в щеку на прощание

Хангелю каким-то волшебным образом всегда была близка гроза — именно такая, какая у него сейчас где-то под сердцем, под ребрами бушует изо дня в день. Он смотрит вроде в окно, следя за стекающими по нему каплями, а вроде — сквозь, пытаясь разглядеть чей-то смутный образ, проходящий мимо небольшого магазина цветов. Хангель знал точно, чей именно образ выискивает, но не смел признаться, потому что тогда бы точно разочаровался в себе. В небольшом помещении он остался один на один с цветами — розовыми, красными, желтыми, синими, пестрящими всеми оттенками, которые только можно вообразить. И он единственный здесь был тем, кто был скорее похож на нежелаемое пятно чернил, застывшее на белоснежной, только выстиранной рубашке. Здесь кругом все благоухало, но Хангель — увядал. Его душили непонятные чувства. Дожди — вестники чего-то нового. Хангель привык думать, что они смывают все старое, помогают забыть. Ему хочется верить так и дальше, но, к сожалению, эти проливные дожди не помогают, не лечат, а лишь сильнее душат, прибивают к земле и не позволяют вновь встать на ноги. Хангелю отчего-то становится беспокойно. Руками — сильными и привыкшими к нагрузками — сейчас слегка дрожащими он собирает заказанный букет, упаковывает в самую яркую бумагу, что только есть, и пытается улыбнуться, потому что любит, что делает. Но только не сейчас. Ныне все кажется каким-то серым и бессмысленным. Когда смена заканчивается, а за окном так и не прекращается дождь, Хангель снимает рабочую одежду, накидывая на плечи вновь школьный пиджак. И смотрит вновь сквозь окна витрины с надеждой большой и невинной, что все-таки долгожданный гость объявится, как и обещал. Он еще с полчаса бродит вдоль и поперек магазинчика, пока за окнами темнеет, а гроза становится лишь сильнее. Но никто так и не приходит, не открывает дверь, чтобы та радостно зазвенела подвешенными колокольчиками, и не говорит долгожданного «Привет. Давно не виделись. Прости, что так долго». Вместо этого накатывают лишь воспоминания сладкие и немного терпкие. ; Хангелю в тринадцать не хочется отпускать Ехана. До дрожи в руках, которая у него чуть ли не впервые в жизни. Он же ничего никогда не боялся — это только Ехан боится темноты и потому просит Хангеля провожать его до дома вечером после тренировок. Это же он всегда храбро встречал все трудности: сложные уроки, сбитые коленки, а еще даже не издал ни звука, когда доктор в белом-белом халате зашивал ему порез над бровью, который он по неосторожности получил, упав во время игры во дворе. И потом Хангель гордо всем показывал свое ранение в классе и хвалился своей стойкостью, пока окружившие его девчонки и мальчишки вздыхали и просили показать поближе, расспрашивали обо всяком и просто восхищались. Но теперь Хангелю впервые в жизни было страшно. Хотя он сам не понимал, что же с ним такое происходит. Ну, уедет Ехан и вскоре вернется — станет лучше в тхэквондо и наконец-то сможет быть наравне с Хангелем, а еще переборет свой страх темноты и больше не будет упрашивать провести его домой своими щенячьими глазами, которые Хангеля всегда подкупают. — Ты теперь будешь все время молчать и даже не попрощаешься? — наигранно обиженным тоном произносит Ехан и затем попивает из стакана холодный апельсиновый сок. А Хангель продолжает молчать, отворачивается и смотрит за горизонт, где потихоньку скрывается солнце такое же оранжевое, как и сок Ехана, и как его футболка, на которой красовались супергерои. Хангель не понимал себя и не хотел даже пробовать, потому что слишком странно себя чувствовал, будто бы у него отнимают что-то очень важное и нужное, а он даже этого не замечает, предпочитая эту ноющую боль в груди игнорировать. Тогда гроза лишь только начинала зарождаться мелкой моросью глубоко-глубоко. Ехану это не нравилось — ему вообще не хотелось расставаться на такой ноте, поэтому, чтобы хоть как-то привлечь чужое внимание, он быстро-быстро и совсем спонтанно целует Хангеля в щеку. Так по-глупому, так по-детски, что Хангелю захотелось в тот же момент рассмеяться, потому что им уже далеко не семь лет, чтобы творить нечто подобное. Им уже целых тринадцать, и они уже почти взрослые. Но вместе смеха у Ли на щеках проступает румянец, и он смотрит себе под ноги, не зная, что ответить на подобное «безобразие». Только рвано выпускает воздух изо рта. И наконец-то затем смотрит на Еханаю — Я скоро вернусь, вот увидишь, — жизнерадостно щебечет Ехан. — Не дуйся только. Ладно? Хангель сначала смотрит на него с детским недоумением, но потом почти сразу кивает и вновь улыбается, все еще раскрасневшийся до самых кончиков ушей. — Ладно. Только возвращайся поскорее. Ехан улыбается и допивает свой сок, хотя на душе скребутся кошки. За горизонтом догорает закат, воспламеняясь пурпурными, синими и красными огнями. ; Летом, в свои четырнадцать, Хангель с нетерпением ждет Ехана. Строит невероятные планы о том, как они будут гулять по городку, лазить по улочкам, покупать вкусные холодные напитки, спасающие от жары, а затем где-нибудь в закоулках о чем-нибудь мечтательно разговаривать: о большом и невероятном Сеуле, о книжках, о комиксах, об играх, в которые они недавно играли на приставке, о знойной жаре и запредельных мечтах, как они вдвоем участвуют в национальных