В час, когда вечерняя тень

Когда на мир опускается ночная мгла, душа рвется прочь из светлых чертогов. Ей нет там места, ей тоскливо, как смертельно раненому зверю, и даже тени покоя ей не найти. Я выхожу в звездную темноту и вглядываюсь в нее, почти ненавидя рассеивающие ее бесконечно прекрасные творения Варды. Проклинающий создания супруги Владыка мира - наверно, ты бы рассмеялся, только представив такое. Там, за ними, за прозрачной толщей воздуха, маячит первозданная Пустота, бывшая такой еще до сотворения мира, та, что не станет ни на луч светлее и после Дагорат. Где-то там, в этой пустоте за Гранью мира, сейчас ты - тот, что мог воссиять ярче всех звезд, а теперь безвозвратно канувший во мрак. Тот, кого я своей рукой отправил туда до скончания веков и кого мне не хватает больше, чем обеих рук, больше, чем половины души. Помнишь, как мы все желали света? Кто-то жадно и страстно, как ты, кто-то - спокойно и уверенно, кто-то - в радостном предвкушении. Кто бы мог подумать, что ты, что стремился к нему отчаяннее прочих, окажешься насильно лишенным малейшего его проблеска? Кто бы мог предположить, что моим глазам по доброй воле станет милее темнота, растворившая тебя в себе и будто ставшая тобой? Я устал, Мелько. Смертельно устал, и бесконечно долгая жизнь кажется скорее проклятием, чем благом. Я уже давно не творец - да и был ли им когда-то без тебя или того, кто пытался заменить тебя? Чем чаще возвращаюсь в мыслях к тем далеким временам, когда все мы спешили наполнить новый мир своими созданиями, тем больше на ум приходит гордый, но уже немощный нуменорский моряк: команда давно управляет кораблем без него, лишь изредка, в самый лютый шторм и бурю советуясь с ним, но все же, любя и жалея своего капитана, зная его тоску по морю, уступают место у штурвала на тех последних лигах водной глади перед гаванью, чтобы он довел их до земли, будто бы находясь у руля все это время, чтобы его осыпали цветами и увенчались славой те, кто ждал на берегу. Много ли это, брат? И много ли значила твоя команда без капитана, не завершившая ни одного плавания? Помнишь юную Арду, где не было еще ничего? Шальные ветра носились над пустой землей, и с ними летел и смеялся я. Мы с тобой делили и все никак не могли поделить корону - то сходясь в полушутливом поединке, то мирясь, то идя войной друг на друга в ослепительном блеске гнева. А сейчас мы выстроили себе тюрьму из собственных творений и творений Детей Единого, и всех моих сил едва хватает, чтобы смирить отчаяние и гнев, разрушительные для них. Тяжелы оковы этого мира, неподъемнее с каждым днем корона его владыки, но я прикован к ним узами крепче, чем Ангайнор, и мне не покинуть их, даже если Валинор истает, как туман над волнами, даже если истаю я сам. Как видишь, у меня нет выбора для себя, и я на троне вряд ли хоть немного свободнее тебя в Пустоте. Многие столетия уже никто не слышал моего голоса, даже Варда. Прекрасная, бесконечно любящая и любимая, и она молча смотрит на меня, лишь изредка позволяя своей печали выплеснуться наружу. Слезы ее катятся по небосводу, но слов утешения мне не найти, ибо все они будут ложью. Ветерок легкий, как прикосновение к ресницам, и нежный, как поцелуй, коснется ее щек, и жгучие капли затеряются в седых завитках облаков. После нам обоим становится легче: мне - от ощущения близкого существа рядом, ей - от того, что удалось хоть чем-то помочь мне. Недолго длятся такие минуты - даже самый лучший костыль не заменит отсутствующую половину тела, - но без них было бы еще тяжелее. Из далеких глубин Эа примчалась она в начале времен мне на помощь - интересно, что было бы, если бы она избрала тебя? Что было бы, если бы и власть над миром Отец вручил тебе, желавшему ее, Лучезарному, а не мне, которому она не была нужна? Неведомо это мне, как и неведомо, отчего ты озлобился на весь мир и меня, отчего был готов перевернуть его с ног на голову и сравнять с землей, так упорно противопоставляя себя нам и в первую очередь мне, которому ты был нужнее воздуха. Будь у нас тогда хоть немного времени без пылающих гневом