***
Гоголь ловит падающего Сигму с табуретки, когда последний пытался снять поломанный колокольчик. Все как в американских фильмах! Судьба издевается над ними, определённо. Колокольчик Сигма так и не снял. — Что это за ангел свалился с небес прямиком ко мне в объятия? Я благословлен? — улыбается Гоголь. — Вы дурак, — отвечает покрасневший Сигма. Неуклюжим он никогда не был, а тут впервые жизнь так насмехается над ним. Как же нелепо! — Поставьте меня за землю. — Эта грешная земля не заслуживает и шага такого чистого создания, точнее божества, как вы. — Прошу не приплетать сюда божественных созданий, иначе всех нас настигнет смертная кара, — выдаёт Достоевский и делает глоток чая. — Федь, а можно было хоть раз помолчать и не портить момент? — ругается Гоголь, наконец опуская задыхавшегося от нелепой ситуации Сигму. И Сигма соврёт, если скажет, что ему не понравились клишированные комплименты. — И да, — осекается Гоголь. — Меня зовут Николай. — Сигма. — Ох, если бы эта была первая наша встреча! Но хотя бы официальное знакомство произошло прямо сейчас, а то до этого вы знали только мою фамилию. Сигма молчит, отряхивается, хоть и не был запачканным. Он пробует на вкус имя Гоголя, пару раз говорит его в слух, а Николай улыбается со словами: «Да, это мое имя». Сигме нравится. После ухода посетителя из кафе Сигма вслух разным тоном произносит имя Николай и трёт щеки под пристальный надзор Фёдора, который, честно говоря, какой день в шоке от вечно строгого и серьёзного кохая. Сигма не хочет признавать, но Николай больше похож на ангела. На шумного, глупого, милого ангела, который не стесняется себя и не обращает внимание на злые комментарии людей по поводу его внешнего вида. Гоголь приходит каждый день, коротая в заведении время до своего следующего шоу для детишек. Сигма задаётся вопросом, сколько же у этого чудилы вещей в черно-белую полоску: то придёт в полосатых штанах, то в жилетке, то в рубашке, иногда бывает все сразу, а сегодня даже носки в полоску, которые сложно не заметить, даже если постараться. — Не отвлекай меня, — пытается шипеть Сигма, заполняя бумажки для верхушки, когда Николай вытягивает губки и дует на прядь волос Сигмы. — Сигма, — тянет Гоголь. — Ну отвлекись ты от этих отчетов и выслушай меня. — В двух шагах от тебя сидит Фёдор, расскажи ему. — Он меня в любой момент может выслушать, а я хочу рассказать именно тебе. Ты же самый хороший человек, самый умный, самый красивый, самый… — Я даже не знаю, стоит ли мне сейчас оскорбиться на данную речь, потому что все прилагательные подходят именно под мое описание, — высовывает голову из-за книги Достоевский. — Федь, — Гоголь пытается строго посмотреть на Достоевского, но в итоге лишь машет рукой и вздыхает. Сигма привык к постоянному посетителю, поэтому больше не испытывает то смущение и неловкость, как при первых встречах. Ведёт себя как со всеми: держится учтиво и элегантно. Особо не говорит, но с Гоголем это не проблема. — Когда же он уже разобьётся, — как-то шипит Сигма, прикрывая на пару секунд уши руками, когда женщина средних лет уходит с кофейным напитком. — Тебе не нравится колокольчик? — удивляется Гоголь, до этого лениво сидевший на стуле, который перетащил из зала и поставил около Сигмы. — Почему ты его не снимешь? — Он мешает только мне, — отвечает Сигма, задумываясь, почему же он действительно его не снимет. — Уверен, люди с других смен привыкли к нему, иначе бы давно сняли. Да и я пытался один раз, ты меня поймал. Гоголь кивает и вновь ложится на стойку лицом вниз. Как он рассказал, сегодня у него не удался фокус, и он сильно из-за этого расстроился. Сигма впервые видит Николая таким. Сигма острожно водит ладонью по спине Гоголя, не заходя за края жилетки, таким образом пытаясь подбодрить. На время Сигма задумывается о чём-то своём и гладит Колю, смотрит в сторону, а рука неосознанно оказывается на голове Гоголя. Сигма