соревнованиях по тхэквондо. И никогда, ни при каких условиях не будут вспоминать о том, что лето столь скоротечно. У Хангеля с Еханом была странная дружба: вроде, она есть, а вроде, — ее и нет. Вроде, бы они чуть ли не лучшие друзья, а вроде бы, у них нет даже телефонов друг друга. Вроде, Хангель готов защищать Ехана от всего на свете, а вроде, хочет ненавидеть за то, что покинул его на целый год. Но Хангель себе пообещал, что обязательно дождется, несмотря ни на что, потому что Ехан его лучший — и, наверное, единственный — друг. Слишком близкий, чтобы потерять, слишком далекий, чтобы его отпустить. Но Хангель не дожидается даже тогда, когда первые холодные сентябрьские дожди промачивают ему насквозь одежду. ; В пятнадцать Хангель почти забывает Ехана. И даже не ждет. Почти. И даже не обижается почему-то больше. Наверное, просто понимает, что не всем суждено жить долго и счастливо бок о бок, как в сказках и книжках. Просто добро не всегда побеждает зло, и герои тоже не всегда могут справиться с жизненными ситуациями. Хангель забывается в тренировках, чтобы стать еще лучше и лучше. Работает на износ, забывая о белом свете, оставаясь в тренировочном зале один допоздна, пока в руках и ногах сил совсем не остается, а дышать становится невыносимо. Тогда он падает на мягкий мат, смотрит в потолок и мечтает попасть на национальный уровень соревнований по тхэквондо. Воображает то, как проходит все отборочные этапы и попадает в огромный Сеул, где тысячи огней, где он сможет побороться за звание лучшего в целой стране. А может, он просто подсознательно хочет попасть на национальный уровень, чтобы лишь только увидеть Ехана, который (Хангель просто уверен) тоже должен быть там. Ехан же наверняка тренируется в лучшей сборной и с каждым днем становится все лучше и лучше, тратит еще больше сил, чем Хангель, чтобы попасть на эти национальные соревнования, как они однажды пообещали друг другу еще в одиннадцать. — Ты все равно всегда будешь лучше, — бормочет себе под нос Ехан, когда тот в очередной раз проигрывает в тренировочном бою против Хангеля. — Не говори глупостей. — Но ты ведь правда лучше. — Не недооценивай себя, — хмурится Хангель, как отец, хотя на несколько месяцев младше самого Ехана. — Ты станешь лучше. Я стану лучше. И тогда мы вдвоем обязательно попадем на национальный этап, а там уже точно решим, кто лучше. Ехан все это время изумленно слушает Хангеля, а после слегка хихикает, будто услышал какую-то шутку. Хангель ему — брат, лучший друг, соулмейт, просто самый близкий человек в мире — и тут не поспоришь. Он способен ему поднять настроение и вдохновить на почти любые подвиги, кроме того единственного, когда нужно перебороть боязнь темноты. С ней он справиться все еще никак не может. А может, просто и не хочет. Потому что тогда больше не сможет держать теплую большую хангелеву руку в своей все еще небольшой и совсем детской. Потому что не сможет прижиматься к его плечу и утыкаться в шею, когда из-за подворотни выбегает с громким мяуканьем кошка, а старый фонарь над подъездом ужасающе страшно моргает, как в самых настоящих фильмах ужасов. Но Хангель каждый раз становится его героем, спасителем, принцем на белом коне из сказок для маленьких девочек. На самом деле, Ехан даже не против чувствовать себя столь беззащитным. Потому что вот эта забота и тепло, которые излучает Хангель, становятся чем-то для него волшебным, словно древняя магия, дарованная языческими богами. И эта забота, которую Ехан, возможно, по глупости, путает с любовью — она его исцеляет: все раны, все давно ноющие шрамы и слезы. Этой любви от него больше, чем от отца или матери, навечно погрязших в работе. И любовь эту взамен Ехан почему-то ищет именно в Хангеле. ; Накануне своих шестнадцати Хангель радостно выдыхает и почти кричит, но сдерживается, когда побеждает своего противника на отборочных соревнования, потому что он теперь точно проходит на национальный уровень и сможет побороться с лучшим из лучших. Сможет побывать в красочном Сеуле. Сможет затем перед всеми хвастаться новыми медалями и впечатлениями. И сможет наконец-то увидеть Ехана. ; Ехану в свои тринадцать покидать Хангеля не хочется совсем. До слез и криков дома, когда родители выносят свое непоколебимое решение о переезде в Сеул в связи с продвижением по карьерной лестнице отца. Но эмоции свои Ехан скрывает от Хангеля где-то глубоко: за яркими футболками, за улыбками и шутками, за удивительными рассказами о большом, шумном и просто потрясающем Сеуле. Лишь бы не расплакаться перед ним — перед Хангелем ни в коем случае нельзя. Он не хочет снова казаться слабым и неспособным — хочет наоборот показать, что сможет справиться со всеми трудностями, даже если — нет. Хотя бы создаст видимость того, что сильный и храбрый. И на прощание врет, что обязательно вернется, потому что на деле — никогда, как бы сильно не хотел, как бы страстно это не желал. Поэтому даже не оставляет номера своего кнопочного телефона, но зато отдает все свои комиксы и игры Хангелю. На память. Чтобы Ехан не забылся через год, месяц, неделю или хотя бы день. Ехан не хочет стать какой-то страничкой из прошлой для Хангеля, но ему приходится, потому что выбора у него иного сейчас нет. А еще на память оставляет поцелуй на щеке, оставленный в дурацком