томик цветаевой, гербарий и влюблённость

я слышу даже под водой вопрос: почему я такой

Не могу назвать тот день обычной рутиной школьника. С самого утра в моей голове были странные мысли: мне хотелось всё поменять. Начиная с мелодии будильника, что я не трогал с самой покупки телефона, заканчивая расстановкой мебели в комнате, которая тогда, двадцать восьмого ноября, в семь двадцать четыре утра, казалась максимально неудобной и неподходящей к моему образу жизни. Я думал о том, что хорошо было бы передвинуть стол к окну, когда чистил зубы. И о том, что хочу пользоваться другим шампунем, когда готовил себе завтрак в виде двух бутербродов. Маршрут до школы изменить хотелось тоже, но я опаздывал из-за того, что долго выбирал, что надеть, ведь обычная форма казалась мне тусклой и простой. В итоге на учёбу я шёл в чёрных джинсах и такого же цвета кофте, надетой поверх рубашки (и надеялся, что завуч не даст мне по ушам за такой внешний вид). Оксана писала очень много сообщений, я слышал звуки уведомлений поверх музыки в наушниках. Фролова угрожала мне расправой, если я не появлюсь на уроке; не отвечал я только потому, что на улице было слишком холодно и руки замерзали моментально. За ночь всё припорошило снегом, и знакомые до боли в глазах улицы даже казались мне красивыми. Я был благодарен самому себе за привычку всегда смотреть под ноги, потому что именно она помогла мне обойти несколько луж, покрытых тонким льдом — я бы на них не поскользнулся, но кроссовки бы промочил точно. Шарф был успешно забыт дома, и шею ощутимо продувало, поэтому я кутался, как мог, в воротник осенней куртки. За те двадцать минут, что я шёл быстрым темпом, дабы успеть вовремя, меня несколько раз накрыло ощущением того, что сегодня должно что-то произойти. Я мог сравнить это лишь с тем моментом, когда ты идёшь в школу в свой день рождения, весь на параде, ожидающий поздравлений; ты точно знаешь, что это случится и внутри сидит приятно-волнительное чувство. В холле на меня налетает Оксана, бурчит, что я холодный, и стаскивает с меня шапку, параллельно уводя в раздевалку, ведь: — Чё ты будешь на этих скамейках сидеть, время тратить, прямо там переобуешься. Давай шустрее, у нас три минуты до звонка, — она суетится и говорит быстро-быстро. Я отдаю ей свою куртку, и она вешает её на крючок, после запихивая в рукав мою шапку и доставая из карманов телефон и ключи. На Фроловой серые брюки и белый свитер, а ещё я замечаю серёжки с котятами, когда она заправляет волосы за уши. Сказать что-то о её наряде не выдаётся времени, она буквально тащит меня в сторону лестницы, и где-то через четыре ступеньки звенит звонок. Спешить мне совсем не хочется, но Оксана бежит — и я бегу за ней, кое-как придерживая сползающий с плеча рюкзак. Нам везёт: когда мы, запыхавшиеся, заглядываем в кабинет, то учителя там не обнаруживается. Только шушукающиеся о своём одноклассники, что рефлекторно затихают, стоит двери открыться. Я, как обычно, ползу назад, в этот раз опускаясь на дальний от окна ряд. Оксана садится за вторую парту, заранее зная, что биологичка нас рассадит. Она оборачивается через плечо и смотрит на меня, пока я роюсь в портфеле в поисках тетрадки, которую сегодня не забыл дома, потому что вчера сделал домашнее по причине 'скинули в общую беседу решение'. Учебники я не ношу чисто из принципа, поэтому прошу у сидящих передо мной. У Ильи недовольное лицо, но он протягивает мне биологию за восьмой класс и говорит, чтобы я обязательно — кровь из носу — вернул. Киваю ему в ответ и открываю на первой попавшейся странице. Учительница появляться не собирается, поэтому я растягиваюсь на парте, используя свою руку, как подушку. Главное действительно не уснуть. От начала урока проходит около десяти минут, когда что-то, наконец, начинает происходить. Я поднимаю голову и смотрю немного сонным взглядом, пытаясь понять причину общего гула. Около учительского стола стоит наша классная руководительница, что уже не очень хороший знак, но рядом с ней топчется парень нашего возраста, и мне становится ясна вся суть ситуации. — Итак, класс, — Людмила Васильевна всегда говорит очень громко, из-за чего хочется заткнуть уши берушами, — с этого дня с вами будет учиться новый человек. Надеюсь, вы хорошо примите его в своём коллективе и не будете обижать. Это Арсений, он перевёлся к нам… Дальше я не вижу смысла слушать поток ненужной информации, я разглядываю этого Арсения. Первая мысль, которая ко мне приходит, это что он почему-то выглядит как человек из какой-нибудь советской книжки. Тихий, держит в руках, прижав к себе, тетрадку, одет скромно и по школьному уставу. Я бы даже сказал, 'мальчик-зайчик'. Я вздыхаю и бросаю взгляд на окно, улыбаюсь. Снег пошёл: большими такими хлопьями, аж захотелось выйти на улицу и запрокинуть голову к небу, посмотреть на это именно с такого ракурса, может, словить несколько снежинок ртом. Стоит мне оторваться от рассмотрения падающих снежинок, так я сталкиваюсь взглядом с Арсением. Становится неловко, и я решаю, что моя одиноко лежащая ручка очень интересный предмет для изучения. Честно сказать, я ненавижу такие моменты, потому что не знаю, стоит ли продолжать смотреть на человека или же сделать вид, будто ничего не было. Зачастую я выбираю второй вариант, как можно понять. Как жаль, что в школу нельзя в солнцезащитных очках, в которых непонятно, на что или кого ты там смотришь. — Сядь пока с Антоном, а я подумаю, куда тебя можно будет потом посадить, — после этих слов Людмилы Васильевны я роняю ручку и очень по-идиотски лезу под стол её доставать. Прекрасно, чёрт возьми, теперь я чувствую себя полным кретином и почти уверен, что кончики моих ушей покраснели. Прикладываю все усилия, чтобы не стукнуться затылком об парту. Получается. По ощущениям волосы ушли в свободный полёт, поэтому я пытаюсь их немного причесать рукой, при этом сделав вид, что я это не намеренно. Какой же идиот. Арсений не выглядит зажатым или слишком робким, самый обычный парень, что перевёлся в другую школу. Он кладёт свою тетрадку на стол, достаёт из рюкзака целый пенал и только после садится. — Поделишься учебником? — он спрашивает тихо, чуть пригнув голову; я думаю, это играет привычка прятаться от учителей. Я отрешённо киваю и почему-то говорю: — Антон. Дебил. В моей голове проскочила прекрасная мысль представиться, и я не стал ей сопротивляться, но сейчас понимаю, как же это глупо. Протягиваю ладонь как бы в честь знакомства и думаю, что будет вполне логично, если он молча пересядет за свободную парту. Но Арсений смотрит мне в глаза и улыбается. — Арс, — он пожимает мою руку, быстро разрывая касание; я молчу, — так поделишься учебником? Меня хватает лишь на то, чтобы пододвинуть раскрытую книжку на середину парты. Говорить, что она не моя и вообще принадлежит Илье, я не хочу. Не скажу, что я нервничал из-за нового потенциального знакомства, просто в неловких ситуациях был весь я. Хотя, по сравнению с начальной школой, где я постоянно падал, врезался в людей и проливал на себя чай из столовой, количество глупых происшествий уменьшилось. Оксана шутит, что я просто научился управлять своими длинными конечностями и теперь они меня слушаются; в её словах определённо была доля правды. Кстати, о Фроловой: она снова поворачивается и широкими глазами смотрит то на меня, то на Арсения. Вот с Оксаниным взглядом я никогда сталкиваться не боялся, потому что, ну, мы дружим с первого класса и между нами произошло много хуйни за эти восемь лет. Я поднимаю одну бровь и жестом показываю ей отвернуться; в ответ мне показывают язык на пару с закатанными глазами и всё же отворачиваются. Я снова возвращаю своё внимание к Арсению. Я не знаю, что сказать и нужно ли вообще это. Классная руководительница говорит с биологичкой, и это первый раз за всю историю моего обучения, когда я хочу, чтобы урок быстрее начался. В какой-то момент мне кажется, что от Арса пахнет библиотекой. Не знаю, почему именно такая ассоциация появляется в моей голове, но я не особо ей сопротивляюсь и немного ближе двигаюсь к нему, прикрывая это действие тем, что смотрю в учебник. К концу урока у меня появляется ощущение, что он сбежал из прошлого века и отчаянно пытается подражать нынешним традициям. У него очень ровный почерк, но я не сказал бы, что он похож на девчачий, нет — он подходит ему на все сто процентов; он постоянно отвлекается и пишет на полях тетрадки карандашом отчего-то знакомые мне строчки, но я не могу понять, откуда они. * Я не знаю, как это происходит, но мы