выходит из собственного транса и входит в новый под названием «Неожиданная любовь по имени Коленька Гоголь». Он любуется волосами цвета лунной пыли, хоть на палец вяжи, а коса свисает вниз к полу. Сигма пропускает волосы через пальцы, начиная массировать голову Коли, иногда останавливается, вытаскивает руку из серебряных нитей и сразу повторяет махинации из-за недовольного мычания. Перед Фёдором мир рушится: потерянный Гоголь, поддерживающий его Сигма. Что творится в этой вселенной? Возможно, на землю скоро спустятся высшие силы и всех покарают за грехи. На следующее утро Сигма сперва не замечает, но спустя два посетителя до него доходит, и он сморит вверх — старого колокольчика больше не видно. «Неужели Гоголь?» — думает Сигма, хотя Достоевский вчера также слышал разговор, но того тревожить нельзя. У Фёдора все строго по расписанию: в одиннадцать тридцать чашечка крепкого чая, в двенадцать наблюдение за парочкой, которые недофлиртуют за стойкой. — О господи, это опять началось, — жалуется в сторонке Достоевский, а сам с любопытством глазеет, кто из этих двоих облажается первым. Достоевский приготовил чашечку горячего чёрного чая и не посетителям, а себе, и с нисхождением смотрит на очередь к его кассе. Он не просит прощения, у него все строго по расписанию. Не нравится? Так рядом есть американское кафе, а через квартал строго японское, которое и так отбивает всех посетителей к себе. Впрочем, сотрудники не очень и расстроены. На примере Достоевского ясно, чем меньше посетителей, тем свободней день, а то мешаются под ногами и не дают выпить чашечку чая. Новый китайский колокольчик, который пару дней назад купил работник из ночной смены, как узнал Сигма, звучит весьма красиво — Сигме каждый раз приятно на душе. Даже самые недовольные посетители не могут расстроить его. О волшебной мелодии Сигма говорит при каждом удобном случае. Гоголь глупо улыбается и соглашается, говоря, какой же работник из ночной смены прекрасный человек. Коленька на время сбавил напор ухаживаний, оставляя только подмигивания при встрече. Всё, что он делал, так это комфортил Сигму, когда ответственный работник был действительно потерян в своих мыслях, не успевал заполнить отчеты, или же какая-нибудь мамзель судила за его длинные крашенные волосы разных цветов. Сигма хоть и холодный снаружи, но в душе был неженкой. Любому становится не по себе, когда его судят за внешний вид, тем более если осуждают так грубо, как это делают сорокалетние женщины, считающими себя правыми, и которые выросли в совершенно другом обществе и при другой закалке. Так один раз Гоголь, крутившийся на стуле, пока Сигма разговаривал с клиенткой, плавно поднялся с места и встал за его спину. Та дамочка не сказать, что перешла все границы дозволенного, точнее только встала на путь, сказав, какая странная покраска, в особенности часть фиолетовых волос. Но Николаю хватило лишь одного укоризненного намёка в сторону его ещё-не-парня, чтобы пронзить женщину суровым взглядом, так и кричащим: «Ещё одно плохое слово в его сторону, и я иду за тобой». Для большего эффекта не хватало только ножа для мяса с острым лезвием, и идеальный убийца перед вами. Так как Гоголь был выше Сигмы, то было легко дать понять клиентке убираться как можно скорее. — Какая странная, — прищурился Сигма и собрал брошенные монеты на стойку. — Она так и не забрала свой холодный чай. — Твоя красота ослепила ее, — захихикал Гоголь и обнял Сигму со спины, крепко прижимаясь и кладя голову на макушку работника. — Ты как Минерва, только от твоего взгляда безумно влюбляются. — Глупый Николай, — тихо шипит Сигма, а у самого щеки розовеют со скоростью света. Гоголь приносит в кафе горшок с белой орхидеей и демонстративно вручает Сигме. Последний ругается за глупость и просит больше не дарить цветов, а сам суетится у орхидеи каждую свободную минуту и запрещает выливать в землю Достоевскому недопитый кофе по вечерам.***