детском порыве просто потому, что так хотелось сделать уже давно. Может, просто Хангель запомнит хоть на долю секунды больше все их совместные тренировки, прогулки, игры, разговоры — целый мир Ехана, который только и делал, что вертелся вокруг Хангеля. И просит, чтобы тот его ни в коем случае не провожал, а затем трусливо сбегает, чтобы не расплакаться. ; В шестнадцать Хангель впервые попадает в Сеул — в тот невероятный и прекрасный, о котором то и дело лепетал Ехан почти все время. И он оказывается действительном таким же завораживающим, сверкающим и быстрым, как Ехан и рассказывал. Почти всю дорогу Хангель едет с полуоткрытым ртом, пытаясь запомнить каждое здание, возвышающееся почти до небес, каждый биллборд, на котором красовались неземной красоты айдолы, рекламирующие соджу, косметику и всякие другие безделушки, каждую кафешку и забегаловку, каждую вывеску и каждого прохожего, надеясь среди них заметить знакомую макушку. Это тот самый Сеул, в котором Хангель намерен встретиться лицом к лицу с Еханом. Накануне ответственного дня Хангеля трусит, и он не может ни на чем сосредоточиться — только шумно выдыхает, каждый раз вспоминая о том, что завтра состоится то самое событие, к которому он шел всю свою осознанную жизнь. Рука об руку с одним очень-очень важным человеком, которого Хангель, как бы не старался, выбросить из головы до сих пор не может. И уснуть Хангель тоже не может. Ворочается полночи и думает о ярких огнях, а вспышках камер, об устрашающих противниках, о предстоящих синяках, о волнении и многом другом, что беспрестанно лезет ему в голову. Но все это затмевает мысль о том, что там будет Ехан. Он просто обязан там быть. Вот просто абсолютно точно, и Хангель в этом даже не сомневается. И вот наконец-то, спустя почти три года, они наконец-то решат, кто лучше. Почему-то Хангель уверен, что лучше именно Ехан. Он ведь и правда лучший во всем: в играх, потому что каждый божий раз побеждал Хангеля с огромным отрывом, в неуместных шутках, в учебе и во многом другом. Хангель в любом случае считал его чем-то невероятным. Чем-то таким особенным, что случается лишь раз в тысячелетие или даже реже, потому что такие дурацкие поцелуи в щеку Хангелю еще никто не оставлял, потому что никто не держал его так крепко за руку и не жался близко-близко, как приласканный бездомный котенок: ни одноклассница Сыльги, ни родная мать, ни отец — никто, кроме Ехана. Это Хангель почему-то осознает слишком поздно, и потому что-то неприятно колет в середине груди, где ребра и ключицы, где, вероятно, слишком быстро бьется взволнованное сердце. ; Хангель смиренно кланяется каждому противнику, но взглядом ни на ком из них не задерживается, потому что все еще пытается взглядом зацепиться за того единственного, ради которого и благодаря которому он сюда попал. Ищет до последнего моментам. Даже тогда, когда кланяется всем противникам и не находит среди них знакомых глаз, потому что надеется, что тот вот-вот откуда-то выбежит, потому что проспал и, как всегда, опоздал даже на такое ответственное мероприятие. Это ведь в духе Ехана — быть не к месту, но все равно оставаться невероятно очаровательным и забирать все внимание окружающих на себя. Таким Хангель его запомнил — таким он остался в следах от сока на страницах комиксов; таким Ехан остался на подкорке сознания Хангеля. Он продолжает ждать и после нескольких матчей: а вдруг все-таки придет? Хангель ведь знает Ехана лучше любого другого человека в мире. Хангель надеется заметить хотя бы самым краем глаза чужой любопытный взгляд, по-детски восторженный, с искорками и фейерверками, которые затмевают даже огни огромного Сеула. Хангель на периферии оставляет своего противника и пытается выцепить его, умело отбиваясь и уворачиваясь от чужих ударов. Но оказывается, что Хангель так мало знает о Ехане. Потому что Ехан не появляется и после, кланяясь и извиняясь о том, что из-за пробок не смог доехать вовремя. Не появляется и тогда, когда Хангелю вручают золотую медаль и кубок, жмут руку, а он в ответ кланяется, как положено, а окружен он незнакомцами — страшными, угрюмыми — хотя там должен быть Ехан и никто другой, потому что они обещали друг другу, что однажды будут стоять здесь вместе, пока вокруг сверкают вспышки фотоаппаратов, а громкие динамики объявляют их имена под бурные овации аудитории. Хангелю хочется впервые в жизни расплакаться: вот так просто, стоя на пьедестале. Даже не из-за того, что он достиг своей цели, не потому, что все тело ноет от бесконечных тренировок, а просто из-за того, что сердце болит. Оно болит сильнее всего. Хангелю столько всего хотелось бы сказать Ехану — он ведь даже распланировал, что хотел бы сказать: нечто возвышенное, что-то немного грустное по типу: «Ну, я же говорил». Потому что Хангель бы оказался прав на все сто процентов, как всегда прежде. А потом все равно растерялся бы и обнял его очень крепко и произнес бы вместо всяких других задуманных ранее фраз, всяких рукопожатий и улыбок: «Я так скучал». ; Хангеля в последнее время совсем ничего не радует: ни комиксы, ни игры, ни победа, к которой он стремился столько лет. Просто, вероятно, весь его мир существовал ради Ехана, а теперь, когда он не тут, не рядом, не под боком, где-то в безграничном Сеуле (а может, уже и где-то дальше), жить