начинаем ближе общаться. Сначала он говорит, что ему комфортно сидеть рядом со мной, а потом мы смеёмся на уроках и ходим вместе в столовую (и это всё под недовольным взглядом Оксаны). С его появлением в ореоле моей жизни зима больше решила не уходить, поэтому на улице стабильно минус много градусов и пушистый снег. Я больше не забываю шарф дома и путаюсь в нём практически каждый раз, когда пытаюсь намотать нормально. Арсений ходит в красной шапке с помпоном и с открытой шеей. Я замечаю это в середине декабря, когда мы впервые за всё время случайно пересекаемся у входа в школу. Во мне никогда не было задатков правильного мальчика и порой я гробил своё здоровье не лучшими способами, но перенесённая ангина дала свои плоды в виде побочного эффекта: заставлять всех носить шапки и шарфы. Мои и чужие родители любили меня за это. В этот день я даже толком не прощаюсь с Фроловой: вылетаю из школы, сбегая по ступенькам, лишь бы догнать Арсения. Он всегда собирается очень быстро и пропадает из поля зрения, когда я только начинаю переобуваться. Никогда не понимал, как он это делает. Замечаю знакомую красную шапку в конце аллеи и почти несусь, стараясь при этом всё-таки не упасть. Спасибо маме за длинные ноги, благодаря которым я достигаю своей цели раньше, чем моя дыхалка начинает отказывать. Попов смотрит на меня перепуганным взглядом и аккуратно берёт за локоть, пока я пытаюсь восстановить дыхание. — Всё в порядке? — взволнованно спрашивает он, отводя нас чуть в сторону, чтобы не стоять посреди дороги. Только сейчас понимаю, как вся ситуация будет выглядеть странно, когда я сделаю то, ради чего устроил забег. — Всё хорошо, — я киваю и поправляю свою шапку, сползающую на брови. Арс смотрит на меня вопросительно и держит руки так, будто готов ловить меня. У него немного покрасневший нос и голубые глаза (я замечаю это только сейчас). Я решаю, что слова в данный момент излишни, поэтому молча наматываю на Попова шарф. Не просто накидываю, лишь бы было, а завязываю, чтобы ничего не продувало. Он смотрит на меня. Просто смотрит, теперь без вопросов и непоняток. — Ходить с открытой шеей плохо, — поясняю я, пряча замёрзшие руки в карманы. — Я знаю. Постараюсь исправиться. Он стоит в моём шарфе и улыбается. Я кутаюсь в ворот куртки и не понимаю, зачем это сделал. Мимо нас проходит уткнувшаяся в телефон Оксана и то ли действительно не замечает, то ли игнорирует из обиды, но я не окликаю её. — Давай проведу до дома? — спрашиваю, уводя глаза в снег. Я задаю вопрос от балды, но после оправдываю себя тем, что хочу узнать Арсения поближе, не как одноклассника, а как человека. В первые пару секунд мне кажется, что он откажется и пошлёт меня. — Если тебе не трудно. Я мотаю головой из стороны в сторону. И мы идём. На самом деле идёт Попов, а я уже плетусь за ним, в голове перебирая варианты тем для разговоров. Узнать бы для начала, чем он увлекается, но спросить напрямую слишком неловко и как-то глупо, что ли; жаль, что он не носит никаких значков с группами, которые слушает, или что-то подобное, было бы легче. В какой-то момент мы ровняемся и даже шагаем нога в ногу, я зачем-то поворачиваю голову и разглядываю его лицо, не знаю, заметил ли он это. Арсений выглядит спокойным, и я даже перестаю загонять себя, что молчание между нами нагнетающее. Вообще-то я не особо люблю много говорить и в общении с Оксаной в основном слушаю, потому что формулировать мысли в устной форме явно не моё. — Не хочешь зайти на чай? — он замедляет шаг, поворачивая голову, и до меня доходит, что я продолжаю пялиться на него и теперь это точно заметили. Не быть мне шпионом. — Что? — я прекрасно слышал вопрос, но решил уточнить, давая ему своеобразную возможность передумать и поменять своё решение. Он повторяет вопрос слово в слово. Я соглашаюсь. Оказавшись в его квартире, мне ещё больше кажется, что Арсений сбежал из прошлого века. Всё здесь веет старостью, но не противной или пугающей, а какой-то раритетной, я чувствую себя слишком ребёнком среди этих стен и не понимаю, плохо ли это. Даже кот, которого я обнаруживаю в ванной на табуретке, выглядит так, будто прожил лет двести и вообще видел дуэль Пушкина с Дантесом. Почему я привожу именно такой пример? Не знаю, но он кажется мне самым подходящим. — А как зовут кота? — заходя на кухню к Арсению, интересуюсь я. Эта фраза кажется мне самой подходящей для ненавязчивого разговора; сейчас он скажет что-нибудь про то, что любит животных, и мы будем говорить о том, какие они классные. — Просто Кот. Он бабушкин, и мы с ним не особо ладим, — поясняет, роясь в нижнем кухонном шкафчике, сидя на корточках. — Тебе чёрный или зелёный? — Чёрный. Мы замолкаем. Я чувствую, что Арс не закончил, отвлёкшись, поэтому жду, смотря за тем, как он достаёт коробочку из-под кофе, в которой оказывается заварка для чая. — Я чёрт знает, сколько ему лет, но порой мне кажется, что он в два раза меня старше точно. Когда я жил у родителей, я о его существовании даже не знал, перебрался сюда — столкнулся с этой мордой. Все руки мне ободрал, гадёныш, — ругательство, пусть даже и не матное, от Арса мне слышать непривычно. Нет, я не принимал его за суперправильного человека, просто… это было чем-то странным, и всё. Но определённо не чем-то плохим. — Перебрался сюда? Ты один живёшь? — я беру на себя смелость присесть на табуретку возле стола; Попов замечает это и ничего не говорит, так что я даже расслабляюсь, теперь лишь следя за его движениями. — Когда как, если честно. Это бабушкина квартира, и первая причина, почему я сюда сбежал, это рождение младшей сестры. Нет, я рад и всё такое, но дома постоянно шум, мама суетится, а я со своей учебой только мешаюсь, — он наливает в старый советский чайник воды, и я только сейчас замечаю, что плита газовая. — Плюс, как ты мог заметить, отсюда совсем недолго идти до школы. А ещё бабушка очень часто проводит время в той квартире, помогает маме, сидит с внучкой, отчего я предоставлен сам себе. Разве это не здорово? Я понимаю, что это риторический вопрос. Арсений ведёт монолог, и ему, как я понимаю, совсем не нужны мои фразы, чтобы просто говорить. Уже сейчас для себя отмечаю, что его интересно слушать, даже несмотря на то, что рассказывает он обычные, бытовые вещи. Я подпираю подбородок рукой, пока Попов поджигает спичку, коробочку с которой только что очень упорно искал за микроволновкой. И снова мы молчим, пока Арсений достаёт кружки и ставит сахарницу на середину стола. Я быстро, по привычке проверяю сообщения в телефоне, но отвечаю лишь маме, уведомляя, что собираюсь гонять чаи у одноклассника. Арс ловко бегает по маленькой кухне, и я ему даже немного завидую, неудобно подтягивая ноги к себе, чтобы они ему не мешались. Табуретка, на которой я сижу, очень шатается, и мне приходится ловить то ли равновесие, то ли дзен, чтобы оставаться в ровном положении, но после дачи, где у деда все стулья такие, это не особо вызывает у меня затруднения. Когда все важные дела сделаны, Попов опускается на стул, оказываясь напротив меня. Он шумно выдыхает и улыбается уголками губ, чуть запрокинув голову; смотрит на меня — и я снова теряюсь, начав поправлять ворот школьной рубашки. Арс смеётся. Слово за слово, и у нас заходит разговор об учёбе. Арсений говорит свои впечатления об одноклассниках и учителях, а я почти во всём с ним согласен. Я опираюсь спиной о стену и смотрю то на чайник, потрёпанный временем, то на Попова, который говорит теперь чуть тише и спокойнее, полностью сосредоточенный на своей речи. Я киваю болванчиком на многие его фразы; не потому что не слушаю и лишь делаю вид, а потому что не хочу его перебивать — это в принципе некультурно. Когда чайник начинает свистеть, на кухню вальяжно заходит Кот, останавливаясь возле холодильника. Попов смотрит на него грозно, а я разглядываю рыжие полоски на пушистой лапе. — Сейчас я заварю чай и наложу тебе еды, понял меня? — Арс разговаривает с котом слишком серьёзно, но я сам такой же, поэтому понимаю на всех уровнях. Животному, как мне кажется, по боку, оно разваливается на полу пузом кверху и прикрывает глаза. Полноценно участвовать в диалоге с Поповым я начинаю, когда моя кружка оказывается наполовину пустой. Замечаю у него на подоконнике 'Ревизора' и спрашиваю: — Ты читаешь? Он оборачивается, видимо, проследив за моим взглядом, и берёт в руки книгу, начав разглядывать обложку. Открывает, проводит пальцами по первой странице и откладывает рядом с собой. — Есть такое. Возможно, тебе покажется это глупым, но мне нравится