Неправильная любовь

— Привет, — виновато улыбается Джено. — Прости, я… Джонни все никак не хотел… — Ш-ш-ш, — Хери прижимает пальцы к его губам. — Все хорошо. Ни к чему сейчас оправдания — они потянут за собой неловкость, а она лишняя здесь, эта производная стыда. Она все испортит, а Хери не для того пришла сюда, пряча лицо, будто преступница, совсем не для того. Сейчас время ее греха, непозволительной страсти, за которую Хери однажды поплатится — но потом. И как же ей плевать на это «потом» сейчас, когда Джено с ней. Хери целует первой — сам бы Джено долго еще смущался, не решаясь коснуться ее. Он до сих пор не привык к откровенности губ и бесстыдству рук, до сих пор не понял, как это по-животному просто — отдаваться друг другу, — и как мало стоят все «правильно», еще в детстве навязанные всеми вокруг, от родителей до случайных прохожих с осуждающими взглядами «ай, нехорошо». Хотя Хери это тоже поняла недавно. Для каждой Евы у Змея припасено особое яблоко, и свое Хери сорвала совсем недавно. Джено. Она толкает его, уже по пояс раздетого, на кровать, и замирает, любуясь. Свет, тускло-желтый, падает сверху и сбоку, тенями подчеркивает скулы, в меру острые, прямой нос и твердый подбородок, мышцы, безупречно вылепленные, точно у античных статуй. Хорош, очень хорош. И не испорчен, как многие красивые мальчики, у них лица часто уродует сучья сущность, самодовольством и капризностью искажает черты. Джено не такой, в его глазах восхищение, чистое и безмерное, такое не подделать — по крайней мере в двадцать, когда опыта никакого, когда искусство обмана не отшлифовано годами лжи, когда невинность еще не истлела из-за разочарований. И уж тем более невозможно расчетливо и лживо изобразить трепет, который охватывает Джено, стоит только Хери ему ширинку расстегнуть и губами члена коснуться, нельзя так только по желанию покраснеть, смущенно и возбужденно, так дышать, прерывисто-хрипло — не получится просто. Тело — не слова, оно не лжет, оно всегда откровенно, надо только уметь его понимать. А Хери умеет, за двадцать с лишним лет хорошо научилась, и потому видит, с какой готовностью и каким пылом отзывается на ее прикосновения Джено, как легко заводится и как быстро доходит до экстаза. Да, кончает он тоже быстро — как всегда в первый за вечер раз. Но Хери только улыбается, сглатывая, и ложится рядом, удобно устроив голову на его плече. И ладонью накрывает его губы — чтобы Джено даже не подумал говорить что-то, нелепо-неловко пытаться то ли объяснить, то ли оправдаться. Он не понимает и не поймет: Хери все равно, сколько минут или даже секунд это длилось — Джено может даже к ней не прикасаться, не входить в нее, не пытаться пальцами и языком неумело скорострельность свою искупить. Главное — что Хери может прикасаться к нему, гладить ладонями его тело, совершенное и такое отзывчивое, целовать, чувствуя неумело-страстный напор губ, видеть взгляд, полный обожания и почти священного трепета, словно она ангел, сошедший с небес. Это больше, чем оргазм. Он всего лишь приятная судорога между ног, после которой остается сладкая пульсация. Для Хери «кончила» только физиология, естественная реакция на трение члена в вагине, с чувствами не связанная никак. Правильно двигаться, чуть дыхание задержать — и вот она, та судорога. Хери давно натренировала свое тело получать ее, с ней секс, необходимые для отношений с мужчиной телодвижения, все же лучше, чем без. И все. С Джено не так. Впервые в жизни Хери понимает, каково это — чувствовать. Каково это, когда дыхание перехватывает от счастья, когда пальцы покалывает от желания дотронуться, когда дрожь под ладонями — самое прекрасное, что ощущала в жизни, когда восторг в его глазах — единственное, что стоит всего в мире. И каково это — когда тоской скручивает нутро, до боли, когда жажда хотя бы просто увидеть расплавленным свинцом жжет в груди, когда невыносимо тянет набрать номер и хотя бы просто поговорить, наплевав на все многочисленные «нельзя». Да, у блаженства есть и обратная сторона. Всегда. Хери, конечно же, об этом знала — но все равно готова не была. Да и возможно ли быть к такому готовой? …Хери была, как сейчас помнит, в коктейльном красном платье на одно плечо, коротком, но не слишком обтягивающем, чтобы шлюшьим не казалось. Она шла под руку с Сансуном, прекрасная жена и верная спутница, предмет восхищения и зависти всего высшего общества Сеула. Конечно же, на нее все смотрели, все улыбались, не всегда искренне, но всегда безупречно вежливо. И приветствовали так же — даже самые завистливые сучки не позволяли себе шпильки между по-светски пустых фраз вставить. Настолько привычно, что даже скучно — сколько их таких приемов было, не сосчитать, и всегда одно и то же. И вдруг… Мальчик-официант, белая рубашка и белая же бабочка, волосы назад зализаны гелем, из-за чего твердо-жесткие даже на вид. Довольно