не хочется. Хангель весь день лежит в кровати и пялится в потолок, где в самом углу отклеился кусочек обоев, оголяя обнаженную серую влажную стену унылой многоэтажки. Он, наверное, стал таким же. Потому что отныне потерял все краски, в которые его раскрасил Ехан. За окнами — нескончаемые грозы, дожди, ливни, туманы. Хангель чувствует себя частью этой непогоды, которая нежеланна для многих весной, когда должно быть тепло, когда глаз радуют вновь распустившиеся насыщенно-зеленые почки, бутоны, теплое солнце и бесконечное счастье от чего-то непонятного, но это нечто непременно есть у всех где-то в душе, словно ожидание чего-то нового и лучшего. Только вот у Хангеля никаких ожиданий нет — только опустошение, от которого ни слез, ни улыбок, ни истерик — ровным счетом ничего. ; Хангелю в семнадцать хочется выбить всю дурь из Ехана, который бросил тхэквондо и загубил свое здоровье сигаретами. И даже больше не из-за этого, а из-за того, что забыл про самого Хангеля, про свое чертово обещание и тот глупый поцелуй, который Хангель все еще чувствовал у себя на щеке горящим следом. Он хочет это сделать ровно в тот день, когда в очередной раз идет по привычному пути из школы домой, проходя мимо своей любимой кофейни, откуда в любое время доносится приятный горьковатый запах обжаренных зерен. Хангель видит его там, совсем рядом, проходящего мимо с сигаретой в руках и держащего за руку какую-то девушку. Он сначала и не верит своим глазам, на несколько секунд тормозя посреди улочки, а потом оборачивается и смотрит еще несколько мгновений вслед, а затем каким-то непонятным порывом бежит, что есть мочи за ними, чтобы удостовериться, чтобы в очередной раз убедить себя, что всего лишь померещилось и ничего более. Хангель бестактно хватает чужую руку за запястье и тянет на себя, бездумно, нарочно сильно, что у того выпадает окурок; и когда видит знакомый взгляд, почти задыхается. Чужое лицо тоже изменяется из раздраженного постепенно в удивленное. Так Хангель еще несколько секунд смотрит на того, кто напротов, и не может поверить своим глазам, потому что это какой-то дурацкий парадокс — он точно сходит с ума. — Эй, пусти его! — возмущенно вскрикивает спутница. Хангель даже не переводит свой взгляд на девушку, но чужой голос, до жути знакомый, только теперь чуть более глубокий и низкий, ей отвечает: — Оставь нас, пожалуйста. Та недоверчиво на них глядит и отходит в сторону, а затем и вовсе пропадает из виду. — Ну, привет что ли, — произносит он как-то некстати смущенно, и любые хангелевы сомнения в тот же миг рассеиваются. Хангель тянет его в ближайший переулок подальше от посторонних глаз, чтобы остаться один на один с Еханом, который без сопротивлений поддается и дышит почему-то быстро, сбивчиво, будто бы пробежал марафон. Они друг на друга утыкаются взглядами и не знают, что сказать: Хангель не знает, какие эмоции чувствовать, а Ехан не знает, за что стоит извиняться. — Знаешь- — Я тебя ненавижу, — полушепотом беззлобно вырывается у Хангеля. «И даже не знаю, за что, но все равно ненавижу». — Я понимаю. — Нет, Ехан, ты ни черта не понимаешь! — почти на крик срывается Хангель, чем пугает другого. Еще минуту, а для них — целую вечность, они стоят, смотрят друг на друга, пытаясь подобрать нужные слова, которые не лезут совсем в головы. Ехану хочется молить прощения, а Хангелю впервые в жизни — метать и кричать из-за скопившихся эмоций. Никто не осмеливается даже двинуться, пока в небо не раздается яркой вспышкой и оглушительным громом. — Я бросил тхэквондо через полтора года после того, как переехал, — совсем тихо говорит Ехан, виновато как-то. — Меня даже не принимали ни в какую нормальную команду: только к мелким мальчишкам, потому что я был совсем бездарным. «Не смей так говорить». Ехан смотрит так, будто в его взгляде скопилась вся боль мира, хотя ему всего еще каких-то семнадцать с небольшим лет. И только сейчас Хангель понимает, что: да, это тот самый Ехан, который с легкой, беззаботной, детской улыбкой, который неумело дрался с Хангелем во время тренировок тхэквондо, который по пути домой держался крепко за руку Ли, потому что боялся темноты. Тот же самый, лишь слегка повзрослевший внешне и выросший на пару десятков сантиметров. Тот самый Ехан, который когда-то был чуть ли не на голову ниже Хангеля, а теперь настолько же выше. Но в душе — все тот же Ехан, которым его запомнил Хангель со средней школы. Хангель почти задыхается то ли из-за того, что они так близко, то ли из-за того, что они теперь так далеко. — Я не хотел тебя разочаровывать. Ехан неуверенно подходит ближе, вновь тянется к Хангелю, как раньше, словно бы все, как было прежде. Но уже ничего не может быть так, как тогда. — Я не хотел тебя оставлять. Ехан не договаривает, что следил за каждым достижением Хангеля, как тайно подписался на все его немногочисленные соцсети и по вечерам рассматривал каждую фотографию в деталях, чтобы заметить, как тот поменялся, как быстро тот повзрослел и стал совсем не тем, каким Ехан знал его еще только четыре года назад, как непременно достиг всех своих целей, а затем неожиданно удалил все свои страницы. «А я хотел, чтобы ты был рядом». Но в жизни выходит не всегда так, как хочется нам самим. Начинает моросить дождь. Вот он — Ехан — в каких-то десятка