литература, классика в том числе, — он немного съезжает по стулу вниз и прячет глаза, будто я собирался осудить его за интересы. — Почему мне должно казаться это глупым? — искренне не понимаю я. — Я, конечно, не особо люблю читать, потому что меня мало чем заинтересуешь, но это же здорово. Погружаться в этот мир и абстрагироваться от реальности… Арсений выдыхает, а потом улыбается. Я замечаю, как он расслабляется и вытягивает ноги. Накормленный Кот лежит возле моей лодыжки и иногда лениво касается лапой. Порой я заглядываю под стол и смотрю на него, но он почти никогда не смотрит на меня. — Правда, я никогда не любил стихи, — продолжаю и замечаю, как Попов хмурится, отчего спешу пояснить. — В смысле сами стихи любил и люблю, а вот учить их — нет. У Арса очень интересно сменяются эмоции, и последние полчаса я ловлю себя на мысли, что наблюдаю за его мимикой. Он встаёт, чтобы подлить себе в кружку кипятка, а я беру с тарелочки печенье. На улице стеной падает снег, и это выглядит очень красиво, особенно сейчас, когда уже заметно стемнело. — А я очень люблю стихи, — тихо говорит он, садясь обратно, — с детства ещё. Никогда не учил их специально, просто читал много раз, потому что нравились, и они как-то сами запоминались. Его интонация была похожа на ту, которой рассказывают секреты. Мне казалось, что сейчас он добавит какое-нибудь 'только никому не говори', но Арс лишь стучал чайной ложкой по стенкам чашки и крутил в пальцах фантик от конфеты. Теперь мне становилось понятно, почему от Арсения невольно веет библиотекой и двадцатым (а может, и вовсе девятнадцатым) веком. — Прочитаешь что-нибудь? — больше прошу, нежели спрашиваю я. Он кусает свои губы — зачем я на это смотрю — и ёрзает на стуле. — Давай как-нибудь в другой раз? Я соглашаюсь. А что мне остаётся делать? Напирать я не хотел, потому что не видел в этом смысла, мне важен комфорт человека в общении со мной, даже если мы и не близки. Поэтому я увожу тему к сериалам, порой возвращаясь мыслями к тому, что хотел бы услышать, как Арсений читает какого-нибудь Маяковского или Есенина. В итоге, к концу вечера, когда мы прощались у него на пороге, я точно знал две вещи: Арс ходит в морозы без шарфа и очень сильно любит стихи. * Следующий раз вне школьных стен мы пересекаемся в новогоднюю ночь. В группе класса все почему-то решают обменяться своими координатами, и Арсений пишет, что бродит по площади с родителями. Я оказываюсь где-то рядом и выискиваю взглядом шапку с помпоном, которая стала для меня главным ориентиром Попова. Мама пытается перекричать народ, чтобы ответить кому-то в телефоне, пока я закатываю глаза: сообщения, видимо, придумали не для удобного общения. Арс кидает мне в личные фотографию с какой-то глупой подписью. Я разглядываю её около минуты, замечая знакомую локацию — жёлтые лавочки — и мчу по льду туда. Мать оказывается предупреждена и лишь говорит не уходить слишком далеко и держать телефон при себе, как будто я когда-то забываю про него. — Привет, — говорю, подходя к нему со спины (и мысленно молюсь, чтобы не обознался, иначе это будет слишком неловко, и я умру в ближайшем сугробе). Поворачивается ко мне Попов, и я облегчённо выдыхаю, обходя лавочку. Он смотрит с приоткрытым ртом, и я смеюсь, несильно стукая его по подбородку. Оглядываю его в свете уличных гирлянд, отмечая, что на его шапке достаточно много снега, и это означает, что либо Арсений давно торчит на улице, либо умудрился слетать в сугроб. — Опять без шарфа, окаянный, — ворчу я, на что Попов делает виноватый вид и прячется в ворот куртки. — Прости, — он бубнит и напоминает мне нахохлившегося воробья. Через пару минут диалога ни о чём я вспоминаю о том, что на моих плечах висит рюкзак, без которого я не выхожу по привычке, потому что если у меня ничего не болтается за спиной, то мне кажется, что я что-то забыл. Я ставлю его на заснеженный бордюр, около которого мы стояли, и сажусь на корточки. Арсений пытается заглянуть мне за плечо, но в этом месте достаточно темно, и я почти на все сто уверен, что он ничего не видит. Вчера я ходил по магазинам, докупая подарки. Вообще, я дарил их малому кругу лиц, а точнее, если не считать семью, то только одному: Оксане. Но в этом году я невольно придумал подарок Арсению и решил не сопротивляться этой мысли. Поэтому сейчас я доставал из портфеля длинный вязаный шарф, что забыл выложить дома (очень удачно, к слову). Попов смотрит широкими глазами, а потом улыбается, когда я отдаю ему подарок в руки. Он трогает и гладит его, как кота, прежде чем намотать на себя. * К лету я могу назвать Арса другом. Не то чтобы я делал поспешные выводы, но мы говорим о многих вещах и, надеюсь, доверяем друг другу. Арсений хорошо спелся с Оксаной, и теперь мы тусуемся тройкой долбоёбов везде, где только можно. Иногда они сидят вместе на уроках, и я пишу им злобные сообщения одинокого орла, сидящего на Камчатке. Но у меня нет дружеской ревности, наверное потому, что это чувство отсутствует у меня в принципе. Так удивительно получается, что в июне все остаются в городе. Я рад, потому что проводить очередное лето в телефоне и компьютере не хотелось. Все карманные расходы улетают на мороженое и газировки, бутылки от которых всегда оказываются в моём портфеле, потому что 'в меня не влезает, потом допьёшь'. В какой-то момент мать даёт подзатыльник и говорит, что нельзя пить столько гадости. В принципе, я с ней согласен. В двадцатых числах мы случайно находим детскую площадку среди старых пятиэтажек, на которой почти никогда никого не бывает. Это оказывается лучшей находкой за все мои прожитые пятнадцать лет и негласно становится нашим местом. Прямо как в фильмах про подростков; я усмехаюсь этой мысли в своей голове и думаю, когда же в моей жизни появятся незабываемые приключения и головокружительная любовь. Ни приключения, ни любовь не появляются. На половину июля Попов улетает в Грецию с родителями, и мы с Фроловой смотрим тупые комедии у меня дома, поедая мамины блины, а потом почти на весь август Оксана уезжает куда-то к родственникам, и мы с Арсением гоняем чаи у него на квартире. Безудержное веселье. Я никуда не уезжаю, потому что ни я, ни мама не придумали, куда. В прочем, я не был этим расстроен, и это лето вполне имело возможность получить статус лучшего. Собираемся мы все вместе только двадцать седьмого августа у Арса дома. Оксана загорелая, но выглядит очень уставшей — лежит на чужом диване, сложив руки на животе. Мои коленки служат ей подушкой, и я невольно перебираю в пальцах светлые волосы. Попов сидит на ковре и сверлит взглядом Кота, который прячется за шторами. — Что сдавать на экзамене собираетесь? — откидываясь на руки, спрашивает он. — В душе не ебу, — вздыхает Оксана в ответ, прикрывая глаза. Я начинаю заплетать ей маленькую косичку, чтобы чем-то занять свои руки. Я думаю, что было бы неплохо включить на фон какой-нибудь подкаст из ютуба, чтобы он разбавлял иногда нахлынувшую тишину, но мой телефон стоит на зарядке в другом конце комнаты, а вставать мне максимально лень. Думаю, что тема с экзаменами всё-таки достаточно важна и игнорировать её не стоит. Вообще, девятый класс — достаточно щепетильная тема. Кот запрыгивает на подоконник, шурша занавеской, и это отвлекает от всего. Я смотрю на шевеление ткани и думаю, что мне тоже хочется куда-то спрятаться и ничего не решать. Не думать и не париться, поставить всё на стоп и просто полежать с пустой головой. В итоге спрашиваю: — Кто куда поступать собирается? — я знаю, что Оксана хотела на врача, но я никогда не поднимал эту тему с Арсом, и мне было банально интересно. — Я в мед, — подтверждает мои мысли Фролова, вертящая на запястье тонкий браслетик. Смотрю на это, и мне тоже хочется что-то носить на руках. — А я на актёра хочу, — я не поворачиваю голову на Попова, но замираю, и взгляд отчего-то плывёт, размывая картинку мира. На актёра. Я никогда не думал, кем бы Арс мог быть, но эта профессия будто бы подходила ему по всем параметрам. Эта его любовь к литературе, монологи и мимика, на которую я постоянно засматривался… Молчу. Оксана о чём-то увлечённо его спрашивает, а я представляю его на сцене и очень сильно хочу попасть на его выступление. А ещё услышать, как Арс читает стихи. На уроках литературы, к слову, он этого никогда не делает и рассказывает учительнице на перемене отдельно. Это странно, но я никогда его не спрашивал и лишь отчаянно ждал момента, когда он сам заговорит. Мне хочется курить. Вообще-то целый день, но сейчас почему-то сильнее всего. Я