see u on the other side

Детонатор удобно и правильно лежит в руке, прощальные слова давно сказаны, пути отхода отрезаны, а сожалений не осталось. Палец вжимается в ярко-красную кнопку, и на секунду замирает всё. А затем его мир вполне закономерно летит к чертям, стены, которые он возвел, дают трещину, и дамба — тоже. Земля уходит из-под ног. В ушах звенит от выстрелов и тяжести пустоты в голове, звуки сливаются единую мешанину, давящую на барабанные перепонки. А потом в этот шум, как сквозь толщу воды, пробивается ритмичный механический писк. Картинка перестает быть четкой, размывается, и гаснет вообще. — Ник, ты меня слышишь? Взволнованный голос матери прямо над ухом, далекий и близкий одновременно, и Ник про себя задается вопросом, как она здесь оказалась — должна была уплыть на лодке вместе с Алишей и Виктором, подальше от этого проклятого места. Неужели вернулась? — Ник, ты нужен нам здесь. Я знаю, что ты слышишь. Писк звучит навязчивее, и в кромешной темноте эта адская мелодия начинает сводить с ума. Он должен ответить. — Ник, дорогой, подай знак… Должен сделать хоть что-нибудь, но даже не ощущает себя материальным. Разум, запертый в клетке парализованного тела. — Ник? Ник?.. А затем наступает тишина, и Ник благодарен ей больше всего на свете. *** Первым, что он увидел, когда с трудом разодрал глаза, был приглушенный свет, который, тем не менее, раздался в его голове тысячей взрывов. Вторым — расплывающийся силуэт, знакомый до боли и ровно настолько же пугающе чужой, что Ник судорожно одернулся и начал барахтаться на скрипучей больничной койке, как рыба, только что выброшенная течением на берег. Силуэт встревоженно подался вперед, потянулся перебинтованной окровавленной рукой, и совершенно противоречиво вдруг заговорил голосом Мэдисон. — Ник, Ник, посмотри на меня. Ник, посмотри на меня! Сознание степенно проясняется, и там, где были мягкие очертания непослушных кудрей, теперь вполне отчетливые светлые волосы, немного сальные после нескольких суток дежурства у кровати больного. О, да, теперь он видит. Но совершенно ничего не понимает. Теплые женские руки осторожно, но настойчиво давят на его исхудавшие плечи, возвращая обратно в горизонтальное положение. Заботливо подбивают подушку, чтоб удобней лежалось. Ник не сопротивляется, но смотреть в глаза избегает, хотя вопросов у него с лихвой. Под рёбрами скребет густая тревога. Он должен был утонуть, исчезнуть под завалами, никогда больше не проснуться, но жизнь сыграла с ним очередную злую шутку. Как долго он провалялся в бессознательном состоянии? Откуда, черт ее дери, здесь вся эта медицинская аппаратура, иглы и трубки, зудящие под кожей? Мать нашла его и притащила, бездыханного, в какое-то более менее цивилизованное поселение? Увы, представшая перед глазами сцена спасения едва ли вызывает у него чувство благодарности, только жгучее раздражение и искры медленно, но верно разгорающегося гнева. — Где… — горло саднит и сушит, как протертое наждачкой, и он прерывается, беспомощно хрипя, — где мы? В конце концов Ник сдается, отрывает взгляд от белой стены сбоку от него, и смотрит на мать. У Мэдисон глаза на мокром месте, и подозрительно чистая парадная одежда. Натертое до блеска кольцо на безымянном пальце. Остатки несмытого дневного макияжа. В мире, в котором больше нет места имитации прежней жизни и показной стерильности. Он уверен, его мать понимает это, как никто другой. Ник морщась прочищает горло и снова пытается заговорить, так и не дождавшись ответа. — Что за маскарад? Мэдисон смотрит сочувственно, сжимает его широкую ладонь в подбадривающем жесте и отвечает: — Не понимаю о чем ты, дорогой, — короткая изможденная улыбка, — Должно быть, ты все еще не в себе. Мы в больнице, твоей жизни больше ничего не угрожает. Расскажи, что ты помнишь последним перед тем, как… Что ты помнишь последним? Ник слышит в ее тоне нехарактерное сюськанье, как если бы ему было пять лет, и его тонкая душевная организация нуждалась в особом подходе. В самом деле, маскарад. — С моей памятью все более, чем в порядке, мам. Взрыв, дамба, море трупов, что ты хочешь услышать? Ее лицо вытягивается в недоумении настолько неподдельном, что тем самым окончательно загоняет Ника в тупик. Его тело все еще слабо, и он чувствует себя чертовски уставшим морально и физически, но любопытство вполне ожидаемо перетягивает канат на себя. И прежде чем он снова провалится в темноту, ему просто до жути интересно услышать, какую историю подготовила для него Мэдисон. *** И она рассказала всё. Об аварии, об отце и о коме, в которой он без видимых шансов на поправку провалялся четыре долгих месяца. Ник не верил и верить не хотел. Но в какой-то момент дверь со скрипом приоткрылась, и внутрь палаты прошмыгнул грузный человек в длинном белом халате, навязчиво задающий вопросы о самочувствии и сопровождающий ответы Ника чирканьем ручки по бумаге. В коридоре — гул голосов, торопливый стук каблуков и периодически противно трещащий телефон в регистратуре. Сюрреалистичность происходящего, после того, что он пережил в «другой жизни», более настоящей, чем он когда-либо ощущал. *** Когда Нику сообщили, что ему придется тухнуть здесь еще недели три, он не более чем разочаровался в предстоящей монотонности дней и количестве уколов в задницу. Задыхающийся и обездвиженный, он проснулся посреди ночи в вязкой тяжелой темноте, давящей на его грудную клетку многотонным грузом. За дверью хрипело и шаркало, скреблось, дергало ручку, угрожающе булькало самим нутром, и Ник просто лежал и беспомощно смотрел на дверной проем, не в силах пошевелить ни пальцем. Дверная ручка наконец провернулась до упора, но вместо орды живых мертвецов, он увидел ту самую кудрявую макушку. И, Бога ради, лучше бы он стал легкой добычей для толпы гниющих щелкающих пастей. — Неужели ты не рад меня видеть, Никки? Нику хочется заткнуть уши. Этот голос заел в его больной голове, как старая виниловая пластинка, проигрывающаяся и отражающаяся эхом от стенок разума каждый раз, когда он вспоминает. А вспоминает он примерно каждую минуту — бесконечно мелькающий перед глазами беспорядочный видеоряд из картинок-воспоминаний, моментов, заставляющий его сходить с ума. Все это похоже на худший, блять, трип в его никчемной жизни. Он пытается открыть рот и выдавить из себя хоть слово, но только выталкивает воздух из без того голодающих легких. Хочет сказать: «тебя здесь не должно быть, уходи». Тщетно. — Насколько я помню, мы плохо закончили в последний раз, так что я просто пришел исправить это. Наладить контакт, Никки. Начать с начала, — он одаривает его улыбкой, больше похожей на звериный оскал. С кудрявых завихрений у виска скатывается капля темной, застарелой крови, и в тишине помещения звонко разбивается о пол. Сердце Ника тоже разбивается, скулит, сдавленное тисками. Стучит в ушах как барабанная дробь, постепенно вытесняя все остальные звуки. Кажется, Трой продолжает свой монолог. Ник видит, как шевелятся его мертвецки-бледные губы, но, к счастью, больше не слышит. В какой-то момент все прекращается само собой.