У Сигмы инфаркт. Он не выдерживает. Гоголь приходит в ободке с кошачьими ушками вместо привычного белого цилиндра. Говорит, подарила именинница, у которой он был детским аниматором. И кто тут не устоит? — Вам нравится, Сигма-кун? — спрашивает Николай и указательными пальцами показывает на ушки. — Выглядишь намного глупее, чем обычно, — резко отвечает Сигма и отворачивается в сторону, потому что, о боже, Гоголь с кошачьими ушками был восьмым чудом на этой планете! Ему нужно запретить ходить с такими ободками, иначе Сигму повезут откачивать в больницу от любви, попутно меняя ватку у носа. — Неужели я так ужасен?! — Гоголь прикладывает ладони к щекам, а через минуту пытается найти зеркало в карманах, откуда, как он сам говорил, всегда можно достать что угодно. Гоголь в панике снимет ушки и швыряет с расстояния в мусорку, не попадает, бегом поднимает и вновь с силой кидает в ведро. Сигме хочется плакать, потому что он не успел заснять такую красоту, да и перед Коленькой налажал: соврал так ещё и обидел, из-за чего тот убежал. — Теперь только пирожки спасут ситуацию, — задумавшись произносит Достоевский. — П-пирожки? — переспрашивает Сигма. — Ещё одно русское блюдо? — Да, он очень любит пирожки, — кивает Достоевский, сложив руки в замок. — Откуда вы это знаете? Вы так близко с ним знакомы? — удивлено восклицает Сигма, резко садясь на стул. — Конечно, я снимаю с ним одну квартиру. К тому же работали до этого в одну смену, но он отныне перевелся на ночную три через три. — Семпай! Почему вы все это время умалчивали об этом? — негодует Сигма. — Да ты и не интересовался, — пожимает плечами Достоевский. — Рецепт дать? Сигма быстро кивает головой. Он записывает под диктовку рецепт на оборванном листке старой накладной, переспрашивает и уточняет каждый нюанс. Сигма как обычно уходит на десять минут раньше окончания смены, оставляя Достоевского и сонную муху за прилавком наедине. До глубокой ночи парень ищет незакрытые супермаркеты, в которых остались продукты более-менее похожие на натуральные, но нос кривится от химии. Сигма, если и увлекался выпечкой, то только магазинной. Поэтому тесто выходит совсем не таким, каким должно быть. Он звонит Достоевскому, который злобно ворчит, но выслушивает и советует. Так Сигма узнал, что мука должна быть всегда: ту же скалку нужно несколько раз протереть мукой, чтобы тесто не прилипало. К утру у него три плохо прожаренных пирожка с творогом, два пригорелых с картошкой и печенью, несколько развалившихся (как они разлепились на сковородке — вообще загадка), и партия съедобных на вид. Сигма их, конечно, пробует, но вкуса совсем уже не различает. Всё ему кажется плохим. Он спит час двадцать и идёт на работу, к удивлению, бодрым. Но к обеду валится с ног. До окончания смены он спит в подсобке на деревянном поломанном стульчике, оперевшись на красное пластмассовое ведро. Феденька ругается только, когда Сигма выходит, потирая глаза и зевая, слушает выговор. Достоевский прекращает читать нотации, машет рукой и заваривает кохаю чёрный кофе и не простой, а как заваривает обычно себе. Сигма благодарен. После смены он едет на маршрутке домой, берет пирожки и долго выбирает, в чем пойти к Гоголю. Сигма забивает адрес, который отправил Достоевский сообщением и тяжело вздыхает. Путь не близкий. В метро пытается рассмотреть хоть что-нибудь за поцарапанным стеклом, но единственное, что сопровождаете его, это медные трубы да плитка. Сигма стучится в квартиру, кашляет, пытаясь поправить голос. За дверью раздаётся отчетливо слышное: «Боже мой!» и пару минут неразборчивых криков, отчего Сигма не решается звонить ещё раз, а смотрит под ноги, пару раз поправляет серые брюки. Шум прекращается и на пороге появляется Достоевский, стоявший в фиолетовом одеянии, больше похожем на пижаму. — Заходи, — Фёдор пропускает Сигму внутрь, — этот придурок будет ещё