Руины отчаяния

В тот день, когда Белль заключила сделку с Румпельштильцхеным, она увидела в его глазах проблеск чего-то еще, кроме желания. Это придало ей сил согласиться стать любовницей Темного. Находясь в одиночестве и смотря в сколотое зеркало или размытое отражение в чашке, она каждый раз замечала ту же эмоцию в собственных глазах. Ее брови были абсолютно прямыми, ни единой морщинки не пролегало между ними, но какое-то напряжение в чертах ее лица, мелкие складки, недавно появившиеся в уголках глаз, выдавали в ней отчаянную душу. Эту же напряженность, это отчаяние она нашла и в Румпельштильцхене. Белль не знала, что за беда заставила его попасть в такое положение, но загадки всегда интересовали ее и, пойдя на поводу у любопытства, она очутилась навеки прикованной к Темному. Белль надеялась однажды увидеть человека за чудовищем, возможно, даже полюбить его, но фундамент не был заложен, и с каждой новой попыткой дом разрушался, превращаясь в одни руины над другими. После первого раза, что был отдан ею практически без согласия, она никак не могла найти в себе жалость к одинокому и отчаянному существованию ее хозяина. Она пыталась так много раз, но вязкое чувство отвращения, рождавшееся с каждым новым актом, уже нельзя было подавить. Румпельштильцхен действительно не был плохим человеком, он никогда не причинял ей боль намеренно, и, видимо, все-таки имеющийся голос совести сдерживал его несколько недель после первого раза. Однако чем больше времени проходило, тем короче становились перерывы. Белль могла предположить, что чувство вины билось в его сердце, прежде чем похоть и желание брали свое, и все повторялось вновь. Возможно, теперь Румпельштильцхен находил утешение в попытках доставить ей наслаждение своими пальцами, лаская до тех пор, пока Белль не дрожала и не испускала тихий стон. Он ждал, когда ее удовольствие стихнет, прежде чем брал с непривычной для него страстью. В моменты, когда Белль долго не могла обрести удовольствие, непреднамеренно заставляя его ждать своей очереди, Румпельштильцхен изливался в нее гораздо раньше обычного. Втайне Белль каждый раз несказанно радовалась, что все закончилось достаточно скоро. В процессе он нередко по-кошачьи терся лицом о любой участок ее кожи, до которого только мог дотянуться. В другой ситуации Белль нашла бы этот жест ужасно романтичным, но не после пережитого. По окончании Румпельштильцхен часто падал на нее, прижимая к матрасу и, видимо, пытаясь слиться с ней. Белль благодарила всех богов, которых только могла вспомнить, что он весил гораздо меньше, чем Гастон, и не смог раздавить бы ее даже при особом упорстве. Иногда Белль задавалась вопросом, чувствовала бы она ту же самую неприязнь к своему бывшему жениху после свадьбы, но так и не находила ответа. Одно оставалось неизменным в лучшем или худшем настроениях Румпельштильцхена — он крепко обнимал ее каждую ночь перед сном. Выпутаться из объятий Белль удавалось, лишь когда он глубоко засыпал, что случалось крайне редко. Между тем Белль никогда не выказывала недовольства, никогда не уклонялась от своих обязанностей, но Румпельштильцхен хорошо знал, что она чувствует. И хотя Белль не догадывалась об этом, они оба страдали. Румпельштильцхен пытался остановиться и отпустить Белль, но при одной лишь мысли о потери ее, ее тепла, ее мягкости, голоса и запаха, страх вкупе с диким желанием овладеть и привязать навсегда к себе вспыхивали в нем адским пламенем, заставляя искать Белль снова и снова. Когда в ее животе наконец появился ребенок, это стало облегчением для них обоих. Белль первый раз за год смогла переключить свое внимание на что-то еще, кроме нервного ожидания следующего раза, и Румпельштильцхен наконец получил семью, о которой так долго мечтал. Он никогда не питал иллюзий, что Белль — или кто бы то ни было — сможет полюбить его. Единственный страх, испытываемый им, состоял в том, что Белль не будет любить их ребенка. Однако, увидев, как она читает книги по материнству, невзначай появившиеся в библиотеке, и готовит одну из комнат к приходу малыша, страх исчез. Их отношения претерпели существенные изменения. Румпельштильцхен подталкивал ее к близости гораздо реже и в целом относился аккуратнее, обращаясь так, словно она была сделана из стекла. Он впервые начал интересоваться ее мнением по поводу тех или иных вещей, и хотя Белль всегда отвечала односложно, она ценила его неуклюжие попытки сблизиться. Это, однако, не означало, что она собиралась делать вид, будто первого года их совместной жизни никогда не существовало. Ребенок появился на свет в первый теплый день весны. Румпельштильцхен предложил назвать его Бэйлфаером, в надежде, что он разгонит своим огнем могильный холод в их отношениях. Белль понравилось имя, оно казалось сильным. Во время беременности она боялась, что ее сын родится с чешуйчатой серой кожей, но Бэй выглядел как абсолютно обычный мальчик. Он был еще слишком маленьким, чтобы в нем можно было углядеть черты ее или Румпельштильцхена. Единственное, что точно принадлежало крови мага — глаза Бэя, за несколько недель превратившиеся из синих в