высокий — выше ста семидесяти пяти, явно — и лицо красивое, скульптурно-правильное. Как и у всех здесь — других на такие заказы не берут, они ж не только бокалы-закуски разносят, но и как украшение зала идут. Черт знает почему Хери именно на нем взгляд задержала, ведь не смотрела как на мужчин на официантов никогда, не по статусу это. А тут вдруг застыла на пару секунд, глаза в глаза, и сердце удар пропустило, точно в глупых романах. Даже рука с шампанским дрогнула, чуть не пролила, словно переволновавшаяся девчонка. Нет, не любовь с первого взгляда — слишком легко Хери удалось отогнать то наваждение, с усмешкой пожать плечами «надо же, совсем, видать, старость близко, раз на малолеток западать стала», — это, скорее, было предчувствие. Потому что потом, позже, когда Хери на балкон вышла, тот мальчик, тогда еще безымянный, ей — вот дерзость! — кофе принес. И как угадал, чего именно ей не хватало здесь, посреди бокалов с вином и шампанским и стаканов с соком и водой? Мальчик что-то говорил, глупое и смешное, она не особо слушала, и смотрел так восхищенно, что это смущало — и в то же время радостно волновало. Смущало и волновало Хери, на которую как только мужчины за ее сорок не смотрели. Может, потому она и дала номер тому все еще безымянному мальчику, конечно же, даже не думая отвечать, если он все же позвонит. Но ответила. И почему-то согласилась на встречу, назначив ее сразу же в лав-мотеле. А потом решила прийти еще раз, несмотря на то, что Джено особо не впечатлил, разве что внешне — все же потрясающие лицо и тело — а вот секс был не самым лучшим. Что, впрочем, не удивительно, Джено же неопытный совсем, сразу было понятно. Но зацепило в нем что-то, сначала слегка — слабый интерес, не более — а вот потом… — Ты красивый, — говорит Хери, без нужды поправляя его прядь. — Очень. …Она и сама не заметила, как стала любоваться им. Как неосознанно стала ловить моменты, когда свет, ракурс и движение превращали Джено в живой шедевр, запечатлять в памяти двух-трехсекундными кадрами, эффектными донельзя. Эти мыслегифки Хери перебирала в голове, ложась в постель с мужем, и заводилась похлеще, чем семнадцать лет назад от кружевных трусов на его тогда еще безупречной заднице — Сансун даже стал шутить про горячих сороколетних, и Хери, смеясь, отвечала тоже что-то такое, веселое и полупошлое. Будто они просто подкалывают друг друга, как делали все эти семнадцать лет. Но это, конечно же, было не так. Впервые с ними в постели был еще кто-то, пусть и только в мыслях Хери. Что не было для нее поначалу проблемой и не казалось предательством — это же так, всего лишь чувственно-мысленный аналог афродизиака, чтобы супружеский секс оживить. Да и вообще, она всегда думала, что верность переоценивают. К тому же Хери с самого начала прекрасно знала, что Сансун порой себе позволяет расслабиться в компании излишне доступных красавиц, а Хери была ему верна все семнадцать лет. Так что небольшая интрижка — почему бы и нет? Как суммарная компенсация за всех тех одноразовых Сансуновых красоток. А потом… Хери не заметила, как все зашло слишком далеко. Просто однажды вдруг осознала: Джено стал необходим, словно воздух. Радость встречи стала мучительно-ярким счастьем, желание видеть переродилось в ломку, когда жажда взгляда и прикосновений болью скручивает нутро — а ведь сначала был всего лишь неприятный зуд нетерпения в груди. И ладно бы только это, Хери смогла бы справиться с безумной тягой, зажала бы себя в тиски воли и вытравила Джено изнутри, даже если пришлось бы душу разорвать на части. Хери же сильная, она давно приручила свое сердце и тело, взяла под контроль реакции, самодисциплиной выковала из себя ту, которой едва ли не поклоняется весь свет Сеула — да, она смогла бы. Но… Но случилось страшное: мир вокруг стал серым. Все, что не касалось Джено — истерлось и вылиняло, сделалось однообразно-скучным. Не радовало ничего больше там, в идеальной реальности, где нежный и заботливый Сансун, где чудесные дети, деньги и положение в обществе, где жизнь Хери — воплощение фантазий любой школьницы, «чтобы муж богатый и красивый, и меня на руках носил». Благотворительные вечера, светские рауты и приемы, бесконечные походы с платиновой картой по бутикам и посиделки с многочисленными как бы подружками в кофейнях — теперь это все лишь рутина, утомительное и скучное занятие, необходимое для поддержания образа великолепнейшей Ли Хери. Но куда хуже было ложиться в постель с Сансуном и заниматься с ним сексом, механически и лживо, имитируя оргазм и даже не пытаясь получить хоть какое-то удовольствие. И только с Джено Хери чувствует себя живой. Только его восхищенный взгляд и трепет его тела что-то значат для нее в этом мире. Он — единственное, что ей действительно нужно и важно. И потому с ним хочется быть, наплевав на все. И вот она, Хери, идеальная жена и