полчаса собираться. Сигма кивает и проходит. Коридор, до жути узкий, ведет прямо на кухню. Слева две деревянных дверки в ванную и в уборную комнату, а справа белая старая дверь, изрисованная узорами карточных мастей. Если встать напротив, то можно было учуять ещё противный запах свежей краски. По всей видимости за ней была спальня, в которой сейчас шумит Гоголь. По всей квартире резкий запах цитруса вперемешку со сладкой малиной. Кухня была довольно-таки просторная, хоть заставленная многими ненужными вещами, которые должны были находится в кабинете либо в зале. Из этого складывалось мнение, что в спальне было недостаточно места. Сигму привлекают растения в горшочках, стоящие на подоконнике. Многие Сигма видит впервые и с интересом изучает лепестки. — Сигма-кун, как неожиданно вас видеть в нашей скромной каморке! — раздаётся над ухом Сигмы, из-за чего тот резко выпрямляется и разворачивается к собеседнику лицом. Как же всё-таки Гоголю удаётся так незаметно подкрадываться, а потом кричать во всю глотку, сбивая с ног! — Коль, ты бы ещё пару часов переодевался, — ворчит Достоевский и с чёрной кружкой направляется в комнату, махнув правой рукой на прощание. — Я вас оставляю. Не натворите глупостей. — Обижаешь, Дост-кун. Что такого может произойти? — Гоголь скрещивает руки в замок. — Зная тебя, всё что угодно. И не обижай моего кохая, мне с ним ещё работать. Дверь в комнату захлопывается, а Гоголь фыркает и просит за сожителя прощения. Сигма только сейчас замечает, что у Николая волосы не заплетены в косичку, а распростались во все стороны. Стоял в помятой блузке цвета слоновой кости, зауженных брюках, но в белых носочках в чёрную полосочку, не изменяет себе. Сигма пялится на него молча неизвестно сколько времени, что даже стыдно становится. Гоголь тоже впервые молчит, возможно, не рад присутствию неожиданного гостя или до сих пор обижается из-за тех кошачьих ушек. Точно! Сигма вспоминает, из-за чего пришёл, и протягивает Николаю пакет. — Это тебе, — кашляет в кулак Сигма, когда Гоголь забирает пакет, специально долго соприкасаясь пальцами. То ли у Сигмы действительно не все в порядке с головой, ибо, а как пакет ещё взять и при этом не дотронуться до получателя? — Сигма-кун впервые приготовил мне подарок. Как неожиданно, я смущён, — виляет задницей Гоголь и с нетерпением открывает пакет. — Это не подарок, а пирожки, — отмахивается Сигма. — Извинения за те слова про кошачьи ушки. Я не… — Сигма-кун волновался, что мог меня обидеть, — перебивает Николай, довольно улыбаясь. — Это самое приятное, что я мог услышать в этой жизни. — Я не волновался! — протестует Сигма, смотря на ухмылку на чужом лице и приходит в ступор. Гоголь казался таким, таким… — Словно мне больше заняться нечем, как волноваться о твоих чувствах. — Они говорят об обратном, — мурлычет Гоголь и тянется поставить пакет на стол, на который опирается Сигма. — Извинения чисто ради формальности, — Сигма скрещивает руки и закусывает внутреннюю часть левой щеки, сдерживаясь всеми силами, чтобы не скосить глаза на руку Гоголя в пару сантиметрах от его туловища. — И поэтому Сигма-кун узнал, что мне нравится, и истратил столько времени, чтобы приготовить их для меня? Слова медленно и с неожиданными нотками хрипоты лились из уст Гоголя, заставляя Сигму сглатывать слюну, которая никак не заканчивалась. Сигма смотрит прямо в лицо Николая, хотя глаза так и хочется отвести в сторону и прикрыть голову ладошками, чтобы его никто не видел. Но он держит форму и с невозмутимым видом придумывает, что же сказать на вопрос, на который не так сильно требовался ответ. Гоголь делает это специально, это и ежу ясно. Сигме больше было интересно откуда в Николае такие черты, которые он даже не мог объяснить, а точнее боялся назвать их у себя в голове, так как это означало признать, что Гоголь действительно обладал этими чертами, поэтому Сигме легче было кричать