курю с начала восьмого класса и не особо горжусь этим. Не могу сказать, что зависим от сигарет, но порой очень сильно хочется, и я поддаюсь этому соблазну. Ни Окс, ни Арсений об этом не знают. Точнее, я думаю, они догадываются, но мы никогда не говорили об этом. На улице потихоньку начинает темнеть, и это меня успокаивает, что ли. От жары и солнца болит голова, хочется спрятаться в прохладное место и ничего не делать. — Тоха-а, — Фролова тычет меня в бок, и я фокусирую на ней взгляд. — Потерялся в пространстве и времени, что ли? Я закатываю глаза и показываю ей язык. Потерялся в недрах своих мыслей, но это уже неважно и совсем другая тема, которой сотрясать воздух я не вижу смысла. Попов всё еще сидит на ковре, только теперь упирается спиной в советскую стенку из шкафов и крутит в руках непонятно откуда взявшийся кубик Рубика. Он собрал одну сторону — жёлтую, и теперь мешает цвета, чтобы, видимо, попытать удачу вновь. Я, имеющий опыт собирания такой головоломки, вздыхаю. — Шаст, а куда ты поступать хочешь? — отрываясь от игрушки, интересуется Арсений. Он немного наклоняет голову в бок, и у него сбивается чёлка. — Я не знаю, — пожимаю плечами, — никуда душу не тянет. Вопрос с поступлением даёт мне по голове всё лето, но я гоню его прочь. Меня правда никуда не тянет, и я не знаю, чем хочу заниматься, и это самая дерьмовая ситуация, в которую я попадал. Потому что мне нужно решать своё будущее, а я в душе не ебу, что мне будет нравится в двадцать лет. Может, меня потянет рисовать, а может, я начну читать реп и буду снимать аля-крутые клипы на фоне дорогих — арендованных — машин. — Сначала сдать бы ОГЭ, а потом уже думать обо всём этом, — я откидываюсь на спинку дивана и вытягиваю ноги. Они немного затекли, но я пока не спешу тревожить Оксану с просьбой о том, чтобы она переместилась с моих коленей. — Ты думаешь идти до одиннадцатого или как? — Попов теперь собирает зелёную сторону, а меня корёбит от того, что он делает всё неправильно. Я вздыхаю. — Я похож на человека, который знает, что делать? — Разве что немного, — Оксана с этого ржёт и сама поднимается, потягиваясь; я слышу, как у неё хрустит кость и невольно передёргиваю плечами. — Я так понимаю, с предметами для сдачи ты не определился тоже? — моим ответом служит кивок, который говорит всё сам за себя. Арс качает головой, как это делают родители, когда ты накосячил. — Я настроен сдавать английский и литературу. Вы, кстати, знали, что некоторые писатели были склонны к гомосексуализму? Почему-то я совершенно не удивлён, что услышал такую фразу от Арсения. Классиками я никогда не увлекался и подробностей их жизни не знал, но подобный факт меня совершенно не удивляет. Оксана закладывает заплетённую мной косичку себе за ухо и сползает на пол, чтобы отобрать у Попова кубик. — Я читала о бисексуальности Цветаевой. Статья из интернета преподносила это всё в хуёвом свете, а я не вижу ничего плохого, — она сидит на своих икрах и смотрит то на меня, то на Арса. — Как вы вообще к ЛГБТ относитесь? — Спокойно, — пожимает плечами Попов и я с ним соглашаюсь. А потом он задаёт вопрос, который я больше ожидал услышать от Оксаны, нежели него: — Вы любили кого-то своего пола? Кот на окне почему-то громко муркает и это меня смешит, но смеюсь я немного нервно, потому что атмосфера в комнате отчего-то напряжённая и неуютная. Я знаю, что этот диалог нужно просто пережить, но спрятаться всё равно хочется или хотя бы вновь занять чем-то свои руки; всерьёз думаю, что нужно начать носить хотя бы одно кольцо или браслет. Никто почему-то первым не отвечает, я не смотрю на Арса с Оксаной, предпочитая разглядывать свои пальцы. В нас, видимо, заложено — замолкать в какой-то момент и ждать непонятно чего. Какого-нибудь чуда свыше. — Вечер каминг-аутов объявляю открытым, — пытаюсь отшутиться я, заваливаясь на диване на бок, потому что спина начинает гудеть и в принципе давать о себе знать не очень приятными способами. Оксана стучит ногтями по пластиковому кубику, перестав пытаться его собрать ещё около минуты назад. — Я не понимаю, почему вы молчите. Мы буквально несколько минут назад выяснили, что все нормально относимся к нетрадиционной ориентации, из чего следует вывод, что если кто-то из нас окажется представителем ЛГБТ, то ничего страшного не произойдёт. До этого момента я не верил, что могу сказать такое длинное предложение. — Как сложно сказал, — хлопает глазами Арсений. — Согласна. Мы смеёмся и я чувствую, как напряжение немного спадает. Ползу по дивану вверх, удобней располагаясь на нём. Арсений впервые за весь вечер поднимается и подходит к окну, чтобы открыть на всю форточку — в комнате действительно слишком душно и не хватает воздуха. — Это всё очень сложно, но… мне кажется, что я испытываю чувства к девушке, — Фролова жуёт свою губу и немного втягивает голову в плечи. — Вы же теперь не откажетесь от меня? — Не говори глупостей, — Попов воюет с занавесками и голос у него тихий, но фразу слышно прекрасно. Я разглядываю его стриженый затылок и не понимаю, когда он успел сходить в парикмахерскую. Оксана падает спиной на ковёр и раскидывает руки в стороны, закрыв глаза, чтобы, видимо, лампа не слепила. — Как гора с плеч, — выдыхает она и я улыбаюсь, пусть никто из них двоих этого не видит. Я не знаю, почему она не заводила разговор со мной об этом раньше, но понимаю её возможный страх, поэтому даже не думаю что-то говорить по этому поводу. Каждый раз, когда ты выходишь на новый уровень доверия с кем-либо, это очень странное, но определённо приятное чувство. Как будто открывается дверь в ещё одну вселенную, о которой теперь можно говорить и не бояться быть осуждённым и не принятым. Арсений запрыгивает на подоконник рядом с Котом и я гоню в себе желание сказать, что его продует, только потому, что сейчас на улице плюс двадцать и холодом не пахнет. От свежего, вечернего воздуха, становится легче и даже мысли отчасти приходят в порядок, что я даже чувствую себя готовым к серьёзным разговорам, которые имеют все мотивы начаться. Иногда я смотрю на электронные часы на тумбочке и не понимаю, куда уходит время, потому что буквально десять минут назад мы встречались на той самой площадке ранним утром, но уже семь вечера и мы говорим о важных вещах. — Я любил свою бывшую одноклассницу, но порой думаю, что у меня была симпатия к одному парню, — тихо признаётся Арс. Я заметил, что когда он говорит волнующие вещи, то его голос становится тихим, а порой он и вовсе глотает буквы. Кажется, теперь моя очередь поведать свою историю. — С первого по третий класс мне нравилась девочка, живущая с нами на лестничной клетке, но потом она переехала в другой город и чувства пропали сами собой. — И больше тебе никто не нравился, — заканчивает за меня Фролова, знающая эту историю. Да, у меня не было историй про первую влюблённость, хотя очень хотелось бы, потому что иногда я думаю, что со мной что-то не так, раз я никого не люблю. Мы сидим у Арсения до десяти часов, вернее, сидит Оксана, за которой позже заезжает отец на машине. Она обнимает нас на прощанье сильнее обычного, говорит, что безумно рада с нами общаться и целует в щёку. Я тоже рад: и нашему общению и этому доверию, что каждый раз становится всё сильнее. Я остаюсь у Попова, потому что его бабушка сегодня на другой квартире, а моя мама дала добро на внеплановую ночевую. После историй этих двоих про любовь, мне хочется испытать эти великие чувства. * Учебный год начинается с того, что нам очень сильно приседают на уши насчёт предстоящих экзаменов, говорят, что мы всё завалим, если не будем готовиться и советуют, какие книжки для этой самой подготовки лучше всего купить. Я закатываю глаза буквально на каждую фразу, потому что к середине сентября это очень сильно надоедает. Я объективно понимаю, что если немного возьму себя в руки, то смогу спокойно сдать на четвёрки, поэтому не стрессую по пустякам. Да и если у меня всё будет хорошо с годовой оценкой, то результат экзамена не сильно мне подпортит аттестат. И всё идёт, как обычно: мы с Арсом и Оксаной смеёмся на уроках, гуляем после школы и иногда вместе решаем огэшные варианты по математике и русскому. Дополнительными предметами я беру географию с информатикой, потому что, как мне сказали, они не особо сложные, если ты не совсем идиот. А потом в моей жизни случается Оля и привычный алгоритм моего времяпровождения, как и в принципе меня, даёт сбой. Мы знакомимся на крыше заброшки, когда я прихожу туда в вечер пятницы, чтобы покурить и переварить прошедшую