Путь из бездны

       Шиман в отчаянии.        Под глазами залегли тени, рубашка уже не сверкает кристальной белизной, а волосы от частого запускания в них рук давно потеряли привычное положение и теперь торчат, словно иглы дикобраза. Китель небрежно накинут на спинку стула, верхние пуговицы рубашки расстёгнуты, а глаза стали безжизненными и совсем потухли. Начищенные ботинки больше не блестят, а в голове столько мыслей, что хочется лезть на стену.        Шиман не спит уже двое суток.        Ему иногда кажется, что всё это какой-то странный сон, и он вот-вот проснётся и увидит над собой родное небо Галле. Её имя так похоже на название его родного города. Какая ирония. Он позволяет себе улыбнуться краешком губ.        Галя. Он сначала не понял, что это что означает это слово, но когда она обернулась к позвавшей её девушке, сразу догадался. Галя. Это как Галина, но только не так официально. Мягче. Нежнее. Болезненней.        Имя тупым сверлом ввинчивается в грудную клетку. Пробивая там зияющую дыру. Оставаясь там. Как будто всегда там и было. Долбанная гармония. Такое неправильное. Такое нужное.        Шиман никогда таких не видел. Иссиня-чёрные волосы. Красивые карие глаза. Мягкая улыбка. Казалось, она пыталась понять даже их — вторженцев, захватчиков, убийц. Понять и узнать о них больше, чем то, что они выжгли о себе деревнями, окровавленными пулями выложили на стене, написали кровью на белом снегу. А Шиман, в свою очередь, пытался понять её. Её русскую душу. Понять то, что сокрыто на самом дне этих кофейных глаз.        Он не успел заметить, когда она стала для него кем-то больше, чем просто гувернантка для детей Краубе.        Когда он узнал о том, что произошло в спальне гауляйтера, то был готов собственноручно пристрелить его из собственного именного пистолета.        Когда её привезли в некое подобие больницы, Шиман как раз собирался оттуда уходить — он уже забрал по поручению Готтенберга какие-то важные документы и делать здесь теперь было нечего. Стоило ему увидеть такое знакомое, но такое бледное лицо, как он сразу понял — что-то случилось. У Отто - знакомого врача, который латал его пару раз, он узнал, что девушка доставлена с сильной потерей крови. Видимо, сопротивлялась до последнего. Остановить кровопотерю не удаётся. Срочно нужна донорская кровь.        У неё очень редкая группа крови. Его. Он, не раздумывая, стаскивает китель, а в следующую секунду Отто уже уносится за аппаратурой для переливания.        В последующие минуты всё происходит слишком быстро. В памяти мелькают лишь обрывки. Закатанный рукав его белой рубашки. Лёгкое покалывание в месте, куда вошла игла. Багровая, как закатное солнце, кровь. Стакан коньяка, который Отто заботливо оставляет перед тем, как умчаться на операцию. Перед глазами всё расплывчато, будто на смазанном фотоснимке. Шиман прикрывает глаза и несильно бьётся затылком об стену, к которой приставлен его стул. Минуты медленно тянутся одна за другой, так неспешно-тягуче, словно незастывший янтарь.        Ему совершенно не жалко на неё арийской крови. Может забрать хоть всю. Она просто должна остаться в живых. Этого ему вполне будет предостаточно.        Просыпается он уже под утро, заботливо укрытый пледом. Отто заполняет бумаги за столом. Шея болит от неудобной позы, и он поводит плечами, разминая затёкшие мышцы.        — А, проснулся, герой-любовник, — Отто усмехается, щуря озорные голубые глаза.        — Как она? — Шиман потягивается и, прикрывая глаза, трёт шею.        — Всё с ней в порядке. Спит. — врач откладывает записи в сторону. — Кофе будешь?        Офицер кивает.        — Зайдёшь к ней? — Отто прищуривает глаз, со смехом разглядывая его помятую физиономию.        Шиман что-то утвердительно булькает в кружку, с недовольством хмуря брови — когда врач говорит таким тоном, стоит ждать каверзных вопросов. Но тот не сказал ничего.        — Она в семнадцатой палате, — лишь улыбается врач. — Я выпишу тебе пропуск, — добавляет он, наблюдая за тем, как офицер на подгибающихся ногах, пошатываясь, двигается к выходу.        Он заходит в палату и поражается, насколько бледна её кожа. Чёрные волосы, разметавшиеся по подушке, только подчёркивают эту болезненную бледность.        Шиман бесшумно подходит к ней и кладёт свою руку поверх её ладони.        — Всё будет хорошо. Я обещаю.        Он садится прямо на пол у её кровати, опираясь спиной на стену и несильно ударяясь об неё затылком. Поворачивает голову к девушке и прикрывает глаза.        Шиман не выходит из больницы два дня. Перекусывает на пару с Отто. Дремлет в коридоре, прислонившись к стене, пока врачи находятся в палате, чтобы не мешать им. Выходит в коридор всего пару раз и, заметив у выхода знакомого, передаёт через нео бумаги для Готтенберга, который наверняка уже начал думать, что его похитили, взяли в заложники, пытают, убили, в конце концов. Всё остальное время - сидит в палате. Рядом с той, которая ему нужна. Рядом с той, которой он нужен.        Шиман просыпается резко, будто толкнул кто-то. Встаёт с пола, отгоняя сонливость, и подходит к кровати. И сразу понимает — что-то не так. Что-то неуловимо, но изменилось. По привычке накрывает руку девушки своей — и тут он чувствует, что тонкие пальцы сжимают его запястье. Он неверящими глазами наблюдает за чужой хваткой на своей руке. А потом… Его Вселенная жмурится и приоткрывает карие глаза.        Мужчина от переизбытка чувств готов потерять сознание, но держит себя в руках. Однако сказать удаётся всего слово. Шиман расплывается в широкой улыбке и сжимает в ответ её руку. Он мог бы сказать ей тысячи красивых слов, миллионы комплиментов и сотни признаний в любви, но вместо этого произносит одно, такое нужное и правильное сейчас слово.        — Привет.