и требующих немедленного суда свидетелей, будь я тогда сам чуть менее распален яростью и болью, я смог бы их приструнить и выиграть час-другой, я бы смог спросить у тебя, хотя - больно об этом думать - вряд ли ты сказал бы мне правду. Но теперь я точно не узнаю этого никогда. Я не знаю, что будет с нами в конце времен. Отец не открыл этого никому, да и не знаю, было ли это вообще предначертано от века, предполагал ли он такой исход для нас. Странное, неведомое ранее чувство терзает меня, стоит едва задуматься об этом. На это я усмехаюсь краем губ, совсем как ты когда-то - спорь сколько хочешь, но вот тебе еще одно доказательство, что мы братья: больше никто из валар не познал страх. Мне страшно, Мелько. Никто не узнает об этом, даже всеведущие братья Феантури - лишь темнота, безмолвная и глухая. Мне страшно, когда я думаю о том, что грядет и чего не избежать. Мне не страшно лишиться обличья или сил, не страшно встретить то, что Дети Эру зовут смертью, если над такими, как мы, она тоже властна (а судя по тому, что предсказывают о Дне Рока, это так), но страшно оказаться в обновленном мире, в котором нет и не будет тебя - ведь о тебе после Дагорат Дагорат пророчества либо зловеще молчат, либо предвещают гибель. Ты научил меня и боли - я ощущаю ее почти физически, эту боль от кровоточащей незаживающей раны на полдуши. Знал ли я, что после суда будет так - да, знал, хотя такое знание никогда не облегчало эту боль. Выбрал бы другой путь тебе - нет, не выбрал бы. Ты не оставил мне этого выбора. Ты сам научил - долго и горько учил меня, упрямого и непонятливого вопреки советам остальных Стихий, - не верить тебе. Но - брат! - если бы ты дал мне хоть единственный повод, кроме моего собственного желания, простить тебя!.. От упавшей звезды не остается следа, но взгляд невольно ищет ее там, где привык видеть. Тебя уже давно нет в этом мире, ты выдворен из него, но он полон тобой, я вижу отражения тебя во всем, что в нем есть, и до последнего дня они останутся здесь. В воде, скованной льдом, в лесах, кишащих опасными тварями, в воздухе, в котором кружится снег, в дрожащем от зноя мареве в полуденный час, на земле, наполненной сомнениями и затаенным страхом, в гордых и непреклонных душах, в войнах прошлых, настоящих и будущих. В небе надо мной сияет Валакирка - послание и знак Элентари тебе, и каждая звезда создавалась, чтобы осветить путь тем, кого ты мучил во тьме, чтобы дать им надежду. Даже живем мы не в забытом и разрушенном Альмарене, а в Амане, на чьих благословенных камнях алела кровь убитого тобой Финвэ и на площади которого до сих пор стоят два мертвых Древа. Но Луна и Солнце не начали бы свой бег по небу, если бы не ты - благодарить ли за столь дальновидный поступок? Иногда мне кажется, что весь мир и есть теперь ты. И мне хранить его вечность, как я хотел бы эту вечность творить и хранить его с тобой. На долгие-долгие лиги простирается воздушный океан. Там, за ним - купол мира и его граница. За ней - ты, и не сосчитать уже тех ночей, что я в молчании простоял под пустым небом, протягивая руки к нему и не решаясь моргнуть в надежде разглядеть хоть какой-то знак, что ты еще есть. Ты не увидишь меня, я знаю это как никто другой, и выхода с той стороны без воли Илуватара не отыскать, что бы Намо ни говорил. Сбрасываю зримое обличье - ладья Тилиона уже скрылась, а Ариэн еще не показалась на горизонте, - вновь став таким, каким был до воплощения. Потоки воздуха послушно несут бесплотного, невидимого и неосязаемого меня ввысь. Распахиваю крылья от горизонта до горизонта и раскидываю руки в стороны, обнимая бездушную хрустальную черноту, будто держа ее на весу. Вот так и стоять мне вечность между миром и тобой. Ты не услышишь меня, брат, не узнаешь, что я здесь, а потому не сможешь оттолкнуть. Но я рядом. Рядом с тобой и миром, хранящим раны от твоих следов. Давно мы отказались от власти над ним, и тяжелый венец над моей головой значит не более, чем ветер над Таникветиль, но в Арде есть и наша частица, и клянусь, год за годом мы исцелим ее. И может, тогда Отец простит тебя.