неделю. Она подходит ко мне и стреляет одну сигарету. Мы курим молча. Она смотрит куда-то на дома и проезжающие машины, я — на неё. На улице конец октября, меня продувает в толстовке, надетой поверх рубашки; её, в одной футболке, наверное, продувает тоже. — Оля, — потушив окурок, представляется она, протянув руку. — Антон, — я пожимаю, криво ей улыбаясь. Я действительно не знаю, как так выходит, что мы начинаем говорить о волнующих в жизни вещах. Некоторые из них я не обсуждал даже с Оксаной и Арсом. Мы находим друг друга во вконтакте, обнимаемся на прощание и без слов расходимся, будто ничего и не было. Всю дорогу до дома я думаю, что этот разговор останется единственным и в скором времени забудется, но ближе к часу ночи приходит сообщение от неё с названием сигарет, которые могли бы мне понравиться. Я смеюсь и мы переписываемся с ней до пяти утра. В этот момент моя жизнь меняет ход своего направления. Я перестаю так много общаться с Поповым и Фроловой, запускаю учёбу и почти все время, даже в школе, сижу в телефоне, общаясь с Олей. Карманные деньги теперь уходят не на сладости с газировкой, а на сигареты. Я чувствую, что во мне что-то очень сильно меняется. Мы не договариваясь встречаемся каждую пятницу на крыше, курим и говорим о проблемах. На третьей неделе я узнаю, что она старше меня на два года и собирается свалить с середины одиннадцатого класса, потому что её это заебало. Она одевается в безразмерную одежду, красит ногти в чёрный, носит чокер и называет себя Молли. Я даю ей свою шапку и грею её ладони. В начале декабря, когда только выпадает снег, мы впервые целуемся. Она просто тянется ко мне, а я не особо умело отвечаю. Целовался до этого я лишь один раз в лагере, с девчонкой из другого отряда во время игры в бутылочку, да и то, мы лишь на пару секунд коснулись губ друг друга, после отпрянув с покрасневшими ушами. — Не умеешь? — без уточнения спрашивает она. — Не с кем было практиковаться, — пожимаю я плечами, пытаясь скрыть то, что мне достаточно неловко. Не из-за неожиданного поцелуя, который оказался приятным, а из-за моей неопытности. Оля кивает и улыбается уголками губ. Не надменно, а очень даже по-тёплому. Я прячусь в шарфе, а она тянет его вниз и целует меня ещё раз. Мы начинаем видеться чаще одного раза в неделю, ходим в кино и я пару раз прогуливаю уроки у неё дома. Всё меньше общаюсь с Арсением и Оксаной в школе, предпочитая уделять своё время перепискам с Олей и совсем перестаю отвечать им в социальных сетях. Моя жизнь начинает зацикливаться вокруг одного человека и я этому совершенно не сопротивляюсь. В середине декабря она забирает документы из школы и становится свободной от учёбы. Я даже завидую ей. Мы пьём в честь этого виски с колой и я впервые остаюсь у неё с ночёвкой, наврав матери, что буду у Арсения. Мне совсем немного совестно, но не настолько, чтобы это меня ело, поэтому я заливаю в себя ещё и пьяно смеюсь с Олиных глупых историй. В этот раз первым лезу целоваться я, потому что во мне играет алкоголь, да и просто хочется. — Ты любишь кого-нибудь? — посреди ночи спрашивает она меня, восседая на своём рабочем столе. Я лежу в странной позе на её кровати и смотрю куда-то в стену уплывшим взглядом. Хочется спать. — Нет, — уверенно отвечаю ей. — Я никогда не любил, лишь испытывал лёгкую симпатию в детстве. Порой мне кажется, что я какой-то… неправильный, раз ничего не чувствую. Оля пьёт просто колу прямо из двухлитровой бутылки и болтает ногами. Я чувствую её взгляд на себе, но ничего не делаю, потому что нет никаких сил и желания как-то менять позу. Она вздыхает. То ли очень громко, то ли в комнате слишком тихо, но я отчётливо слышу и прячу лицо в изгибе своего локтя. — Я бы поменялась с тобой чувствами, если бы это было возможно, — что-то шуршит с её стороны, а потом я ощущаю, как прогибается кровать в районе моих ног. — Но не всеми. Я бы отдала тебе только хорошие. Я смеюсь. Почти истерически. Она упирается лбом мне в коленку и ждёт, пока я успокоюсь. Думаю, что веду себя так, потому что во мне слишком много алкоголя, который ударяет в голову. — В комплекте с каждой жизнью идёт неудавшаяся влюблённость? — спрашиваю хрипящим голосом я. Оля к этому моменту подтягивается выше и еле ощутимо целует меня в шею; я вздрагиваю и слабо улыбаюсь — приятно. — Я бы сказала больная, — она говорит тихо-тихо, но на самое ухо, поэтому до меня всё прекрасно долетает. Больше в тот вечер меня не хватает на разговоры и я отрубаюсь в скором времени под её тихий монолог о первой любви. Впервые я вижу её возраст и характер, когда прихожу к ней на январских каникулах. Её матери почти никогда не бывает дома, потому что она в вечных разъездах по работе, поэтому нам никто не мешает пить и говорить о вечном. Оля спрашивает меня про учёбу и с каждым моим ответом её лицо становится всё более серьёзным и недовольным. В какой-то момент мне кажется, что сейчас произойдёт скандал, но она скрипит ножками табуретки по полу и садится напротив меня. Смотрит в глаза. — Шаст, — говорит тихо, но её интонация заставляет чувствовать себя виноватым сразу же. — Я рада проводить с тобой время так, но это не значит, что ты можешь так сильно забивать на учёбу. У тебя экзаменационный год и тебе действительно важно получить хороший аттестат. Я не хочу и не собираюсь быть тебе матерью и направлять на путь истинный, но прошу взяться за голову, потому что ты парень очень умный и сейчас буквально херишь себе всё. Я киваю. Киваю на каждое её слово и в моих глазах она раскрывается с новой стороны. Я не хочу возмущаться, что она меня тут отчитывает и выставляет маленьким мальчиком, нет — я согласен с ней во всех местах. И именно в этот момент понимаю, что делаю со своей жизнью и к чему это может привести. Оля помогает мне с математикой, а ещё с докладами и похожей лабудой по остальным предметам, чтобы у меня вышли хорошие годовые, потому что не всё ещё потеряно. Я знакомлю её со своей матерью и они находят общий язык — я рад. В конце января, на одной из перемен, меня за руку ловит Оксана и тащит в раздевалку начальных классов, потому что там тихо и почти никто туда не заглядывает. Я молча иду за ней, блокируя и пряча телефон в карман школьных штанов. Смотрю вопросительно, когда мы останавливаемся среди одежды. — Она плохо на тебя влияет, — выпаливает Фролова, смотря на меня снизу вверх. У неё нахмурены брови и в принципе она выглядит очень злобно. Об Оле она знает из моих историй в инстаграме и наших редких диалогов. Я смеюсь, запрокинув голову, потому что очень забавно видеть поспешные выводы человека, который совершенно не знает всей ситуации и её подводных камней. У меня уходит около минуты молчания на то, чтобы решить: пояснить ситуацию или уйти молча. — Разве что в первое время и то, знаешь, в этом не было её вины, — я прячу руки в карманы и отталкиваюсь от стенки, на которую опирался спиной. — Ты можешь заметить, что сейчас моя учёба вернулась в норму, а знаешь почему? Потому что она указала мне на это и выбила дурь из головы. А теперь извини, мне нужно найти учительницу по географии и обсудить несколько вопросов. Я ухожу, оставляя Оксану позади себя со смешанными эмоциями на лице. Я сам не знаю, что испытываю в этой ситуации, потому что с одной стороны мне обидно, что Оля выглядит в глазах Фроловой плохим человеком, а с другой я сам виноват, ведь перестал должным образом разговаривать с девчонкой. Всё это отходит на второй план, стоит мне снова вернуться в учебную суматоху, из которой меня наглым образом вырвали. Я думаю, что мне нужно поговорить с Олей о том, что забил я не только на учёбу. Но я не знаю, как подступиться и в итоге лишь верчу начало этого диалога на кончике языка, всё не решаясь начать. Она ходит по комнате в одной огромной футболке и убирается, потому что никогда не имела за собой привычки всё класть сразу на место. Я сижу на стуле и лишь верчу головой в разные стороны, наблюдая за её быстрыми движениями. — И чё ты такой напряжённый? — раскладывая какие-то побрякушки в тумбочке, спрашивает она. Я не понимаю, как у Оли получается так точно замечать и подмечать мои эмоции, но я определённо благодарен ей за это. Она поднимается на ноги и подходит к окну, немного приоткрывая форточку, чтобы пустить в комнату холодный воздух. Я кусаю свои губы, всё решая в голове, а нужен ли нам этот разговор. Я осознаю, что это очень важная для меня тема, но так же я чувствую, что всё может чертовски поменяться и я не уверен, что готов к этому. Готов к выходу из этой зоны комфорта. Оля