в мыслях: «Самонадеянный кретин, придурок, красивый клоун!» — И почему же Сигма-кун не передал их через Дост-куна? — продолжает Гоголь, чуть наклоняясь к лицу Сигмы. И будь сзади стена, то с уверенностью можно было бы сказать, что Николай поймал молодого человека в ловушку. Но сзади только стол, на котором Сигма чуть ли не сидит, и если Гоголь приблизится на пару сантиметров ближе, то тот точно сядет или даже ляжет на стол, лишь бы не терять чувства собственного достоинства, а хотелось бы. — Николай, — томным голосом произносит Сигма, а у самого глаза по пять копеек от собственного голоса. — Вы на каждое действие ищете ответ, когда многие вещи люди делают необдуманно и по доброте душевной. — Я просто так сильно люблю Сигму-куна, что когда он делает что-либо по отношению ко мне, я пытаюсь понять: он таким образом проявляет ко мне знаки внимания или же я для него простой прохожий. — Как же я могу потерять постоянного посетителя? — И всем постоянным посетителям вы пирожки разносите? — Только избранным, которые одеваются, как клоуны, — Сигма тыкает указательным пальцем в грудь Николая и наконец опирается двумя руками на стол, сжимая края пальцами чуть сильнее. — Что же мне думать после таких слов? — наигранное хмурится Гоголь. — Сколько же в ближайших районах клоунов, которые заходят к вам в кафе. — Каждый второй. Но так уж и быть, признаюсь, я правда волновался о брошенных мною словах в вашу сторону, Николай, когда на самом деле я так не считал, — не выдерживает и сознается Сигма. Все же в чувствах нет ничего постыдного, не так ли? — Так вы признаете, что мне идут кошачьи ушки? В глазах Гоголя черти пляшут, а Сигма задыхается из-за нехватки воздуха и из-за существования Гоголя на этой планете. Сигма хочет опять опровергнуть свои слова или сказать: «Такому придурку только кошкой и быть». Но вместо этого коротко отвечает: — Безусловно. — Я рад, что вы сказали мне об этом, — говорит над ухом Гоголь, а руки Сигмы покрываются мурашками. Парень ещё никогда не был так рад, что на вылазку выбрал водолазку цвета лаванды. Сигма считал Гоголя глупым, но весёлым ангелом, который приносит в этот мир только радость и счастье, которого в жизни Сигмы как такового не было. На лице Николая вечная искренняя улыбка в его сторону, и обратные слова, что кто из них здесь и ангел, так это Сигма. Сегодня Сигма в этом убедился. Гоголь никак не может быть ангелом после такого, а если и мог, то только стоящем на краю пропасти между мирами. И тому, как он доводит Сигму до предела, не было объяснения. И самое страшное для Сигмы было то, что ему это нравится. — Мне приносит удовольствие всего одна мысль, что Сигма-кун так часто думал обо мне. Сигма понимает, что-либо сейчас, либо никогда. Гоголь сам подготовил такие условия, в которых признание в чувствах будет наиболее уместным, чем другие слова. Если сейчас это не произойдёт, то неизвестно, когда ещё выпадет такая возможность. А всю жизнь жалеть об утраченном шансе и перед сном вспоминать, как Гоголь, выглядевший как бог, чуть ли не вжимал его в стол, было таким себе предложением. Сигма уже открывает рот, чтобы продолжить глупую игру, направляя разговор в правильное русло с признанием, как Гоголь выпрямляется и делает шаг назад. — Ну что же попробуем ваши пирожки, Сигма-кун? Вы их впервые приготовили? Выглядят довольно аппетитно! Сейчас я разогрею их и поставлю чайник. Сигма на минуту замирает и не понимает, что происходит. Прямо сейчас Гоголь что сделал? Сам закончил эту игру, когда оставалось совсем немного! Сигма переводит дыхание и продолжает следить за суетливым хозяином. — Вы какой чай предпочитаете: чёрный или зелёный? О, а может кофе? Что скажете? — Гоголь показывает в руках коробки с чаем и с улыбкой смотрит за гостя. — Скажу, что вы придурок! — выдаёт Сигма, а злость так и подступает. — Нет, ну как можно быть таким глупым? — А что я сделал-то не так? — теряется