис выгибает спину, рот открыв в немом, застывшем восклицательным знаком в конце абзаца, вскрике. Тео тянет Бориса пятерней за волосы, кусает шею, целует прекрасное лицо и страдальческий излом бровей. Сдерживаться уже невозможно, в голове и вокруг густой концентрированный туман. Они оба раскаленные до предела угли — крепко сплетают пальцы в обещании. Тео целует открытый мокрый рот, впивается жадно, язык скользит по языку, Борис отвечает и тихонько скулит — его напряжённый член трется о живот Тео на каждом движении, от чего у Бориса под закрытыми веками взрываются сверхновые и рождаются вселенные. Его глаза закрыты крепко, ресницы от слёз мокрые и весь он очаровательный вот так — на пределе, изведенный. Шелк халата липнет к мокрой коже, член пачкает смазкой впалый живот. У Бориса меж сведённых к переносице черных бровей глубокая складка, он кусает красные припухшие губы почти до крови, и Тео знает — Борис чертовски близко. Тео целует-кусает его в место, где шея переходит в подбородок, Борис протяжно, громко стонет его имя и срывается за черту первым, будто этот поцелуй и был последней каплей — он, выгнувшись в руках Тео, застывает дугой, тихо, протяжно охнув, сжимает руку Тео в своей почти до боли, дрожит всем телом, смотрит в глаза — по виску черная слеза. В глазах у Бориса смоляная бездна, и Тео послушно, зачарованно смотрит — и летит на чернющее дно, тонет, захлёбывается в ощущениях. Хорошо до темноты Борисовых обдолбанных зрачков перед глазами, все чувства будто отключаются на пару секунд, минут, часов, что бы с новой силой ударить и выбить дух чистой волной огненно-обжигающего удовольствия. Обессиленный, Тео падает на Бориса, шелк халата холодит кожу, а сперма на животе пропитывает дорогую рубашку — теперь точно стирать. Или выкинуть, у него такими весь шкаф забит. Они оба потные, мокрые, в воздухе резко пахнет сладким лимонным дымом, химической вишней и сексом. Дрожащими руками Борис обнимает Тео, прижимая его ближе, устраивая пшеничную макушку у себя на тяжело вздымающийся груди. У Тео грудь сдавливает от щемящей нежности и любви, он прикрывает глаза и вслушивается в родное колотящееся сердце — двигаться совсем не хочется, по всему телу растекается сладкая нега сонливости. Борис пальцы тонкие путает во взмокших волосах Тео, перебирает их с нежностью и заботой, какие он проявляет только к нему — угли затухают на железной подставке, лишь отдавая приятное тепло. Борис, всё ещё пытаясь отдышаться, смеётся, запрокидывая назад голову и этот громкий беззастенчивый звук вибрацией отдается по всему его телу, передаваясь Тео. — Эй, Поттер, — всё ещё посмеиваясь, и стирая тыльной стороной ладони растекшуюся безбожно подводку, — ты, надеюсь, не оставил сигареты в пальто? Тео смеётся в ответ — ему наконец хорошо. А сигареты он и правда в пальто забыл.