сантиметров — родной или нет — но все тот же, от которого под ребрами непременно волнуется сердце. И Хангель этого боится больше всего на свете. Боится, что сердце его вновь будет болеть так же сильно, как тогда — в шестнадцать. И потому решает спасаться, пока не стало слишком поздно, потому что это единственный выход, который у Хангеля есть сейчас. Хангель что есть силы бьет Ехана, бьет не задумываясь так, что тот валится на асфальт, и Хангель может отчетливо слышать, как тот болезненно ударяется телом о твердую землю, как морщится от боли, которая пронзает ему тело. И тогда сбегает так быстро, как только может, скрываясь подальше от Ехана, от его взгляда, от всего того, что он творит с Хангелем. А потом плачет, так же сильно, как и небо, которое льет свои слезы под громкие стоны грома. Плачет горько, отчаянно, будто ребенок, впервые познавший, что жизнь не такая уж и замечательная и иногда может ранить сильнее любых ударов, порезов укусов, царапин, слов. Хангель плачет впервые с момента, как Ехан пропал. Хангель представляет, как там в темном закоулке он валяется в крови, потому что даже не попытался увернуться от удара Хангеля, который вышел намеренно медленным и предсказуемым, чтобы дать Ехану шанс. Но тот им не воспользовался специально. И Хангелю больнее сейчас, чем было прежде. И он не знает, что делать с этой болью: от нее хочется ползти по стенам, разбивать стекла окон с пронзительным звоном, кричать во весь голос, избивать кулаки в кровь и затем раствориться дымкой. ; Домой Хангель приходит промокший до последней ниточки: одежда липнет неприятно к телу, волосы тоже, в кроссовках — волнующиеся океаны, такие же, как и у него в душе. Он забегает в комнату и прячется от всех чужих глаз: родительских обеспокоенных, преданных своего песика Тобэна, но спрятаться от взгляда Ехана он нигде не может. Он преследует его теперь всюду, куда бы Хангель не пошел, как всевидящее око. И даже сейчас Хангель не понимает, что же такого Ехан успел сделать с ним в тринадцать лет, что теперь заставляет его чувствовать нечто подобное. Какое-то древнее заклятие — не меньше. Рука от такого сильного и необдуманного удара болит, но не так сильно, как хангелево сердце, которое за последний год хоть немного успокоилось, привыкло к постоянной тоске, затянулось тонкой коркой, а теперь было вновь бесцеремонно потревожено, как ранка, которую в который раз расковыряли и никак не позволяли зажить. Хотя Хангелю кажется, что подобные раны вообще не заживают. Такие раны от несдержанных обещаний, неловких поцелуев, мечтаний, которые на двоих. Чтобы хоть немного утолить боль, Хангель из комода вытаскивает аптечку и выпивает целую жменю самых разных таблеток, начиная от самого обычного аспирина, заканчивая успокоительными и снотворным. Давится ими, глотает одну за другой, чтобы забыться хоть на долю секунды, а затем валит свое бессильное тело на кровать, смотрит на потолок, где все так же уныло висит кусок отклеившейся обоины, и ему кажется, что он умирает. Засыпает вечным сном, как в сказках. ; В восемнадцать Хангель становится другим. В прошлом — юная надежда нации; теперь — простой школьник выпускного класса, подрабатывающий в свободное время в цветочном магазине. Когда-то пестрящий в заголовках газет и на экранах телевидения — теперь забытый всем миром. Почему-то люди забывают прошлые твои деяния слишком быстро, будто бы ты и не существовал вовсе. Хангеля ставят на учет, и теперь вместо регулярных тренировок ему приходится ходить на сеанс к психологу из-за глупого случая с таблетками, который напугал всех в округе. Хангель потом долго извинялся перед родителями, которые еще долго плакали, переживая за сына, который лишь за год изменился до неузнаваемости. Он их утешал и обещал, что все образуется, что все вновь будет, как прежде, хотя и знал, что после подобного ничего прежним не становится. Мир каким-то непонятным образом меняется — хрупкая ткань мироздания скрипит по швам, пока наконец окончательно не рвется. А затем все иначе. Хангель себя в свои восемнадцать искренне ненавидит за все прошлые поступки. Он даже узнал номер Ехана и писал ему тысячи сообщений с извинениями, пока его номер не добавили в черный список, а после еще долго-долго пытался понять, что же с ним самим не так, что вообще тогда побудило его ко всем тем необдуманным дурацким действиям: обида, злость, колющее чувство в груди? Хангелю тяжело себя понимать — он взрослеет, но почему-то вещи, чувства, вся жизнь становятся тяжелее в сто крат. В детстве было намного проще, когда он мог днями напролет бегать по улицам города, исследовать каждый двор, каждый закуток, а потом встретить друзей и оставшуюся часть дня посвятить смеху, шуткам и играм. Пока не встретил Ехана — немного угрюмого, тихого, смущенного, у которого из глаз вот-вот были готовы побежать слезы. Хангель единственным остановился и уставился удивленно на мальчишку, сидящего на лавочке и скорее похожего на забытую игрушку: всего идеального и милого, но жутко одинокого. — Эй, ты потерялся? — Хангель тихонько к нему подходит и пытается разузнать, что же такого случилось. Тот, сначала чуточку испугавшись, с опаской посмотрел на Хангеля, а затем отрицательно помотал головой. Однако Хангель, неудовлетворенный ответом, на этом не смог уняться, совсем