Гоголь и смотрит на картонные коробочки в руках. — Скорее, чего вы не сделали. Неужели так трудно было продержаться ещё немного? — Сигма чувствует, как краска вновь подходит к его лицу, из-за чего наклоняет голову в сторону, но делает это так наигранно, словно он сделал это из-за доставленной обиды. — Сигме-куну не нравятся эти напитки, потому что они приелись ему в кафе? Ох, я понимаю! Многие сотрудники со мной на смене жаловались на подобную проблему, что из-за работы больше не могли смотреть на чай и кофе. А один лишь глоток вызывал у них небывалое отвращение. — Не в этом дело, Николай, — бьет себя по лицу Сигма, не зная, как объяснить ситуацию. Вслух произносить правду не хотелось, ибо это было бы признанием, что, впрочем, Сигма и хотел, но не при таком раскладе! — Коль, ты долбоёб, — слышится за стенкой, и оба парня устремляют взгляд в одну точку. — Нет, ну правда, что я не так сделал? — Гоголь как виноватый щенок смотрит то на Сигму, то на стенку, ища ответы. — Ещё бы чуть-чуть и даже я на его месте бы отдался тебе, — отвечает Достоевский, а Сигма, если до этого уже и был чуть покрасневший, то после этих слов был краснее помидора. — Семпай! Что вы такое говорите?! — Правду, которую и так все знают. Так хорошо начиналось и так закончилось. Опять все самому делать, подталкивать молодых, опять всё на мне. Достоевский продолжал разглагольствовать за стенкой, но всё тише и тише, и в последствии его слова было можно разобрать, если только прижаться к стенке ухом. На кухне повисло долгое молчание, и никто из молодых людей не знал, что сказать. Конечно же, все понимали эту симпатию. Гоголь ухаживал за Сигмой, а Сигма хоть и возмущался, но отвечал взаимностью, всегда участвовал даже в глупых беседах, лишь бы не расстраивать Николая. Но как оказалось, все же Гоголь единственный, кто жил в неведении и не знал, что Сигма испытывает к нему. Любовная драма, больше нечего сказать, да и не нужно. — Зелёный, — Сигма первый прерывает тишину на кухне и указывает на пачку в правой руке Гоголя. Тот отмирает, глупо смотрит на гостя, пару раз кивает и заваривает чай. Сигма садится на табуретку, сперва чуть не падая с неё, ибо одна ножка совсем не держит. Вовремя появляется Гоголь, спасая парня, падая на одно колено и обхватывая его туловище. Их головы оказываются на неприлично близком расстоянии, хотя здесь нечего говорить о приличии после того, что здесь было минут семь назад. — Она для вида, на ней обычно никто не сидит, — еле слышно извиняется Гоголь, смотря в кристальные глаза Сигмы и вновь словно под гипнозом. — Хорошо, — кивает Сигма. — Пересяду. Разговор максимально натянутый, а Гоголь несвойственно для себя потерянный. Такое неожиданное недопризнание и то от Достоевского, кажется, повергло его в шок, из которого так просто не выкарабкаться. Он ставит пирожки в микроволновку, и через минуту тарелка на столе вместе с двумя кружками горячего чая. Двое в потрепанной кухне с многочисленными растениями на окне и ночным небом за чистым стеклом. Сигма дует на чай, иногда поднимая взгляд на Николая, который без лишних движений уставился на пирожки на середине стола. —Я тебе нравлюсь? — шепчет Гоголь и тут же резко встаёт из-за стола. — Стоп, то есть я тебе правда нравлюсь? — Да, Николай, ты мне правда нравишься, — хихикает Сигма, видя наконец преобразования Гоголя. — Не как постоянный посетитель или фокусник, а как человек? — Ты мне даже больше, чем просто нравишься, — смущено отвечает Сигма и согнутым указательным пальцем потирает глаз, словно ему попала ресничка. — О боже мой, Сигма-кун, — Гоголь вскакивает с места и поднимает удивлённого Сигму на руки. — Я так счастлив! Вы же знаете, вы мне с самой первой встречи понравились. И ваше признание… чёрт, я же должен был признаться первым! — Придурок, отпусти, — ругается Сигма, обвив руками шею Гоголя, а сам внутри счастлив возвращению спонтанному