образцовая мать, женщина, которой восхищаются и которой подражают, на застиранных простынях в лав-мотеле целует нищего мальчишку на двадцать лет младше ее. Она встает на колени и берет в рот, каждый раз стараясь вытворить что-то эдакое, словно и в самом деле так важно — впечатлить его. Она смотрит порно и отбирает интересное, но не слишком шокирующее, чтобы потом повторить с Джено. Она, будто школьница, читает статьи из разряда «как поразить его», ищет там что-то новое для себя — и это после пятнадцати лет брака и весьма веселых семи лет до. Она приглушает свет, прежде чем раздеться, и всерьез думает о пластике, и не чтобы мелкие недостатки, которые у всех в сорок есть, убрать — чтобы из нее снова девочку сделали, с грудью торчком и детским жирком на щеках, хотя сама всю жизнь говорила про «стареть красиво» и «не стесняться возраста своего». И это Ли Хери, первая из богинь Сеула, ради взгляда которой мужчины и сейчас готовы на все. Вот оно, самое страшное в ее падении. Ее отказ от себя-настоящей и себя-идеальной, от той, какая она с семьей, и той, которой завидует весь свет Сеула. От сильной и гордой, разумной и насмешливо-холодной со всеми, кроме Сансуна с детьми, и преданно-нежной с ними. Хери отказывается от себя, раз за разом — и растворяется в нем, своем Джено, в его любви, нежности и восхищении. И ей не стыдно, не жалко, не страшно — слышите, вы, небесные и земные, что всегда судить готовы? Ни капельки. Потому что здесь и сейчас, с Джено, Хери счастлива, как никогда не была и не будет без него. И за это ярко-короткое счастье все можно отдать, даже жизнь. Что она, та жизнь, без Джено будет стоить? Через час Хери начинает одеваться. Пока еще счастливо улыбаясь, пока еще чувствуя в теле блаженную негу. Пока еще. Потому что уже сейчас сквозь посторгазменную истому дает о себе знать она — неправильная потребность. Уже свербит, пусть и едва заметно, беспокойством в груди вопрос: через десять минут он выйдет за дверь — и когда ты снова увидишь его? И увидишь ли вообще? Уверена, что он захочет еще раз прийти сюда? Сегодня этот вопрос-беспокойство будет легко прогнать. Но уже завтра так сделать не выйдет. А послезавтра к тревоге добавится жажда видеть Джено, которая будет нарастать с каждым днем, пока не станет совсем невыносимой, и тогда… Нет. «И тогда…» не будет. Хери справится. Она выдержит до следующей встречи, вытерпит все спокойно и с улыбкой, в которой никто не различит фальшь. — Мы когда снова увидимся? — спрашивает Джено, смотря на нее с робким обожанием. И Хери тепло и как-то по-особенному хорошо под его взглядом, она не может не изогнуться и не потянуться грациозно и томно, словно кошка. — В пятницу сможешь? — спрашивает она игриво. — Да, — с готовностью отвечает он. Так, словно у него нет и не может быть никаких дел и планов, кроме как ждать встречи с Хери. Это, что скрывать, радует — знать, что она тоже самое яркое и важное в его жизни. Во всяком случае, сейчас. — Значит, договорились, — кивает Хери довольно и целует его в губы, легко и быстро — только небольшое поощрение, и все. Но и этого для Джено, видимо, много, раз он начинает нерешительно: — Хери, я… — Молчи, — тут же закрывает она его рот ладонью. — Не надо. Пожалуйста. Она знает, что скажет Джено. Что готов ради нее на все. Что ей нужно уйти от мужа и жить с ним. Что, конечно же, будет трудно и многие осудят, но вдвоем они непременно справятся — как может быть иначе? Они же любят друг друга, а любовь — самое важное и прекрасное в мире, и однажды все поймут это и примут их союз. Красивые слова. И, наверное, очень правильные — в двадцать лет. Когда еще верить в подобное? Вот только Хери уже не двадцать. Она знает: «оно того стоит» обычно говорят до, после — в исключительных случаях. Знает, как часто это стоящее оказывается пустышкой, лепреконским золотом, что дымом скоро исчезнет из рук. Хери не раз смотрела в глаза тем, кто заплатил непомерную цену за в общем-то незначительную ошибку, которая раньше единственно верным выбором казалась, — и видела, в каком аду сожаления они живут. И это ее держит. Особенно сейчас, когда тяга и жажда пусть и ненадолго, но сошли на нет, и Хери может думать холодно и здраво. Джено двадцать через месяц будет, и он — нищий студент. А чувства, какими бы сильными ни были, проходят. Особенно у слишком пылких юношей. Да и вообще, будет ли Джено любить ее старой и совсем не такой красивой без люксовой косметики, тренировок с личным инструктором и почти ежедневных спа- и косметических процедур? Может, и будет. Может, и всю оставшуюся жизнь, даже тогда, когда Хери в сгорбленную и иссохшую старуху превратится. Чудеса случаются. Но редко, и уповать на них — глупо. И потому она надеется только на одно: ее любовь-одержимость пройдет, и раньше, чем жажда окончательно разъест разум и сломает волю. И Хери не совершит ошибку, сказав Джено «да».