позабыв о друзьях, об играх и другом, что казалось сейчас таким незначительным, что даже не приходило в голову. Он присел рядышком с мальчишкой, будто бы так и должно быть: они вдвоем, одни в целом огромном мире, вечером, когда небо загорается пламенем и искрится первыми звездами. Хангель протянул тому яркую упаковку со жвачкой, мол «Будешь?». Тот украдкой на него посмотрел, долго думал, а затем все же взял одну штучку, повертел ее в руках, а затем положил рот. Разжевывая он чувствовал ягодный вкус. Яркий, кисловато-сладкий, который позже для него станет четкой ассоциацией с Хангелем. — И что, даже имени не скажешь? Мальчишка, жующий жвачку, в ответ одарил Хангеля долгим выразительным взглядом, а затем вновь отвернулся, чтобы смотреть сначала куда-то за горизонт, где за зданиями однотипных домов скрывалось потихоньку солнце, а небо превращалось в темно-синее бархатное полотно с россыпью жемчугов. Они сидели в абсолютной тишине, пока откуда-то издалека доносились крики резвящихся ребят — они были идеальным фоном. Мальчишка болтал ногами, а Хангель лишь сидел рядышком и не мог понять, чем тот привлек внимание и задержал его настолько долго. — Ехан, — наконец-то отвечают Хангелю, и у него почему на лице натягивается радостная улыбка. — Хангель, — в ответ почти сразу. — Будем друзьями? Почему-то ему показалось, что Ехан нуждается в друзьях больше всего на свете, и Хангель был не против дружбы. Он любил дружить, любил помогать и не думал, что мальчишка может стать какой-либо проблемой. Почему-то Хангеля к Ехану беспричинно тянуло. ; Хангель устроился работать флористом хоть и никогда особо цветов не любил и в них не разбирался. Но эта работа успокаивает: лист за листом, стебель за стеблем, бутон за бутоном собираются в какую-то красочную феерию, которой так Хангелю в жизни не хватает. Он находит маленькое счастье и успокоение, когда в его руках пестрят букеты, радующие редких посетителей, заглядывающихся на самые разнообразные композиции. Хангель с помощью цветов учится заново выражать чувства вместо того, чтобы держать их внутри, а затем вымещать ударами, криками, слезами. Тренировки Хангель бросил — оставил все позади, чтобы постараться выкинуть тревожное прошлое из головы. Неужели он и взаправду думал, что будет именно так, как он и мечтал? Хангель каждый раз удивляется своей беспечности и мечтательности. Этого мечтателя Хангель хочет оставить где-нибудь в далеком прошлом: летом, когда ему было тринадцать, когда вечернее не обжигало, а лишь легонечко согревало своими лучами, будто сочувствуя и жалея. Хангель все еще иногда видит Ехана, проходящего мимо по улицам, иногда даже мимо его магазина, но каждый раз его избегает, скрывается за ближайшим углом, прячется за витриной, опускает взгляд — лишь бы столкнуться с чужим — и смотрит тайком, словно ребенок, увидевший подарок, тайно спрятанный родителями на день рождения. Украдкой замечает, что Ехан стал таким необычайно красивым, каким он не был никогда прежде, изменился, но не слишком, чтобы прям до неузнаваемости. И удивляется тому, что это действительно тот самый Ехан, который целовал его в щеки, который когда-то в одиночестве сидел на лавочке, с которым они делили мечты на двоих. А теперь они были в тысячах миль друг от друга даже тогда, когда находились буквально в считанных метрах друг от друга. Хангель забыл того Ехана, который боялся темноты, который обожал апельсиновый сок и ягодные жвачки. Но вот только сердце не забывало. Амнезий у сердца не бывает. ; Хангелю хочется дождаться. Сам не знает, чего же дождаться, но все-таки хочет, пока перевязывает хрупкие стебельки цветов, пока бессмысленно дырявит взглядом потолок в своей комнате, пока пишет в тетради аккуратным почерком сочинение в школе. В магазинчике Хангель смотрит на цветы и вспоминает с легкой улыбкой о том, как он вдвоем с Еханом срывал такие же тайком с чужих клумб, пока никто не видел, а затем они их перебирали, рассматривали, нюхали, пока не начинали чихать, а потом громко, заливисто смеялись. У них была идиллия. С Еханом Хангель волшебным образом забывал обо всем мире, который крутился, суетился, кричал с сумасшедшей скоростью. Однако для него он замирал, потому что резко центром всего этого мира в какой-то момент стал Ехан. И теперь Хангель никак не мог сойти с этой орбиты, по которой он всюду вращался вокруг Ехана. Колокольчики на двери цветочного магазина тихонько звенят, отвлекая Хангеля от занятия, и он оборачивается лишь затем, чтобы столкнуться с чужим все таким же по-детски растерянным и неуверенным взглядом Ехана, стоящего в пороге магазинчика. Хангель хочет в тот же миг что-то произнести, но, как только слова появляются в голове, в тот же миг пропадают, а потому настойчиво молчит. И почти с минуту они только смотрят друг на друга: сначала один другой, затем другой. Тогда от неловкости Ехан произносит: — Красиво, — отводя смущенный взгляд на букеты, стоящие в вазах. Хангелю хочется сбежать, но Ехан заводит его в засаду, не дает пути отступления. Хангель даже не понимает, зачем тот тут, что забыл, зачем вообще это делает. Он хочет просто расплакаться, дать слабину характера, хоть раз показать Ехану, что же тот с ним на самом деле сотворил, во что превратил, как истоптал ему душу и