запрыгивает на подоконник и поправляет футболку. Мы сидим в тишине несколько минут, прежде чем она начинает читать стих, смотря мне в глаза: — Мне нравится, что Вы больны не мной… И меня передёргивает от этого. Кажется, выражение моего лица нельзя было как-то характеризовать. Я смотрел на её голые колени и думал об Арсении. О том, что он так и не прочитал мне ни одного стиха; о том, что он снова стал ходить без шарфа, что я замечал уже не раз; и о том, что я скучаю по нашим диалогам и нему в принципе. Я с силой прикусываю внутреннюю сторону щеки и смотрю уплывшим взглядом, а Оля продолжает тихо и с выражением дальше рассказывать стихотворение, выученное наизусть. Она заканчивает, но я очухиваюсь, когда она тихо произносит: — Это Цветаева. Я вспоминаю о том августовском разговоре и в груди что-то тянет. Не выдерживаю и резко поднимаюсь со стула, в несколько шагов доходя до Оли. Я обнимаю её, спрятав нос где-то в изгибе шеи, а она тихо смеётся и говорит, что я могу наконец поделиться своей проблемой. И я рассказываю. Почти всё. И особенно уделяю внимание тому первому разговору на Арсовой кухне и у меня почему-то дрожит голос. Оля гладит меня по спине, выводя пальцами какие-то узоры и это немного успокаивает. * Я налаживаю общение с друзьями обратно. Очень много извиняюсь в школе, приношу шоколадки и шлю кучу картинок с котиками и сердечками во вконтакте. Арсений прощает меня после первых слов с объяснением, Оксана морозится неделю, но в итоге мы обнимаемся под лестницей и она говорит, что слишком сильно скучала. Я ей верю. Я скучал тоже. Общаться с Олей я не перестаю, хоть Фролова очень часто и садится мне на уши с тем, что она не очень хорошая. Я вздыхаю и говорю, что они просто не знакомы. — Я и не хочу с ней знакомиться, — Оксана фырчит, складывает руки на груди и отворачивается от меня. Мы стоим на перемене и я отвожу её за локоть к стеночке, чтобы она не загораживала проход и не была сбитой с ног кем-то из начальной школы. — А я бы познакомился, — пожимает плечами Арсений, на мгновение отрываясь от булочки, купленной по дороге в школу. Я думаю, что они бы действительно могли подружиться, ну, или хотя бы неплохо поговорить о насущном. — Ей нравятся стихи, — хмыкаю я, — не так давно она читала мне Цветаеву, сидя на окне. В мае всё время куда-то убегает с бешенной скоростью и всё, что я вижу перед собой, это учебники, книжки для подготовки и Олю, которая приносит мне чай с конфетами. Порой она мне кажется старшей сестрой, которая за мной ухаживает и мне нравится ощущать эту заботу, я пытаюсь что-то давать ей в ответ, но она говорит, что лучше бы я бросил курить. Смеюсь и отвечаю, что обязательно попробую, когда это нервотрёпка закончится. Она целует меня в макушку. Иногда мне хочется обратно в ноябрь: курить с Олей на крыше, засыпать у неё дома пьяным и ни о чём не переживать. Да, в тот момент всё за моей спиной рушилось, но, чёрт возьми, я чувствовал себя счастливым и меня всё устраивало. Иногда эти мысли не дают мне покоя, но я мотаю головой и пытаюсь сосредоточиться на том, что происходит со мной в данную секунду. Перед математикой я ночую у неё дома, моя мама ничего против не имеет и, кажется, даже не особо бы и возмущалась, если бы я к Оле переехал. Она говорит мне, что экзамены — не страшно и не так уж и сложно, суёт в карманы штанов шпаргалки, целует в щёку и отправляет к школе, в который я буду это всё писать. Наверное, это было ожидаемо, что я напишу эти чёртовы экзамены хорошо. Арсений сдаёт английский на твёрдую четвёрку и остальные предметы на пять. Оксана грустит два дня, что, перенервничав, написала общество на три, но в итоге забивает на это, сказав, что в одиннадцатом сдаст лучше. Удивительный человек. Аттестат у меня выходит не таким уж и плохим, как мог бы быть — лишь с одной тройкой по физике. Я отказываюсь от своего выпускного, потому что не хочу тратить на сомнительную тусовку, поэтому провожу этот день с Олей. Вечером, когда мы сидим у неё дома, она предлагает выпить шампанского и я не вижу смысла отказываться. Я не вливаю в себя много, потому что алкоголь по-странному ударяет мне в голову. Меня ведёт. Считаю очень ироничным, что первый секс случается у меня в день выпускного, так ещё и когда я пьян. Я медленно, но соображаю, что происходит и не сопротивляюсь ни Оле, ни своим желаниям. Думаю, что именно из-за шампанского я не чувствую смущения. Она знает, что у меня никого до этого не было и несколько раз спрашивает, не против ли я. Всё происходит слишком быстро, нежели я себе представлял. Я рвано дышу, смотрю в потолок и пытаюсь понять свои чувства. Кажется, мне понравилось. Думаю о том, как касался Оли и мне хочется спрятаться под одеяло, хотя, спрашивается, что в этом такого. Я почти уверен, что на такую близость мы смотрим по-разному и возможно для неё это не так уж и важно. Она копошится рядом со мной и в итоге курит в окно, стоя в своей любимой, огромной футболке. — Не жалеешь? — спрашивает, даже не поворачиваясь на меня. — Лишь о том, что выпил. Она смеётся, тихо и не особо искренне. Скорее всего, чтобы не дать образоваться тишине, которая в данный момент будет неуместной. Оля тушит сигарету в стакане с шампанским и это единственное действие за весь вечер, что выглядит по-киношному. — Ты не настолько пьян, — она садится около моих ног, а после падает на спину, вместе со мной теперь разглядывая потолок. — Я не думала, что мы когда-то к этому придём. — Жалеешь? — Нет. Мы почему-то заводим диалог о звёздах и больше не возвращаемся к произошедшему. Ни в этот день, ни в последующие. Мы не забываем и не вычеркиваем этот секс из свой жизни, просто не находится момента об этом поговорить. Да и надо ли? * Я нахожу себя курящим на балконе своей квартиры и не понимаю, куда идёт время. Моя мать уехала на две недели в отпуск, поэтому я предоставлен сам себе. На улице уже холодная осень, я зачем-то пошёл в десятый класс, за плечами быстро пролетевшее лето без значимых событий. Я курю мальборо и думаю о том, что происходит между нами с Олей. В итоге я познакомил её с Арсением и Оксаной, так что теперь наша компания состоит из четырёх человек. К концу августа я понимаю, что у всех из нас грустные взгляды друг на друга и мне так смешно, честно сказать. Я знал и слышал, что в подростковом возрасте часто может происходить Санта Барбара, но не думал, даже не допускал такой возможности, что это коснётся меня. А оно вон, как вышло. У нас с Олей странные взаимоотношения. Мы проводим много времени вместе, целуемся и после того секса говорим всем, что теперь встречаемся. Но мы никогда не обсуждали, что между нами происходит, не предлагали друг другу отношений и уж точно не признавались в любви. Я сижу на балконе в лёгкой футболке и пытаюсь понять хотя бы себя. Я романтизирую курение. Потому что мне кажется, что эта единственная романтика, которая происходит в моей жизни. — Я не люблю тебя, — говорю в телефон, как только Оля поднимает трубку. У меня в пальцах третья сигарета и ей бы это точно не понравилось. — Я тебя тоже, — она смеётся, — ты хочешь это обсудить? Я смотрю на след от самолёта на небе и тушу только подожённую сигарету. На сегодня хватит. Думаю о том, что надо выпросить у матери какое-нибудь домашнее животное, потому что слишком тоскливо сидеть на балконе одному. Я стучу пальцами по своей голой коленке, потому что сижу в одних домашних шортах, и выдерживаю молчаливую паузу. Она совершенно не театральная и означает то, что я пытаюсь сформулировать свои мысли. Оля тоже молчит и, видимо, ждёт меня. Никого из нас не волнует, что на звонок тратятся деньги, ведь я набрал её по номеру, а не в каком-нибудь вконтакте. — Хочу, — в добавок ещё и киваю, как будто она может видеть меня, — но не это. Я вслушиваюсь и понимаю, что она возится на кухне — что-то режет, стуча ножом о разделочную доску, и постоянно подходит к крану, открывая воду. Видимо, готовит ужин. Она хорошая и прекрасная, но только сейчас, в эту секунду, я понимаю, что любви к ней никогда и не чувствовал. Думал, что она может стать моей счастливой подростковой историей, но в итоге я к ней лишь привязался и пока непонятно, окажется ли это для меня петлёй. Ей не обязательно отвечать мне, потому что я и так знаю, что она слушает. — Прочитай мне какой-нибудь стих, а… — прошу я, откидываясь спиной на холодную стену, из-за чего вздрагиваю и ёжусь. Хотя бы додумался выйти в тапках. И куда же делся мой инстинкт всегда одеваться тепло, чтобы нигде не продуло. — Ты хочешь поговорить об Арсении? Я