Гоголю. — И ты можешь наконец ко мне обращаться не на «вы», а на «ты», как это делаю я, Николай. — Разумеется, как только дорогой мне Сигма скажет, — кивает Гоголь. — Я сделаю всё, что пожелаешь! — Тогда наконец поставь меня на землю. — А вот этого я сделать не могу, — Сигма фыркает и скрещивает руки. — Я ведь так люблю Сигму и не хочу его отпускать. — Если ты меня наконец поставишь, то я никуда не уйду, серьезно. Я уже очень долго в таком положении, поэтому пожалуйста, Николай. Неужели я должен упрашивать? — Мне нравится, как Сигма меня упрашивает, — мечтательно улыбается Гоголь под фырканье парня. — Но какой же из меня джентельмен, если я сделаю что-либо против вашей, прошу прощения, твоей воли? Гоголь аккуратно опускает Сигму на стул и сам садится напротив. У него глаза искрятся, а вокруг витает розовая аура невинной любви и бескрайнего счастья. За спиной словно крылья выросли, над головой появился нимб из чистого золота. Сигма медленно пьёт остывший чай, держа стеклянную кружку двумя руками, и острожно смотрит на Гоголя, который упёрся локтями на стол и обхватил голову ладонями, глядит, не отрываясь, на Сигму с улыбкой до ушей. — Попробуй хотя бы пирожки, — упрашивает Сигма и берет один себе. — Они действительно ужасны, но это мой первый раз. Правда, они с разными начинками, а я по собственной глупости не разделил их по тарелкам, поэтому они спутались. — Это не беда, — мягко отвечает Гоголь. — Содержимое пирожков можно с лёгкостью узнать. Здесь всё просто, смотри. Гоголь приподнимается с места, берет в руки один пирожок и наклоняется вперёд, чтобы Сигме было замечательно видно, что он сейчас будет делать. Он аккуратно надламывает пирожок, но не слишком сильно, и показывает содержимое Сигме. — Видишь? Так, если тебе не нравится начинка, то можно положить обратно в тарелку. Главное, чтобы надрез был не слишком сильный, иначе пирожок будет выглядеть некрасиво и его будет неудобно есть. — Какая технология, — заинтересовано кивает Сигма. — Так просто, но я бы не додумался до этого сам. — Хочешь надломаем все пирожки, чтобы видеть с чем они? Как раз попрактикуешься? — предлагает Гоголь. — А можно? — Разумеется, они же твои, — тихо смеётся Гоголь, берет свой стул и ставит сзади Сигмы. — Давай я тебя научу. Сигма кивает и ощущает, как Гоголь прижимается всем телом к его спине. Из-за превосходства в росте он опускает голову на правое плечо Сигмы, из-за чего по телу последнего проходит волна мурашек и отнюдь не из-за холодного воздуха, пробивавшегося через щели плохо закрытого окна. Сигма берёт в руки пирожок. Горячие руки Николая ложатся поверх рук Сигмы и начинают чуть надавливать, показывая насколько нужно надломить выпечку. Таким образом парочка надламывает все пирожки, и на последнем Гоголь отпускает руки Сигмы, предоставляя шанс разломать изделие самому, без чьей-либо помощи. А когда Сигма разламывает, то с гордостью показывает Гоголю, словно ребёнок сделал в подарок открытку и думает, что это совершенство. Гоголь целует Сигму в щеку и левой рукой гладит по голове, из-за чего тот улыбается и тянется к салфетке, дабы вытереть жир с рук. Когда Сигма берет салфетку, то замирает, ибо чувствует, как Гоголь обхватывает его туловище, поднимает голову с плеча, немного наклоняет её и теперь упирается щекой в макушку Сигмы. Сигма тепло улыбается и вытирает пальцы. К сожалению, не получается. — Что за публичный дом вы здесь устроили? — выходит из комнаты Достоевский, позёвывает и идёт к чайнику. — Только без пошлостей. — Федь, ну вот что ты такое говоришь? Ты зачем вышел? Испортил всю романтику? — Вы затихли, вот я и подумал, что на кухне разврат творится. А мне, между прочим, в этом месте ещё, надеюсь, не всю жизнь есть. Гоголь вздыхает и отстраняется от Сигмы. Встаёт и возвращает стул на прежнее место. Достоевский сразу же занимает этот стул и тянет кружку к Николаю. — Коль, сделай чаёк и достань