сердце. — Уходи, пожалуйста, — спокойно, холодно, немилосердно звучит голос Хангеля, хотя на деле там можно легко понять: «Нет, пожалуйста, не слушай меня. Останься в этот раз». Накопившиеся эмоции его предают, больно душат, жгутом обматывая ему горло. Хангель до сих пор не понимает, почему с ним это все происходит и как от этого избавиться. Ему же уже восемнадцать лет, а ведет себя подобно десятилетнему капризному малышу. На улице начинается весенний проливной дождь, отрезая Ехану путь к отступлению. — Я не хочу в этот раз уходить. Ехан делает несмелые шаги в сторону Хангеля, пока тот утыкается взглядом куда-то в пол, чтобы Ехан ни за что не увидел хангелевы эмоции, которые скопились дурацкими солеными слезами в самых уголках глаз — лишь пара дождевых капель. Хангелю все равно жутко обидно, будто бы его предали, растоптали ему мечты и заодно с ними и сердце. — Пожалуйста, — тихо, грубовато, с мольбой. Хангелю хочется продолжить: «…останься, обними, поцелуй в щеку, как тогда, и больше не отпускай». И тогда Ехан оказывается жутко близко, словно знает, в чем Хангель сейчас больше всего нуждается. Обнимает его, прижимает близко-близко к своей груди и гладит по растормошенным волосами своими ладонями — теплыми и родными. Хангель тяжело выдыхает и чувствует чужую близость, чужой, но все же такой родной, запах и тянется еще ближе, обнимает своими руками и позволяет себе издать тихий всхлип, еле-еле слышный, заглушенный ударами каплями дождя о стекла витрин. Ехан притворяется, что не слышит, хотя чувствует. У Ехана так много причин остаться, что они перевешивают все остальные, которые против: на улице ливень, а здесь тепло и уютно, дома одиноко и скучно, а тут яркие букеты и Хангель, на душе скребутся кошки, а Хангель ему греет душу даже спустя пять лет одним лишь своим присутствием. Ехан чувствует к нему непреодолимое чувство какой-то нежности, несмотря даже на то, что тогда случилось. Он ведь после того случая еще долго беспокоился о Хангеле и даже приходил в больницу, весь обклеенный пластырями, чтобы проверить его самочувствие, пока тот пребывал в глубоком сне и долго-долго извинялся, держась за чужую руку: все такую же родную, большую, теплую, сильную, родную. А потом попытался исчезнуть из его жизни, чтобы вновь не ранить так же сильно. Но терпеть не смог, потому что Хангель для него — нечто неописуемо важное, без чего жизнь кажется совсем не такой. — Не твори больше глупостей, — шепчет Ехан, обдавая блаженным теплом хангелево ухо. Хангель, к сожалению, обещать ничего не может, но хочет очень сильно постараться, а потому угукает тому куда-то в грудь, пытаясь скрыться от внешнего мира, в котором сейчас весенние дожди и грозы. ; Хангель поддается моментальному внутреннему порыву. Он тянет Ехана за руку, выбегает вместе с ним наружу под бушующий дождь, оставляя магазинчик без присмотра. Они минуют улицы под дождем: знакомые и не очень, серые и невзрачные, яркие, безлюдные, суетливые. Быстро-быстро пробегают все закоулки и по знакомому пути и попадают в родной двор, где они когда-то вдвоем вместе проводили целые дни напролет: беззаботные настолько, насколько они только могут быть в детстве. Хангель тянет Ехана за руку, а тот податливо идет за ним, почти спотыкаясь пару раз. Они взбегают быстро по ступенькам и залетают в квартиру семьи Хангеля, где его вновь радостно встречает Тобэн, виляющий хвостом и оббегающий желанных гостей по кругу несколько раз. — Привет, малыш, — произносит Хангель и чешет песика за ухом, пока тот млеет от ласки. Дома, как и обычно, никого не оказывается. Хангель наспех, спотыкаясь, стягивает обувь, Ехан повторяет за ним и хихикает. Затем спустя какой-то миг они оказываются в комнате Хангеля, запыхавшиеся, раскрасневшиеся, промокшие под дождем — вновь, как в детстве. Смотрят друг на друга и не могут отдышаться — то ли от бега, то ли от чувств. Ехан не может сдержать улыбки и почему-то смеется. Хангель подхватывает чужой заразительный смех, и они вдвоем валятся на кровать, попутно стягивая прилипшие к телам свитшоты и футболки. Почему-то все плохое улетучивается, будто бы им вдвоем вновь по двенадцать, и вот они вновь целые дни напролет гуляют по улочкам душного города, играют в приставку и бесконечно долго мечтают, лежа на кровати, пытаясь разглядеть вымышленные созвездия, отдельные звездочки и галактики на потолке. — Это так странно. «Будто путешествие во времени, да?». — И не говори. Хангель приподнимается на одном локте на кровати, и Ехан повторяет за ним. Они все еще немного смущенно поглядывают друг на друга, хотя сами не понимают почему. Хангель засматривается на чужие губы, скользит по коже взглядом и заливается краской, потому что Ехан возмужал и превратился из непримечательного мальчишки в привлекательного юношу. Почему-то до этого он никогда на это не обращал внимания, а сейчас, когда он ловит себя на этой мысли, в тот же миг краснеет до самых кончиков ушей и отворачивается в другую сторону. Он уже не тот тринадцатилетний Ехан, горевший мечтами, комиксами, играми, — другой, но все же очень-очень родной. — Ты чего? «Да я сам не знаю. Сердце колотится, как сумасшедшее, и мне хочется тебя поцеловать». — Ничего. Ехан любопытным взглядом его изучает и продолжает так же очаровательно улыбаться. Он тихонечко, украдкой скользит пальцами