улыбаюсь. Куда-то в небо. — Какая же ты удивительная, — говорю, смотря на облака сквозь растопыренные пальцы; сижу, как дебил, с вытянутой рукой, мёрзну и говорю такие вещи. По мне плачет статус подъездного — балконного — романтика. — Я знаю. Так что насчёт разговора? Наверное мне с ней так легко, потому что она прямолинейна и не даёт убежать от важных слов. Я почти физически ощущаю, что именно такого человека не хватало в моей жизни. Я встаю с шатающийся табуретки и захожу в квартиру, скрипя балконной дверью, когда закрываю её. За прошедшее лето не было ничего сверхъестественно, мы просто шатались по улицам города и разговаривали. Но диалоги с Арсением они… стали другими. Не их смысл, а их ценностью, которую я им придаю. Оля всегда смеялась вместе с Оксаной, которая в корне изменила своё мнение, а я, как обычно, говорил с Поповым. Договорился, блять. Я только хочу начать свою прекрасно-грустную историю, даже сажусь поудобнее на кухонный стул, как телефон шлёт меня на три хуя и выключается из-за низкого процента заряда. И вместе с ним выключается мой запал. Больше мы к этому разговору не возвращаемся, просто потому что так выходит. Это немного меня успокаивает, потому что, видимо, я не был полностью готов делиться этими мыслями и переживаниями. Я долго сижу на кухне и смотрю на угол плиты, где показывается время. Минуты сменяются, а я нахожусь в одной позе и лишь моргаю, да выпускаю в воздух углекислый газ. Наверное мамин цветок ненавидит меня за это, потому что сколько можно дышать. Я вот тоже не знаю, но сердце продолжает биться и вынуждать меня делать вдох-выдох (и мы опять играем в любимых). Через пятнадцать минут я прихожу к мысли, что, возможно, мне нужно говорить с Арсением, а не Олей, потому что клин клином… а что, собственно, вышибать? И именно это мне нужно выяснить. В себе я нахожу подозрения на симпатию и, знаете, это меня не пугает, потому что я вспоминаю про бисексуальность Цветаевой и тот разговор, посредством воспроизведения которого я понимаю, что у меня даже есть шансы. Порой я очень люблю бежать впереди паровоза и строить непонятные планы к действию, которые иногда даже не нужно осуществлять, потому что в них нет смысла. Я пытаюсь окончательно разложить всё по полочкам в своём мозгу, что даже перестаю следить за сменяющимися цифрами времени. Прихожу к тому, что мне просто стоит перестать запариваться из-за любого события, что немного касается моих фибр души, потому что только через время станет понятно: окажется ли оно тем самым мурчащим котом или пройдёт мимо. И откуда во мне эта любовь к сравнениям? * Четвёртое февраля и я сижу на арсеньевской кухне, потягивая чай из цветастой кружки. Смотрю на Кота и не понимаю: он играет со мной в гляделки или видит призрака за моей головой. Арс, как обычно, возится и гремит посудой, пытаясь что-то то ли найти, то ли спрятать. — Ты не видел, куда я положил спички? — в итоге сдаётся и поворачивается ко мне он, нахмурив брови, что мне хочется разгладить пальцем морщинку. — В карман штанов, — спокойно отвечаю я и наблюдаю за сменой эмоций на чужом лице, когда нужный предмет оказывается в названном месте. Вот так оно всегда и бывает: усердно ищешь то, что оказывается рядом с тобой. Когда ещё одна порция воды в чайнике оказывается на плите, Попов опускается на стул. Смотрит на меня немного устало — это вечер пятницы и мы зашли к нему после уроков, поэтому оба заёбанные, что мама не горюй. Я улыбаюсь ему и провожу указательным пальцем по тыльной стороне его руки, останавливаясь у костяшки среднего пальца. Не знаю, почему и зачем я сделал, но Арсений вздрагивает, а после улыбается мне в ответ. Мне кажется, что атмосфера между нами изменилась, но определённо не в плохую сторону. Появилось непонятное чувство чего-то неизвестного, что-то похожее на то, что было в нашу первую встречу. Думаю о том, что мы знакомы уже два года и это время как будто пробежало мимо. Все эти события происходили со мной, да, но я оглядываюсь на них и не понимаю, куда они делись и почему так много времени прошло, ведь вчера я только шёл в первый класс, а сегодня почти заканчиваю десятый. Меня никогда не пугало моё будущее, но, видимо, я был близок к этому. — Прочитаешь мне стих? — поднимаю взгляд. — А то я жду с восьмого класса. Возможно, это было слишком в лоб, но я просто… не подумал, прежде чем сказать. Я был готов брать свои слова обратно и объяснять Арсу, что он может этого не делать, если не хочет. Но он садится ровно и закидывает ногу на ногу, спрашивает: — Какой? — и делает он это непринуждённо, поэтому я расслабляюсь, откидываясь спиной на стену. Я пытаюсь гнать мысль, что Арсений актёр и он просто не хочет меня расстраивать, заменяя её тем, что мы не последние друг другу люди и если бы он действительно не хотел, то сказал бы мне об этом. Порой мне очень сильно хочется запретить себе уплывать мыслями туда, куда не надо, потому что это невозможно. — Я… не знаю. Какой ты хочешь, — я теряюсь. В моей голове есть названия стихов, но все они вылетают и не собираются возвращаться. Да и не знаю, будет ли Арсу комфортно рассказывать то, что назову я и будет ли он вообще знать наизусть это; я почти уверен, что будет, потому что в моей голове лишь самые популярные стихотворения, но всё же. Он кивает и прокашливается, поёрзав на стуле. — Мне нравится, что вы больны не мной… У него совсем немного дрожит голос и руки, на которые он постоянно смотрит, а я думаю, что этот стих стоит напечатать на моей могиле, потому что именно туда он меня сведёт. У Оли был нежный, тихий голос, у Арса же проскакивают более грубые ноты, он читает громче и от его интонации у меня что-то ёкает. Я облизываю губы и сжимаю ручку чашки до белых костяшек, потому что отчего-то нахлынувшие эмоции нужно куда-то деть. Возможно, я смотрю на него слишком широкими глазами, потому что думаю явно не о том, о чём стоило бы. — Мне нравится еще, что Вы при мне, спокойно обнимаете другую, — он поднимает глаза на меня и я замираю, потому что — блять. Чувствую как по мне бегут мурашки и ничего не могу с этим сделать. Попов улыбается еле-еле, так по-грустному, как иногда делал это летом. Он заканчивает и вместе с этим заканчиваюсь я. Наверное, в другой атмосфере он бы прочитал ещё лучше, но даже так — я поражён. Тем, с какой интонацией он читает, какие жесты делает и как смотрит… на меня. — Почему именно Цветаева и, — я запинаюсь, — этот стих? — Не знаю, — он пожимает плечами, сразу же прячась в своей, почти пустой, кружке. — Первое, что вспомнил. Я действительно не помню, говорил ли ему, что тогда Оля читала мне именно это. Хотя, может, она сама сказала ему где-то между слов или намеренно — она может всё и порой мотивы её действий не понять. Но сейчас у меня такое ощущение, что на этой кухне происходит что-то очень важное, что останется в этом маленьком пространстве с единственным свидетелем в виде Кота. — Ты очень красиво читаешь, — нахожу слова, — мне… правда очень понравилось, я просто, боже. — Я вижу по взгляду, — он смеётся и тянется за шоколадной конфетой. — Спасибо. Мы, не особо вдаваясь в подробности, говорим про литературу, про Тютчева, что терял семью одного за другим и немного про Фета, о котором Арсений отчего-то знал меньше всего. А потом, заебавшись сидеть на неудобных стульях, перемещаемся в его комнату. Я стою возле окна, разглядывая уже знакомый вид, потом смотрю на книжки, которых раньше здесь не было. Самая верхняя из небольшой стопки, в синем переплёте, лежит названием вниз. — Я могу посмотреть книги? — спрашиваю у Попова, который зачем-то перестилал кровать, будто я не видел мятых простыней. — Да, только аккуратно открывай и не тряси. Это меня немного напрягает, но при этом же мой интерес возрастает. У меня есть догадки, что такого может быть среди страниц и будет здорово, если они окажутся правдой. Я беру книгу с синей обложкой, аккуратно переворачивая — томик стихов Есенина. Заглядываю внутрь и обнаруживаю засушенные цветы и листья, как и ожидал. — Было бы забавно, если бы гербарий был у Цветаевой. Типа, цветы… — Я понял, — Арс перебивает меня прежде, чем я начинаю пытаться безуспешно объяснить свою мысль. Не знаю, действительно ли он понял, но катастрофу в виде потока слов предотвратил. Томик со стихами Цветаевой в его комнате тоже имеется и обнаруживается лежащим под пеналом на рабочем столе. Попов гладит обложку пальцами и я думаю, что ему, наверное, нравятся её стихи. Он листает страницы, на некоторых задерживаясь дольше обычно — наверное читает строчки. Я подхожу к