Любовь была красивой

24 августа 1991 год. Москва. Кремль. 23:00 Сначала ушел Литва, за ним латыш. Грузинец тоже быстро спохватился, заметив помутнение рассудка Владимира, который чувствовал, как слабеет его влияние, а от того все больше и больше уходил в себя, порой отдавая губительные для общества приказы. Четыре дня назад не выдержал Эстония. Сегодня из Союза вышел Украина. — Николай. Брат. Я понимаю твое нежелание покидать Союз. Я знаю, насколько вы с ним были близки, но сам посмотри. Он же день ото дня все слабее и слабее рассудком. Вон уже на Ванюшу кидается.- собирая вещи, говорил Олег, то и дело поглядывая на Арловского с сочувствием. — Он же игрался с тобой. Сам убил Михаила, а потом и тебя в себя насильно влюбил. Сам посуди, разве это здоровые отношения? — Ты собрался? — холодно отрезал Николай, даже не смотря на Черненко. Руки в кожаных перчатках нервно сжимали плечи, а голубые глаза снова стали темно-синего оттенка. Арловский сам был зрячим и видел, как его ненаглядный, самый дорогой и любимый человек медленно и верно лишается рассудка, превращаясь в консистенцию безумия и агрессии. — Если он нажмет на кнопку… — Проваливай уже, а! — рявкнул Николай и, сорвавшись с места, вышел за дверь, приставив к Черненко охрану из доверенных лиц КГБ, чтобы те выпроводили зазнавшегося украинца из здания. Зайдя в свой кабинет, беларус закрыл дверь и, упав на кушетку, глухо зарыдал. Вчера он получил письмо от Шушкевича с требованием немедленно собирать вещи и возвращаться в Минск. Так же в письме говорилось о том, что у Николая появилось новое воплощение — Наталья — Республика Беларусь, так что за непоседлевой, но быстро растущей девчушкой нужен был особый присмотр. — Господи. Боже. Почему… Почему все так, Господи?! — Николай не мог более сдерживать эмоций. Он не хотел снова терять любимого человека. Не хотел повторения истории, но та, вопреки всему развивается всегда по спирали. Поднявшись на негнущихся ногах, мужчина подошел к комоду и достал из потайного отдела именной пистолет, подарок Владимира на их годовщину. Тридцать лет, столько было дано им на счастье. Тридцать лет. Для людей это целая жизнь, а для стран лишь мгновение. Вставляя патроны в магазин, Арловский вспоминал весну 1970 года. Он вернулся из Ленинграда, после длительного восстановления свежий, бодрый, полный сил. Ах, как тогда Владимир стеснялся позвать его на свидание, как долго подбирал слова. Купил ему мороженое на ВДНХ и, заведя в самый темный угол павильона номер 34 «Космос» нежно поцеловал. Магазин со свистом влетел обратно в пистолет, выдергивая Арловского из воспоминаний и возвращая в ужасную реальность. Вытерев слезы рукавом своего мундира, Николай снял с себя фуражку и сделал глубокий вдох. — Боже, вот я и иду в пасть Гиены Огненной. — сняв крестик с шеи и оставив его на тумбочке, беларус открыл дверь кабинета и спрятал пистолет за пазухой. Каждый шаг давался с трудом, будто Арловский был той самой русалкой из сказки Андерсана, что ходила по земле будто по острию бритвы. Впереди показалась знакомая дверь, возле которой стояли красноармейцы, вооруженные будто для военных действий, а не для стандартного караула. — Владимир Владимирович сказал никого к себе не пускать.- сказал тот, который помоложе, вытянувшись по струнке перед Арловским, заметив погоны и жетон с мечом и щитом на груди, на что получил холодный смиряющий взгляд от беларуса. Два удара в дверь. Секунда ожидания. Еще три стука. И долгожданное " входите, Николай». — А вы уходите. Это приказ. — Но. — Рома, пошли. Не спорь. Видишь товарищ не в настроении. — тот что был постарше потащил молодого солдатика подальше от места их караула. Николай вошел внутрь и моментально закрыл за собой дверь, бесшумно подпирая ее стулом. Владимир сидел к тому спиной и не сводил взгляд с черного чемоданчика, который уже был открыт. — Зачем ты его сюда принес? — настороженно, но уже привычно мягко спросил Арловский, подходя к Союзу сзади и нежно, подобно любящей жене, обнимая его за шею. Голос предательски хотел сорваться в любой момент, но пока Николаю удавалось удерживать его спокойным. — Солнце мое… Ты же не собираешься этого делать? — с надеждой смотря на Владимира, спросил беларус. Но ответом было зловещее молчание, что замогильным холодом проблало Николая до самых костей. Союз, будто зачарованный смотрел на красную кнопку, совершенно не обращая внимания на попытки Арловского приласкать его. — Я не могу проиграть. Они. Они все крысы. Пусть бегут и захлебнуться в море. А я… Я подниму этот корабль вновь и передавлю их кормой. — процедил Брагинский сквозь зубы, наконец-то поворачиваясь к Николаю и смотря