***
Апрель 1895 года. Время уже переваливает за полночь, когда его будит тихое и тёплое дыхание. – Пора просыпаться, Уотсон. Уотсон с трудом разлепил глаза. Холмс порхает по комнате, как обезумевшая птица, доставая одежду из шкафа и небрежно бросая её в открытые кофры, стоящие на кровати и на полу. Один из чулков Холмса переплетается с чулком Уотсона, и неожиданная интимность данного действа заставляет доктора улыбнуться. Пустяк, но при этом редкое, желанное доказательство того, что половина жизни Уотсона – не сон. А потом кровь Уотсона стынет в жилах, как это часто бывает в последнее время, и он начинает волноваться и радоваться, что со своего места на кровати он может видеть лестницу, и может заметить, не идёт ли кто-нибудь. Даже это – убийственное доказательство. – Наш добрый друг, инспектор Лестрейд – должен заметить, сегодня вечером он показал себя очень хорошим другом – предупредил меня об аресте, который почти наверняка состоится до конца недели, поэтому я счёл благоразумным устроить нам неожиданный отпуск. Для нашего здоровья, знаете ли, – кивает Холмс. Уотсон наблюдает, как тот длинными изящными пальцами защёлкивает блестящие замки кофра. – Боюсь, что наши бедные нервы совсем расшатались после недавней истории с восхитительной мисс Смит. – Боюсь, нам придётся очень туго, – продолжает Холмс, сжимая бледные губы всё сильнее и сильнее. Костяшки его пальцев белеют вокруг ручки кофра, и впервые Уотсон замечает, что Холмс дрожит. Привстав, Уотсон тянется к Холмсу и сжимает его руку.***
– Мне бы очень хотелось, чтобы вы объяснили, что происходит, – ворчит Уотсон, загружая кофр Холмса в купе. – И что вы не решили упаковать камни для нашего загородного отдыха. Холмс снисходительно улыбается, проскальзывая в купе с кошачьей грацией. – Мой дорогой друг, в кофре всего лишь набор химического оборудования, нужного для того, чтобы справиться с любыми мелкими проблемами, которые нам придётся решать в наше отсутствие в городе. Могу вас заверить, что я упаковал только то, что может понадобиться. Уотсон закатывает глаза и, выпрямившись, ощущает боль в пояснице. – Понимаю. Значит, мы планируем заняться делами, пока нас не будет? Глядя на своего друга из-под тяжёлых век, Холмс тихо смеётся. – Выбор стоит между моей работой и бездельем, и у меня сложилось впечатление, что вы крайне отрицательно относитесь к моему выбору занятий во время безделья. Поезд начинает медленно ползти вперёд, и Холмс прислоняется головой к окну и смотрит, как станция остаётся позади. – Кроме того, несомненно, мы сможем найти какую-нибудь маленькую проблему, которой я смогу занять своё время, – улыбается он, слегка подталкивая своего спутника локтем. Уголки усов Уотсона невольно дёрнулись вверх. – Надеюсь, Холмс, что вы не захватили с собой ничего из этой мерзости... – Нет, нет, нет, – перебивает Холмс, ловким взмахом руки прогоняя беспокойство. – Не волнуйтесь так, Уотсон. Как я уже сказал, у меня есть намерения не нуждаться в ней во время нашего отсутствия в городе. Уотсон улыбается, его беспокойство удовлетворено. Он знаком с этой ролью, следуя за своим другом во тьму, сомнения и неуверенность. Навстречу новому приключению. Вниз по кроличьей норе.***
Они едут некоторое время, и вопросы Уотсона копятся внутри него, натягиваясь в тишине между ними. – Скажите мне, Холмс, как долго мы будем отсутствовать? – наконец спрашивает Уотсон, наклоняясь вперёд и глядя прямо на Холмса. Холмс вздыхает и отворачивается от окна, в глубине его глаз читается извинение. – Честное слово, мой дорогой друг, мне очень жаль, что я не могу вам сказать. Снова улыбнувшись, он похлопывает по подушке рядом с собой, подзывая своего спутника. Уотсон неохотно встаёт и, пересев, устраивается рядом с другом. – Постарайтесь немного поспать, дорогой, – шепчет Холмс, прижимаясь щекой к крепкому плечу Уотсона. – И знайте, что мне очень жаль, очень жаль, что я так рано вас разбудил и не объяснил должным образом нашу ситуацию. Однако я могу заверить вас, что со временем вы всё узнаете и даже пожалеете, что услышали об этом. – Это безобразное дело, мой друг, – продолжает он, вздыхая так, словно на его плечи легла вся тяжесть мира. – Я бы предпочёл, чтобы вы держались от него как можно дальше. Я бы предпочёл, чтобы вы оставались как можно дальше от всего уродства в этом мире. – Конечно, вы никогда не будете счастливы таким образом, и я боюсь, что совершенно не выношу вашего несчастья. Вы, мой дорогой друг – самый лучший образец человека, который стремится помочь не только себе и тем, кого любит, но и всему человечеству. Такие люди, как вы, воображают себя героями всего творения. Холмс улыбается и целует Уотсона в щёку. – И я осмелюсь сказать, мой дорогой друг, что вы правы, – шепчет он, нежно сжимая руку своего друга. Однако Уотсон почти ничего этого не слышит. Он заснул.***
Поезд снова трогается с места, и Уотсон в смятении прижимается к боку Холмса. Через несколько дней он возьмёт в руки газету и узнает, что Оскар Уайльд был арестован за преступления против природы, и что его арест отравил город для таких людей, как они, на месяцы, а может быть, и на годы вперёд. Холмс снова выдавит из себя напряжённую улыбку и поблагодарит все высшие силы, какие только есть, за хорошего друга, которого они нашли в инспекторе Лестрейде. Но сейчас Уотсон спит, его голова удовлетворённо, хотя и не совсем удобно, покоится на плече его спутника. Ему снится 16 июля 1881 года, душный субботний день. Он – ещё молодой человек, его нервы расшатаны, а ноздри наполнены стерильным запахом химикатов, и он встречает самого лучшего друга, который у него когда-либо будет.