нему со спины и заглядываю через плечо (мне спокойно удаётся сделать это из-за разницы в росте). Близко. Арсений замирает, и я вместе с ним. Он то ли специально, то ли невольно, перелистывает несколько страниц, останавливаясь на начале одного стиха. Его название мне знакомо, но саму суть я помню смутно. Арс рвано дышит, но ничего не говорит — так же, как и я, смотрит на буквы. Я не прошу его, лишь аккуратно касаюсь запястья, но он начинает читать. — Вчера ещё в глаза глядел, А нынче — всё косится в сторону… Я поджимаю губы, явно ощущая, что моё сердце задумало сделать остановочку. Сейчас голос у Арса более ровный, он закрывает глаза и стоит, не двигаясь, но я чувствую, как дрожат его руки и книжка норовит полететь на пол. Я накрываю его ладони своими, большим пальцем держу страницу, хотя и знаю, что Попов рассказывает наизусть. Честно признаться, я не вслушивался в смысл, я дурел от ситуации в целом. Ближе к концу Арсений упирается затылком мне в плечо, а я фактически дышу ему на ухо, не имея возможности куда-то себя деть. Меня не хватает на полное осмысление происходящего и в какой-то момент я начинаю концентрироваться на ногах, которые хотят подкоситься. Пиздец? Пиздец. — Мой милый, — что тебе я сделала. Завершает Арс, а у меня ёкает ещё сильнее. Он дышит рвано и не открывает глаза, а я думаю о том, что хочу поцеловать его прямо сейчас. Но мне не хватает смелости. * Мы не говорим с ним об этом и делаем вид, будто ничего не произошло. С Олей об этом я не говорю тоже, но, уверен, она понимает, что что-то произошло по моему поведению. По нашим с Арсом взаимоотношениям. Я всё ещё состою с ней в формальных отношениях, но целуемся мы в разы меньше, только когда я немного выпиваю. В июле я представлю, что целую не её, а Арсения и всё моё внутреннее спокойствие летит в пизду. Всё, что я могу сказать точно, это что мы с Поповым играем в друзей. Прихожу я к этой мысли, когда в один из походов в кино он держит меня за руку весь сеанс, а потом краснеет щеками, стоит мне подойти к нему ближе, чем на метр. Оля понимает и видит всё происходящее, на что только закатывает глаза и цокает языком, а это означает — ваше дело, в которое я лезть не стану. На новогодней дискотеке в школе, на которую я зачем-то попёрся, Арс немного выпивает пронесённого одноклассниками алкоголя. Мы стоим в туалете, когда он грустно говорит: — Ты меня не любишь, не жалеешь… Разве я немного не красив? Я удивляюсь тому, что теперь он читает мне стихи в любых состояниях и обстоятельствах. Никак не реагирую на его последующие попытки что-то сказать мне в стихотворной форме и тащу его домой, предварительно написав Оксане, что мы сваливаем с этой вечеринки. Арсений не в говно, но его развезло и это достаточно забавное зрелище. Неужели я выгляжу так же в глазах Оли, когда выпью? Я игнорирую любые его выпады, потому что боюсь. Боюсь разговора, боюсь ошибиться в догадках, боюсь последствий. Я вообще то ещё ссыкло, если так посмотреть. Это всё тянется достаточно долго и никто из нас толком не делает первых шагов, скачков или хоть чего-нибудь. Очень редко я тянусь к его прикосновением и порой становлюсь их инициатором, как тогда, у него дома, но это максимум, на что меня хватает. Его комната теперь воспринимается иначе. Потому что именно здесь нарисовалась наша точка невозврата. Я не могу смотреть и слышать про любые упоминания Цветаевой, потому что меня начинает морально хуебесить и я теряю связь с миром. Арса, видимо, тоже, потому что он читает мне Маяковского и Бродского, изредка поглядывая в телефон, когда запинается или улетает мыслями. Мы в очередной раз сидим у него дома после уроков и я не знаю, чего ожидать, потому что всё и всегда идёт не так. Я сижу на его кровати, он стоит ровно напротив меня, заканчивая рассказывать 'не выходи из комнаты, не совершай ошибку'. Наверное моя голова решает, что думать с неё на сегодня хватит, потому что я беру его за запястье и тяну на себя, усаживая к себе на колени. Он смотрит на меня широкими глазами, но никуда не уходит и ничего не говорит против. Я сам себе даю статус полного кретина, который не умеет справляться со своими желаниями и действует на импульсах. — Многим ты садилась на колени, а теперь сидишь вот у меня, — говорю строчку, так удачно всплывшую в моей памяти. — Есенин, — улыбается он, ёрзая, чтобы сесть удобней. Ситуация по всем параметрам располагает к разговору, ну или хотя бы нескольким фразам, проясняющим ситуацию, потому что мы только и делаем, что тыкаемся, ни к чему в итоге не приходя. Я сцепляю руки в замок за его спиной и просто смотрю в надежде, что не мне придётся начинать говорить, потому что… я не знаю, о чём и как. И каков должен быть итог — тоже не знаю. Я дышу, кажется, через раз и у меня немного кружится голова. Неужели моя подростковая любовь настигнет меня именно так? Хотя, думаю, она меня настигла ещё летом после девятого класса, а это — её побочный эффект. — Любовь. Любовь. И в судорогах, и в гробе Насторожусь — прельщусь — смущусь — рванусь. Я целую его в шею, абсолютно наплевав, что мне читают поэзию. Мы снова не говорим. Он оповещает меня, что это вновь была Цветаева, я оставляю очередной поцелуй на его шею и мы сидим, обнявшись, пока мне не звонит мать. * Мы заканчиваем одиннадцатый класс, последние два месяца которого у меня не было сил и времени на раздумья о любовных драмах. Середина июля, у меня дома лежит злосчастный аттестат, а я лежу на пледе и смотрю на небо сквозь солнцезащитные очки. Мы выбрались на какое-то подобие пикника, но полчаса назад Оксана с Олей куда-то ушли и возвращаться, видимо, не собирались. Арс что-то пишет в блокноте, напоминающем скетчбуки Оли. — Можно посмотреть? — интересуюсь я, поворачивая голову и снимая очки. Он закрывает блокнот и протягивает его мне. Вот это доверие. Я листаю не разлинованные страницы, на которых его почерком написаны стихи. Некоторые я знаю, а некоторые… — Ты пишешь? Он кивает. Смотрит куда-то перед собой и теребит края кофты, что отжал у меня, потому что ему стало холодно. «Каково быть поэтом, когда кончились слова, И каково любить кого-то, когда любят не тебя». Я цепляюсь за это взглядом, потому что строчки датированы тем самым днём, когда он сидел у меня на коленях, а я отчаянно надеялся всё прояснить. Не знаю, почему запомнил то число, но оно отобразилось у меня в памяти и в сердце что-то ёкало. Совсем не прикольно. Я ничего не говорю, даже не подаю виду, что заметил и совместил. Дальше смотреть мне не хватило смелости. Он напрашивается меня проводить до дома, а я не вижу причин ему отказывать, поэтому мы почему-то говорим об уличных животных, пока не подходим к моему подъезду. Время не такое уж и позднее, всего половина восьмого, поэтому я зову его на чай, морально собираясь расставить все точки с запятыми, потому что невозможно. Невозможно жить с этим чувством, что вот-вот, немного и произойдет то самое. Что именно это то самое обозначало, я в душе не ебал. В итоге я понимаю, что пора, когда мы стоим на балконе. Я впервые при нём достаю пачку сигарет и хочу закурить, потому что нервы не выдерживают. — Ты бы бросал, — он говорит тихо и с такой заботой в голосе, что я даже не поджигаю сигарету, убираю её обратно. Смотрю на него, немного растрёпанного и сонного — не выспался сегодня — и говорю: — Я тебя люблю. Прямо так и говорю. Ровную противоположность тому, что когда-то сказал Оле, сидя на этом же балконе и прокуривая свои лёгкие. Он мне не отвечает — словами, но подходит и, притянув меня за шею, целует, а я думаю, что целоваться с человеком, которого ты действительно любишь, в разы приятнее. А потом, так выходит, что мы лежим на моей кровати и говорим. За окном уже темнеет, а наш голос затихает до шёпота. У нас переплетены руки и я глажу большим пальцем его костяшки, слушая, как он изредка рвано вздыхает и ощущая, как жмётся ко мне. Или это я двигаюсь ближе к нему, потому что теперь точно и стопроцентно могу себе такое удовольствие позволить. — Знаешь, я боюсь, что моя первая влюблённость станет в итоге не счастливой историей, — дрожащим голосом говорю я то, что волновало меня долгое время. Арс вздыхает тяжело и вжимается носом мне в шею, щекоча её дыханием. А мне страшно. Впервые действительно страшно рядом с ним. — Мы не можем с точностью знать, что будет в будущем, но сейчас я рядом. Я, который любит читать Цветаеву и безмерно — тебя. Твой Арс. Так не лучше ли ловить момент, нежели бояться неизвестности? Лучше. Конечно, лучше. — Мой Арс, — с улыбкой зачем-то повторяю я.