бесчувственно на некогда любимого подсолнушка. — Володенька. Да что же ты такое говоришь? — Николай тут же убрал руки, с болью в глазах смотря на любимого. Это не был его родной и милый Брагинский. Перед ним стоял холодный безэмоциональный человек, с огромными мешками под глазами и жуткой ухмылкой на губах. — Коля. Коленька. Я просто так больше не могу. Они смеются надо мной. Но я им этого не позволю. — шептал Брагинский, держась ладонями за свою голову и безумно улыбаясь. Беларус смотрел на Владимира и все больше убеждался в правильности слов брата. Грянет нечто ужасное, если его не остановить. Губы сжались в тонкую нить, а по щекам потекли соленые горючие слезы. Арловского разрывало изнутри на части, знакомая боль, которую он испытал в далеком 1917 году снова возвращалась. Он цепной пес, который должен охранять государство от всех угроз, начальник Контроля Государственной Безопасности, сделать это — его прямой долг. Но как? Как он может, ведь это его ненаглядный Владимир, которому он верен всем душой. Кольцо, скрываемое под перчаткой больно сдавливало палец, но это была ничтожная мука, в сравнении с тем, что в данный момент испытывало сердце светловолосого мужчины. — Солнце мое. Ты… Ты меня еще любишь? — голос дрогнул. Арловский всегда был маленьким ребенком рядом с Владимиром. Союз давал ему чувство защищенности, некую гарантию светлого будущего, но сейчас эти карие глаза, некогда вселявшие в самые темные уголки души свет поблекли и затянулись пеленой. — Да. А что случилось? — Брагинский вопросительно глянул на подчиненного, а после протянул руку и нежно убрал большим пальцем слезу со щеки того. — Ну чего ты плачешь. Подсолнушек. Все же будет хорошо. Люблю. Конечно люблю. — прикрыв глаза, прошептал Брагинский, , прижимая к себе обмякшего Николая, ласково целуя в лоб и улыбаясь. — И я тебя. Я тебя… Люблю. Очень. Володенька. — одна рука обхватила шею Брагинского. Вот он. Любимый. Такой родной. И голос у него совсем не сумасшедший. Такой мягкий, с легкой хрипотцой. кажется, что сейчас он скажет какую-нибудь пошлую шутку, чем вгонит Николая в краску, а после прижмет к стене, уберет ладони беларуса от лица, сведет их у него над головой и настойчиво, но все же чувственно и нежно поцелует. — Прости меня… Выстрел разрывает всю эту идиллию. Брагинский падает на пол с застывшей на лице умиротворенной улыбкой. Он даже не понял, что случилось. Пуля пролетела насквозь, пробивая оба виска. Тут же поднялся топот и гомон, были слышны удары и бесполезные попытки открыть запертую дверь. Но для Николая звуки, пространство и время пропали. Остался лишь звон, как при контузии и боль. Нестерпимая душевная боль, которая разрывала ему грудную клетку, рвалась наружу, и вот, наконец-то послышался крик, вскоре сменившийся глухим скулежом. Николай упал на колени, перезаряжая пистолет. По щекам безостоновочно текли слезы, а изо рта уже вырывался лишь хрип. В один момент он лишился всего. Снова. Снова отдав все ради зашиты государства, снова пожертвовав собой ради других. — Вовочка. Володенька. — Николая бросало то в жар, то в холод, руки тряслись как у заядлого алкоголики после бурной пьянки. Ему не хотелось жить. Казалось воздух сам стал ядовитым и тяжелым для беларуса. Алая кровь стекала на безупречный паркет, кое-где даже с небольшим количеством ткани. Без всякого отвращения он согнулся и прикоснулся к еще горячим, но уже остывающим губам, снова забирая последнее дыхание. — Родной. Ты прости уж меня. Подожди. Ты только не уходи пока. Солнышко мое. Солнышко. — пустая гильза со звоном ударилась об пол, отскакивая в лужу крови, тем самым забрызгав ей руки Николая. На трясущихся ногах, подойдя к столу, Арловский захлопнул чемодан с проклятой кнопкой и выставил комбинацию, после чего подошел обратно к телу. Сняв с себя перчатки, Беларусь лег рядом с убитым Союзом, опустив голову на его широкую грудь и приставив к виску пистолет. — Я не хочу без тебя жить, Володенька. Ты подожди. Я правда… — сжав в своей руке руку Союза и сделав глубокий вдох, Арловский последний вздох. -…любил тебя. Второй выстрел раздался за несколько секунд до того, как дверь вынесли тараном. Перед красноармейцами предстала поистине ужасающая картина. Двое застреленных с улыбкой на лице, держащиеся за руки. последняя слеза упала с щек Арловского на окровавленный пол. 25 августа 1991 года Белорусская Советская Социалистическая Республика вышла из состава СССР и стала именоваться Республикой Беларусь. 16 декабря 1991 года из состава СССР официально выйдет Казахстан, тем самым навсегда положив существование державы, хотя два влюбленных воплощения умерли задолго до того дня.