карие. Но даже напоминание об отце не делало его менее идеальным для Белль. Материнство оказалось сложной задачей, но без постоянного веса ожидания худшего ей дышалось легче, чем за годы, проведенные на родине во время войны, а после и в Темном замке. Румпельштильцхен негласно взял на себя обязанность следить за Бэйлфаером по ночам, и Белль просыпалась лишь тогда, когда он приносил сына, чтобы покормить. Румпельштильцхен чувствовал, как его желание усиливалось с каждым прожитым днем. Он жаждал прикоснуться к Белль так сильно, что тонкий блеск пота на ее шее приводил его в состояние исступления. Однако он не мог, поскольку иное чувство, сильнее, чем похоть, разрывало теперь его внутренности. Румпельштильцхен мечтал о том, чтобы Белль ответила ему взаимностью, чтобы она хотела его так же сильно, как он хотел ее. Не только телом, но душой, сердцем и кровью. И осознание, что он никогда не сможет добиться этого, вызывало ярость и пульсирующую боль под ребрами. Он давно не заставлял Белль спать с ним ни в прямом, ни в переносном смысле. Всю ночь он проводил в комнате Бэя, оставляя Белль в спальне одну и встречаясь с ней только утром за завтраком, уже сидя с малышом. Было трудно не обводить ногтем выступающие красноватые костяшки, когда она клала руки на стол, или кусать ее кровоточащую ранее губу, но он держался, отталкивая голос Темного на задворки сознания и вместо этого сосредоточенно слушая нечленораздельные звуки, издаваемые сыном. Небольшие разговоры, появившиеся между ними, были новы как для Белль, так и для Румпельштильцхена. К своему удивлению, они могли проводить время в присутствии друг друга дольше нескольких минут, не испытывая при этом дискомфорта. Белль наконец начала смотреть Румпельштильцхену в глаза. Ее взгляд останавливался на секунду или две, прежде чем опуститься, но этого было более чем достаточно для начала. Через несколько месяцев после рождения Бэйлфаера, когда их общение перешло к какой-то несложной рутине, он с надеждой погладил бедро Белль под тонким одеялом. От этого прикосновения она дернулась и посмотрела на него с таким ужасом, что в горле мага поднялась тошнота. Румпельштильцхен был расстроен, и зол, и жаждал, и страдал, и готов был умолять, но тогда все стало бы хуже, чем было до этого, и он тихо отодвинулся на свою сторону кровати, пока в его груди ревел огонь. Если бы Румпельштильцхен знал, какой урон нанесет их карточному домику столь простое действие, он бы никогда не сделал этого. Прошлое, что медленно начало отступать, втянуло Белль в новый водоворот ужаса. Лишь спустя какое-то время, выглянув из-за занавески страха, она поняла, что Румпельштильцхен уже давно не смотрит на нее, не то что предпринимает попытки восстановить их половую связь. Белль не знала, чем обязана этому факту, но если судьба давала ей подарок, она не собиралась отвергать его. Жизни Румпельштильцхена и Белль с тех пор практически не соприкасались. И хотя они сосуществовали в одном пространстве, их разум находился по разные стороны океана. Румпельштильцхен не тревожил Белль, и она не пыталась это изменить. Единственным фактором, не дающим им обоим распасться, был Бэй, который не замечал атмосферу в семье в силу возраста. В один из дней, играя с сыном, Белль взглянула на Румпельштильцхена, молча прядущего свои золотые сети в той же комнате. Внезапно она осознала, что в какой-то момент перестала чувствовать постоянную угрозу с его стороны. Выпрямив спину, она посмотрела на Румпельштильцхена, действительно посмотрела на него, и под слоем толстой серо-зеленой кожи увидела то, что так привлекло ее в самом начале. Его лицо оставалось пустым безэмоциональным полотном, руки методично скручивали пучки соломы, но слегка сгорбленное тело, напряжение тонких пальцев, измученность кривой рта выдавали в нем отчаяние, и впервые за три с половиной года Белль не нашла в себе страха. Осознание так потрясло ее, что Белль провела в раздумьях несколько минут, прежде чем Бэй стукнул игрушечной тележкой по ее коленке. — Мама! Она посмотрела на сына и искренне улыбнулась, не замечая боль в ноге. — Спасибо, Бэй. Бэй продолжил говорить сам с собой, вполне удовлетворенный ее призрачным вниманием. Белль хотела продолжить игру, но какой-то порыв, удививший даже ее, заставил ее сказать: — Румпельштильцхен, хочешь присоединиться к нам? Белль не думала, что он обратит внимание на ее вопрос, но Румпельштильцхен вздрогнул и ошеломленно посмотрел на Белль, не доверяя собственным ушам. Она не моргая смотрела в ответ до тех пор, пока он не кивнул и не произнес хриплым от долгого молчания голосом: — Да. Да, я... да. Белль подвинулась, чтобы освободить место для Румпельштильцхена. Не касаясь ее, он сел рядом на ковер и взял одну из игрушек, разбросанных по полу. Бэй встретил отца с радостным визгом и детским лепетом. Румпельштильцхен водил деревянной игрушкой лошади перед сыном, издавая смешные звуки и наблюдая за реакцией Белль краем глаза. Она заметила слабую искру надежды, мелькнувшую в глубинах темных зрачков, и с нервным удовлетворением наблюдала, как первый камень в фундамент дома был положен.