по простыням и хватает Хангеля за крепкие, мускулистые руки, закаленные многолетними тренировками, и резко тянет его на себя, словно пушинку, сокращая расстояние между их лицами до критического. Хангель теперь никуда скрыть свой взгляд не может, резко настигшие чувства тоже — сердце, отбивающие быстрые удары пульсом под тонкой кожей, дыхание, которое невозможно выровнять, смущение, которое никак не отогнать. Он только и может, что рвано выдохнуть в губы напротив своих — пухлые, цвета свежей летней малины. Еще несколько мгновений, растянувшихся на пару минут, они вот так и сидят, замершие, разгоряченные, полуголые, по-детски взволнованные и совсем несмышленые. — Что ты творишь? Хангель задает этот вопрос не потому, что не знает, а скорее ради того, чтобы затянувшаяся пауза наконец-то перешла во что-то большее — намного большее — чего Хангелю так трепетно хочется. — Ничего, — с ухмылкой произносит Ехан. А после быстренько сокращает эти несколько сантиметров между их лицами и целует. Целует в этот раз Хангеля не в щеку, а ровно точно в губы. Целует смазано, потому что неожиданно, неловко, потому что впервые вот так, смущенно и очень нежно, потому что именно с Хангелем. Все «потому что» у Ехана неизбежно сводились до этого момента всегда к Хангелю и наконец-то окончательно привели к этой точке невозврата, к которой, кажется, всю жизнь неизбежно стремилось его существо. Ехан стремился к Хангелю, но пытался его от себя оттолкнуть по неведомой причине. По дурацкой глупости или по давно прописанному сценарию. И все равно Хангель его неминуемо настиг. На белых помятых простынях дома у Хангеля Ехан разрывает поцелуй, такой необходимый, важный, будто кислородная маска для умирающего. Смотрит на лицо напротив и теперь сам прячет взгляд, будто совершил какое-то преступление. Хангелю хочется дотронуться ладонями его лица, повернуть к себе, чтобы Ехан вновь встретился взглядом с хангелевым, и любоваться, целовать, тихонечко смеяться. За окном вновь льет дождь: с редким рокотом грома и темно-синими тяжелыми тучами — но в этот раз он наконец-то далеко не противный и зябкий, а очень даже теплый — весенний. Или Хангелю так просто кажется? — И чт- Хангелев рот Ехан прикрывает своей ладонью, потому что у него наконец-то появились необходимые слова, а в любой другой момент у него не хватит смелости их произнести, поэтому он берет на себя инициативу, чтобы наконец-то высказать то, что гложет душу. — В этот раз это значит, что я точно вернусь, — Ехан закусывает губы и смотрит как-то грустно, но с большой-большой любовью, и затем добавляет: — Завтра. После завтра. На следующей неделе и после нее. В следующем месяце, когда наступит жаркое лето. В следующем году, когда вновь будут лить бесконечные дожди. Даже спустя целую вечность — все равно вернусь. Понятно тебе? И Ехан вовсе не врет и не оправдывает свои поступки, а скорее извиняется, клянется. Хангелю эти слова западают куда-то глубоко в душу, и он тепло улыбается, а потом обнимает немного удивленного и жутко смущенного Ехана, который раскраснелся и, кажется, даже чуть не задохнулся от тех своих слов. Вновь тянется к нему, жмется, как когда-то это делал Ехан, и не хочет ни в коем случае отпускать, чтобы тому даже не приходилось никогда возвращаться, потому что отныне он был бы только тут — рядышком с Хангелем в обнимку, тело к телу, зацелованный и с румянцем на щеках. — Ты меня сейчас задушишь, — стонет Ехан, и Хангель смеется ему куда-то то ли в шею, то ли в грудь. — Только если своей любовью. Ехан чуточку приподнимает брови, словно в удивлении, а затем по-хитрому улыбается. Почему-то за эти долгие годы у Хангеля накопилось столько любви, о существовании которой он даже не подозревал до этого момента. Она холодными каплями дождя плескалась где-то под сердцем, а Хангель и не чувствовал, что промок, грохотала оглушительным громом, а Хангель и не слышал, словно совсем разучился воспринимать самые обыденные вещи — или и не умел вовсе? А теперь ему хочется чувствовать все остро, ярко, всеми красками мира, которые только можно вообразить. — Это что-то вроде признания в любви? Хангель закатывает глаза и слегка бьет Ехана попавшейся под руку подушкой, а затем хихикает, когда тот валится на спину. Хангель в тот же миг нависает над ним всем своим телом: Ехан вновь замирает и краснеет. Хлопает глазами, сияет от того, что еще не совсем просох после дождя и нетерпеливо ждет дальнейших действий — всецело поддается воле судьбы, даже если та уготовила ему что-то неприятное, болезненное и разочаровывающее. Но хотя бы тут и сейчас с ним Хангель, который им вновь любуется, а после — целует в кончик носа, будто вместо слов пытается передать все то, что чувствует, хранит где-то глубоко в сердце, а может, где-то и глубже, где никак не разглядеть — только словами, прикосновениями, взглядами, мимолетными действиями. И почему-то Ехану сразу кажется, что все же судьба в этот раз благосклонна. — Что-то вроде того, — отвечает наконец-то Хангель и улыбается. — Что-то вроде признания. И они вдвоем вновь смеются, заполняя комнату привычным смехом. Смехом беззаботным и звонким, которого тут — в хангелевой комнате — в последние годы жутко не хватало. А теперь он тут и там: им пропитаны стены, одежда, бумага — все-все-все. Даже сам Хангель.