сметанку из холодильника. Сейчас будет пир на весь мир. — Давайте я поставлю чайник, а то я единственный, кто здесь сытый. Мне совсем не сложно, буду только рад. Сигма уводит от холодильника Гоголя со сметаной и ложкой в руках и усаживает на своё место. Достоевский выхватывает сметану и тут же открывает, ставя к себе поближе, когда Гоголь поддерживает чуть наклонённую голову кулаком вытянутой вверх руки. — Ты чего пирожки не ешь? — Достоевский берет в руки пирожок и смотрит на Николая. — Пирожки горячие, — говорит Гоголь с любовью в голосе и мечтательно смотрит на крутящегося Сигму. — Странно, по мне так холодные, — хмурится Достоевский, берет другой пирожок в руки, откусывает и пожимает плечами. Сигма ставит две кружки с крепким чаем перед молодыми людьми, отходит и опирается на кухонный гарнитур. Гоголь берет первый пирожок с творогом. Лицо Достоевского преображается, когда он откусывает второй раз и смотрит на реакцию соседа, который сразу же съел пирожок. — Ну как? — осторожно интересуется Сигма. — Мне кажется вышло довольно-таки пресно на вкус. — По-моему, превосходно для первой готовки, но в следующий раз можно добавить не так много соли, — с улыбкой отвечает Гоголь и тянется ко второму пирожку. — Семпай, а что вы скажете по этому поводу? Ох, вы совсем ничего не съели. Достоевский пару раз кашляет в кулак, выпрямляется и уже хочет сказать всё, что он думает о злосчастных пирожках, но останавливается. Гоголь впервые пронзительно смотрит на Фёдора, давая понять, что лучше не делать того, что тот собирается, поэтому Достоевский тянется к сметане и натягивает на лицо улыбку. — Люблю пирожки со сметаной, поэтому так медленно ем. Она придаёт особый вкус. Достоевский набирает целую ложку сметаны и обмазывает пирожок. — Пожалуй, я тоже не откажусь от сметаны. Будь так добр, передай и мне. — Ты же не любишь сметану, — ахает Достоевский, а Гоголь непонимающе смотрит. — Тебя всегда от неё мутит, поэтому насладись вкусом этих замечательных пирожков, над которыми всю ночь суетился Сигма. Уверен, ты съешь всю тарелку, не так ли? — Неужели Николаю так понравились мои пирожки? Я, конечно, знал, что ты их обожаешь, но я не думал, что приготовил их так хорошо для первого раза! — Не уверен, что смогу съесть их все. Хочу оставить такую вкуснятину на завтра. — Если тебе так понравилось, то я буду готовить их чаще. Не стоит беспокоиться по этому поводу. — Отлично, — с натянутой улыбкой кивает Гоголь. — Со временем придёт опыт, и у тебя будут получатся замечательные пирожки, с которыми ничто не сравнится. — Определённо, — соглашается Достоевский, собирая по стенкам баночки остатки сметаны. К слову, баночку он купил в русском магазине только сегодня, открыл пару минут назад. Достоевский доедает первый и по совместительству последний пирожок, благодарит Бога и Сигму за пищу, задвигает стул и уходит в комнату, заранее прощаясь с Сигмой. За окном небывало яркие звёзды, а всё внимание Сигмы занимает лишь Николай, который смотрит в открытое окно и рассказывает глупые истории, активно жестикулируя и часто наклоняя голову к Сигме, говорит: «Представляешь?» Сигма кивает, и Гоголь продолжает речь, перескакивая с одной темы на другую, местами делая Сигме приятные комплименты, которые даже не являлись комплиментами, как считал сам Гоголь, отчего Сигме становится комфортно ещё сильнее. Гоголь действительно ангел с гениальными мыслями, сбыточными мечтами и великими идеями, которые знает только Сигма. Он любит вещи в полоску, пирожки и парня, сидящего возле него. Сигма действительно ангел с трезвыми взглядами на жизнь, не умеющий делать фраппучино «Зелёный чай», комплименты и говорить длинные красивые речи, но вместо этого может сказать всё прямо по факту и без лишнего притворства. — Сигма, так что насчёт цирка? — спрашивает Гоголь, вспоминая про обещание при их первой встречи. — Я действительно люблю тебя, Николай.